Утро мира

 
                рассказ   

                "Нас не догонят!..." из песни группы "Тату"

 
  Я пенсионер, я одинок, а потому счастлив как никогда в жизни.            
  Наконец пришло то время, когда никто с самого утра не указывает, что мне делать, как мне чувствовать и что думать. Теперь не чужие проблемы навязывают мне порядок жизни,  а я сам выбираю проблемы по своему усмотрению.
  Это ли не свобода.
  Однако, когда свободы много она превращается в обязанность. Бытие само по себе тюрьма с разными режимами пребывания. Свобода мираж. Сколь удобную позу не прими, через время она становится мучительной для тела. И так во всём. В этом смысле движение, конечно, жизнь. Движение, как непрерывное бегство от утомительных положений покоя. Червяка на иголке видели? Очччень похоже.
  Но не будем о грустном...
... Просыпаюсь я поздно, когда этот провинциальный городок уже успевает изрядно  устать от суеты земной. На часы даже не смотрю, ориентируюсь по тому, выспался ли. Какое-то время лежу с закрытыми глазами, ловлю обрывки сна, но они как намыленные ускользает из памяти, оставляя на догадку только «вещую» пену ночной реальности. Лёгкий ветерок досады несёт явь. Сколько живу, не перестаю удивляться этой особенности сновидений. Есть, конечно, соображения, но не думаю, что я по этой части переплюну Юнга…
  Я мог бы встать и до зорьки, как многие в этом мире "жаворонков", чтобы одним из первых застолбить место в очереди за дневным благом, но помня прежние унизительные подъёмы, то в детсад, то в школу, то на ненавистную службу, этого не делаю. Героически валяюсь до последнего. Теперь у меня благо сплошного воскресения. На все лады упиваюсь пробуждением --  нежусь, зеваю, почёсываюсь, потягиваюсь ---  и лишь потом принимаю вертикальное положение.
  Сажусь, скорбно смотрю на ноги, потом  в окно.
  Я рад свету льющемуся из окна. В любую погоду.
  В  форточку врываются  знакомые до боли звуки привычной человеческой возни – о чём-то ссорятся дворничихи, шумят автомобили, где-то истошно плачет ребёнок, воркуют влюбленные голуби, лают от скуки собаки и всё это на фоне шума механизмов пригородных предприятий.  Какое счастье не иметь к этому никакого отношения.  В своё время слово «производство» вызывало у меня ассоциации с крематорием. Жизнь и есть такое "производство", где выгорают на огне страстей телА, дабы улетучились уставшие от плотских капризов дУши.
   Встаю и нарочито медленно, по-стариковски шаркая тапочками, бреду в туалет.
   Устраиваюсь на унитазе всерьёз и надолго, в позе мыслителя, читаю заготовленную для такого случая литературу. Обычно это философский текст, вроде освоенной вдоль и поперёк «Феноменологии духа»,  которую я уже читаю как приключенческий роман, но снова и снова нахожу ранее не замеченное. Спасибо, товарищ Гегель, за приобщение к Мировому Духу. 
   Не простой я, одним словом, пенсионер.
   Рефлексирующий.
   В самых неожиданных местах.               
   Странное дело, именно в этом забавном положении, даже самый сложный текст,  входит в голову без затруднений,  чего не бывает с вечера,  как бы не старался.  Радость дефекации – снизу выпадает, сверху входит. Как в соковыжималке.  Ecce homo… Смыслообразующее существо, однако.  С непрезентабельным жмыхом на выходе.
   Смыв жмых, чищу зубы,  принимаю душ и долго-долго растираю своё ещё не старое тело полотенцем. В зеркале высматриваю остатки былой мышечной роскоши. Зажав,  меряю складку над пупком. Терпимо. Несколько секунд пристально смотрю своему двойнику в глаза. С помощью нескольких театральных гримас проверяю привычную с рождения синхронность и, решительно отвернувшись, иду жить дальше.
