Мессалина

                «... Блудная эта Августа бежала от спящего мужа;
                Чёрные волосы скрыв под парик белокурый, стремилась
                В тёплый она лупанар, увешанный ветхим лохмотьем,
                Лезла в каморку пустую свою — и, голая, с грудью
                В золоте, всем отдавалась под именем ложным Лициски...»
                Децим Юний Ювенал «Сатиры»


Я встречаю тебя каждый вечер на улицах Рима,
Когда Гелиос юный свой взор устремляет на Запад,
Не желая растрачивать пламень на падшие души,
Озаримые факельным светом, чадящим и дымным…

Наступает пора Диониса и тайных желаний
Исполненья, в роскошных мистериях праздного Рима.
И в угоду разгульному Богу возносятся кубки,
И священный алтарь обагряется жертвенной кровью…

Ты идёшь через это бесчинство святого порока,
Укрываясь насколько возможно от пристальных взоров,
И небрежно раскрыв у плеча золотую застёжку,
Оставляешь свой плащ у презренных дверей лупанара.

Для чего ты приходишь ночами сюда, Мессалина?
Неужели за малою горстью сестерциев жалких?
Ты, которой и так всё доступно земное блаженство,
Ибо знает весь Рим, кто ночами зовётся Лициской!

Необузданной страстью пылает блудливое тело,
Мы разделим опять на двоих наше жёсткое ложе.
Но не более! Знаю, что чувства тебе недоступны!
Над любовью моей ты смеёшься бессовестно часто…

О, сокрой светлый лик свой, ночная Богиня Диана!
Ни к чему тебе видеть лампаду в оконном проёме…
Сбросив плащ на крыльцо, захожу в темноту лупанара,
Где меня ожидает моя дорогая Лициска!

Закопченные стены, едва озаряемы светом,
Приглушённые стоны меня окружают повсюду,
И откинув с дверного проёма льняную завесу,
Я любуюсь на ложе скупом возлежащей царицей:

Обнажённая грудь поднимается в страстном желании,
Чуть заметно блестят при свечах золотые браслеты,
И роскошные локоны, словно ночная прохлада,
Ниспадают на бледные плечи распутной Венеры!

Холодеют предательски руки, влажнеют ладони,
А пугливое сердце в груди обжигаемо жаром,
Словно ветры стрелами летят от Срединного моря,
И пронзают меня диким зноем Великой пустыни…

Прислоняюсь к холодной стене, и ловлю твои взоры,
Вожделеющий взгляд твой, волчица, ловлю и бледнею…
«Что ты медлишь?» себя я в отчаянье сам вопрошаю,
И шепчу еле слышно: «Тебя я люблю, Мессалина!»

«Ты желаешь меня, так возьми меня всю без остатка!
Но не тронь Мессалины для римлян священное имя!
Кто ты, нищий плебей, пред блистательным Клавдия родом?
Для тебя я Лициска и ею навеки останусь!»

Я покорно склоняю главу: «Ты права, о, царица!»
И вкушаю губами твои вожделенные губы,
Растворяюсь в тебе, как пчела в сладострастном нектаре,
И не чувствую грязи и вони публичного дома…

Ухожу, звонко бьётся о камень упавший сестерций,
Оговоренной мзды получаешь ты тяжкую плату,
Ненадолго одна ты останешься, знаю, Лициска,
Пока тёмная ночь не утратит законную силу!

А под утро, укрыв под плащом похотливое тело,
Изнывая от ласок полуночных, тихо крадёшься,
И ложишься на царское ложе уже Мессалиной,
Чтобы ночью вернуться и снова предаться разврату!