   В моём случае это не обычный повседневный моцион, а целый религиозный обряд.  Метафизическая встреча ревнивого тела, после ночной разлуки, с блудившей где-то душой.
   Вдоволь насладившись туалетным бытием, следую на кухню будто в иную реальность, где неторопливо завариваю кофе, готовлю лёгкий бутерброд, наслаждаюсь за столом трапезой и приливом бодрости. Жую, шарю взглядом по раскрытой книге. Священнодействую.
   О, какое это блаженство! чувствовать себя не просто живым, но и мыслящим картезианским существом...эээ...ушедшим на пенсию. Как мне, вольноотпущеннику из рабства унылого долженствования, приятно осознавать, что теперь спешить ровным счётом некуда и незачем, что целый день впереди и этот день принадлежит только мне. Что нет долгов, нет изматывающей спешки, нет тревожных утренних звонков в дверь и по телефону.
   Как хорошо, что меня все забыли.
   Что я всех забыл.
   Что никакая сволочь не подойдёт тихо со спины и не прошипит: «Ты бы лучше делом занялся…». Делом повседневных забот, от которых всю жизнь чувствовал себя живым трупом? Болваны! им невдомёк, что настоящим делом я занят именно сейчас. 
  «Никогда я не был так занят как в часы досуга». 
   Цицерон украл у меня эту фразу.
   По-моему, человечество делится на две категории. Одни предпочитают, как угорелые спешить, ибо жизнь коротка -- впереди смерть, другие никуда не спешат по той же причине. Я принадлежу, разумеется, к последней.
   Какой смысл спешить на "Титаник".
...Кофе допито, бутерброд съеден.  Но я, не замечая времени, перелистываю страницу за страницей, впитываю информацию как пустыня капли дождя. На этот раз это «Мифологические размышления» А.Пятигорского.
   Планку я не опускаю.
   Если ещё лет пять–семь назад этот текст представлялся мне евангельским терновником, то теперь просто лужайка для гольфа. Может оттого, что именно сейчас живо заинтересовался не сколько сущностью мифа, сколько неизбежностью существования в оном. Проблема решается, когда ты сам её пережил.
   Читаю. Умница Пят.
  "Ведь, с одной стороны, Абсолют – как Истина (Объект) и как Человек (Субъект) – объективно определяет историю как историю своей самореализации в людях, а с другой стороны – именно в человеческом мышлении такой детерминизм получает свою феноменологию и антропологию. То есть, хотя по Гегелю Истина (объективный Абсолют) детерминирует своего Знающего (Субъекта-Человека), но этот последний детерминирует процесс самореализации этой истины – свою собственную историю вместе с ее «исчезновением», «подходом к концу".На самом деле, эти два детерминизма отличаются во времени и, если можно так выразиться, в направлении детерминирования. Ибо в акте (со-бытии) реализации гегелевского Абсолюта наблюдатель мифа может видеть три различных времени. Есть время самой реализации, то есть ее дление (в смысле «второго», или ментального времени «Бхагавадгиты»); время истории, реализуемое Гегелем, как объективный, направленный во времени процесс, имеющий свое начало, продолжение и конец в самом акте реализации. И третье время – между актом реализации истории и самой историей. Оно по своей направленности противоположно «историческому» и похоже на «безвременные проявления» (маня, вибхути) Вишну и Шивы. Более того, можно представить, что эта самореализация Абсолюта как истории Человека детерминирует историю на уровне чистого содержания сюжета. То есть «мифологическое» в нашем гегелевском сюжете детерминирует содержание знания. Миф заключает в себе завершаемую им Историю, «человеческое» же содержит в себе Дух, а не наоборот."
  Сущая ворожба!
  Но наверное, когда появляется зуд возразить любой авторитетной ворожбе, понимаешь -- начал мыслить самостоятельно. В конце концов это не более чем суггестивный эффект, не важно от чьей концепции он исходит, Декарта или Къеркегора. Все эти ребята наперебой об одном  -- думай как я. 
  С какого-то момента начинаешь понимать -- история философии конкурс на лучший миф о реальности или её отсутствии. Подбор наиболее удачных метафор, не более. Весь разнообразный свод таких метафор и составляет базовую метафору объективной реальности.
  Я так думаю...
  У того, кто с рождения ленив до удивления -- почему мир вообще существует, а не что и как в нём делать -- рано или поздно критическая масса прочитанного и продуманного вспыхнет жутким грибом личного самоосознания, и прежние робкие представления выгорают точно атолл Бикини, оставляя только радиацию абсурдно делящихся смыслов.
  Не замечая времени, поглощаю страницу за страницей, как гайдаевский Шурик подвернувшийся в толпе конспект.
  Время от времени отрываюсь и, глядя в пространство, выуживаю возникшие мысли. Улыбаюсь своим прежним догадкам. Что-то, сверкая зрелым плодом головы, записываю. Перечитываю и опять записываю.
  Потом всё эти сократизмы в дотошно отредактированном виде заброшу в личную папку компа. Пусть живописно припадут серой пылью безвестности, поддёрнутся паутиной забвения в винных погребах вечности. Доживу, буду старым архивариусом перечитывать будто чужое и пьянеть до ясности мысли. Хорошее средство от маразма, разминка для обизвествлённых сосудов мозга.
  Никому это, разумеется, не нужно кроме меня.
  Modus vivendi.
  Жизнь должна быть достаточно бесполезной, чтобы обрести заоблачную цену.
  Денег на этом не сделаешь, одно греет гипотетическую душу, что именно таким образом -- через написание сказки своей жизни, я способствую "самореализации Абсолюта как истории Человека". Реализации мифа собственного существования. Мифа,  который каждый может выковать сам или,  за неимением воображения,  взять напрокат чужой. Носят же люди одежду из секондхэнда, строят дома по типовому проекту, живут чужими мыслями, истово верят в до них придуманных богов.
  Та же петрушка и с личным мифом.
  Однако, как не крути бублик диалектического уробороса, даже прикованный к постели паралитик, не имеющий малейшего понятия о философии, осуществляет "марш Бога через мир" в виде личной истории как истории болезни обездвижившей его на всю жизнь...
  Куда бы человек не двигался, он всюду оказывается в пространстве власти над ним. Само Бытие покушение на его свободу. Да и сама свобода покушается безответной любовью к ней. Куда не кинь везде клин...
  Горе узревшему.
  Любое напряжение сознания это боль. Боль как точка отсчёта в мнимое блаженство -- царство анестезирующих идей.
  Мёрзнущая в зимнюю колодрыгу дворняга, чистое воплощение холода, только человек способен, дрожа, переживать холод да ещё и жалеть себя при этом. Его "Я" сточная воронка обстоятельств. Жизнь -- обслуживание неврозов, некая дипломатия на границе конфликта "Я" и реальности.
  Старик Фрейд усложнил, всё гораздо проще. То есть -- ещё проще.
  Человечество мечется в узком диапазоне садомазохизма. История страстный роман палача и жертвы, ножа и раны, укуса и поцелуя... Какое уж там "развитие свободы" при столь резкой дихотомии, такое впечатление, что мировой Дух хочет сам себя высечь, и только.
   Печально...
   И радостно, что сам до этого додумался как Климушка Самгин.
   "Объективная реальность" это топор из которого каждый варит свою кашу. Гегель не исключение. Просто многим по вкусу пришлась его рецептура.
   С некоторых пор я дегустатор.
   Я роюсь в истории философии как в поварённой книге -- варю, жарю, шкварю, порой увлекаясь специями. Порядком испортив пищеварение, перехожу на религиозную диету. Устав и от этой преснотени, отдыхаю на дураке-в-себе -- жую тупо попкорн соцсетей, щёлкаю новостные каналы, смотрю старые добрые вестерны.
   В лучшем случае перечитываю Антон Палыча.
   Милый врач...
   Увы, диагноз тот же -- "На земле нет ничего такого хорошего, что в своём первоисточнике не имело бы гадости." 
...Сегодня я гегельянец, вчера был постмодернистом, завтра проснусь с ницшеанским мироощущением, послезавтра... ммм... послезавтра отдалённое будущее, меня там может и не быть.
   Моя вечность в порции одного дня над которым я бог. Поэтому я вкушаю день этот медленно, смакуя каждую секунду словно молоко матери. Не хочу уподобляться герою сартровского романа. Антуана Рокантена (Рок антенн -- хм, интересные аллюзии...) тошнило от слишком интеллектуального поглощения существования, энзимы "радости бытия" просто не успевали выделяться. Бедняга не понял, нюанс не в нюансе, а в одновременной универсальности и уникальности каждого нюанса. Нюанса дышащего нонсенсом -- отсутствием мучительного поиска смысла. Вечность это то, что всегда и тут же заканчивается.
   Я вечен, потому что меня нет.
   Всё просто и гениально как топор. Из которого можно сварить кашу, наколоть дров или убить старушку.
   Эка я ...
   Заметил, когда сам не понимаешь до чего дудумался, плюнув на законы логики, появляется ощущение высшего смысла. Глубина такая, что уже не важно падаешь или летишь.
   Мудрость это добровольное без-умие. Нет-нет это не обо мне, я только учусь косить под Крамарова...
   Философии никогда не хватало ницшеанской сумасшедшинки. Благо постмодерн её возвёл в ранг шизоанализа, дабы человек не грыз себя "смыслом жизни", всегда отсылающем в тревожное будущее, а просто существовал в вечности каждого момента. Небо рухнуло на землю, рай совокупился с адом, ангелы с чертями...
   Нет Бога кроме Ризомы и Делёз пророк Её!
   Ничтожная воля обратилась волей к ничто!
   Опять...
   Блин, не могу без пафоса. С детства этим грешил. Может и стихи начал писать поэтому. Слагать слова в рифмы само по себе пафосное занятие. Даже нарочитые "прозаизмы" только усиливают это впечатление. Тут никого не обманешь. К чёрту кокетство! Лучше уж откровенный пафос, чем его вялые эвфемизмы.
   Существование всё же порнография, нежели эротика. Жгучий брюнет Танатос крутит роман с белокурым Эросом, рождая драму человеческого сознания -- конечного в бесконечном.
   Метафора парадокса, парадокс метафоры...
...Проблемы одиночества для меня не существует.
   Я так долго был в гуще людской, меня так долго опутывали ненужные связи, невозможность всем угодить, за всем поспеть, что теперь я просто упиваюсь уединением.
   Как известно, одиночество невозможно.
   Я же не на Марсе.
   Возможно только существование около. Околочество, что ли.  Или  единочество.
   В моём случае, околоточное единочество. "Зачем поэты и философы?" А чтобы бродить там, где Бог не велел -- на сумеречных окраинах мира.
   Как долго я валял общительного дурака, будучи по сути аутистом, который согласен жить около, а не вместе.
   Теперь я отгородился от мира своей черепной коробкой и стенами однокомнатной квартиры с окнами в шумный двор. Забаррикадировался стопами книг и монитором компа.
   Мне с самим собой уютно.
   Я интересен себе, потому что ещё до конца себя не знаю. Мне скоро шестьдесят, а я любопытен словно годовалый ребёнок. Я устал изображать из себя обветренного жизнью странника. Это скучно.
   Похороните меня младенцем.
...Конечно, я не против потрепаться на сложные темы под коньячок. Иногда я так и делаю. Однако равных собеседников мне в этом городишке не сыскать, у бедняг быстро заканчиваются «домашние заготовки» и они, позёвывая, тут же съезжают на тему футбола, секса или воспоминаний из прожитого, но я от этого не горюю.  В конце концов, есть интернет. Хотя и там пруд пруди имитаторов компетентности, не говорю, интеллектуализма.
   Эрудитов много, мало тех для кого философия хоть что-то в жизни значит. Для многих это, скорее, интеллектуальная игра на уровне головоломки, вроде кубика Рубика, чем насущная потребность.
   Так и должно быть.
   Проснись каждый из смертных в одно прекрасное утро с требованием смысла, мир тут же прекратил бы своё существование...
   Пусть всё остаётся как есть.
...Боже,  как мне этого не хватало всю жизнь — просто оставаться наедине с самим собой.  Возникающие, как чёрт из табакерки, обстоятельства вечно воровали меня у меня. То дети рождённые по недоразумению в репродуктивном возрасте, то женщины, возникающие из ниоткуда и туда же уходящие, то забота о хлебе насущном, то друзья со своей круглосуточной дружбой, то пустые дела в угоду социальным привычкам…
   Теперь с этим покончено.
   Меня смертельно утомила эта вязкая социальная среда с её унылой ритуалистикой.
   И я отменил среду.
   Я прозрел и обрёл тихое, размеренное существование на архипелагах Покоя. Теперь я в пункте назначения. Отныне моя вечерняя молитва к анонимному Богу: «Покоя и мудрости, покоя и мудрости, покоя и…». Пока не усну.
   Даже стоя у Стены Плача, с то и дело сползающей на затылок бумажной кипой, я, дав умильной слезе исчезнуть в бороде, не нашел ничего лучшего, как сунуть в узкую щель между священными плитами, битком набитую ноющими просьбами к Яхве, свою  записку с тем же содержанием -- «Покоя и мудрости». Хотя потом, тихо бредя по улочкам Святого города и невольно выбирая ракурс мыслителя в столь выгодном антураже, подумал, а возможна ли мудрость в покое? Или покой от мудрости? И сам себе ответил, после жизненных тревог, да.  «В начале жить, философствовать потом». 
   Это «потом» для меня настало. 
   И тут же почему-то вспомнился анекдот. Маленький Фимочка играет в комнате, где умирает  дедушка. Из кухни  доносятся душераздирающие запахи фаршированной щуки. «Фимочка, пойди, попроси у бабушки Цили для меня маленький кусочек…»,-- слабым голосом просит старик. Фима идёт, быстро возвращается и говорит: «Дедушка, бабушка сказала, шо это на потом.»
   Вот так "на потом" большая часть людей и живёт. Вернее, в нём умирает.
   Можно всю жизнь вить гнездо, но так в нём и не жить. "Потом, потом, потом..." скользит по всей жизни и становится её роком. Может и слово "потомки" именно в этом смысле. Они тоже потомятся -- томятся в потом.
   Их жизнь -- том о томном потом... Суп с котом им, короче, а не фаршированную рыбу.
   Как-то записал "на манжете": "И даже у заметивших этот крен существования, жизнь длится в томительном ожидании чего-то значительного, что должно произойти, но так и не происходит или происходит, но уже не с тобой... Человек копит силы для рывка в иное смысловое пространство, но повседневность тихо и неотвратимо изматывает его. Мир иллюзий и есть то, чем мы живы. Очень схоже с кафкианской притчей о Вратах Закона."
   М-да... грустно...   
   Я не чужд общению. Но делая короткие вылазки в город, мысленно молю бога никого не встретить по пути из знакомых.
   Но то не каждому ж так везёт...
   Как много милых, добрых и страшшшно скушшшных людей. Как устаёшь до судорог держать улыбку на лице в знак того, что ты их понимаешь. Стою как пастор на исповеди, покорно киваю, а они говорят, говорят, говорят без умолку о своих делах, как о самом важном на свете, и маска учтивости готова вот-вот соскользнуть с моей физиономии старой сырой штукатуркой.
   Понимать там особо нечего.
   Всё как всегда – о возне под солнцем.
   О том, кто выгодней подставил бока этому солнцу и кому его ультрафиолета катастрофически не хватает. Солнцу фиолетово кому светить, однако как и прежде, люди дерутся за шезлонги на этом пляже жизни. Их проблемы просты и стары как мир. Как миллион раз прокрученный фильм с незамысловатыми сюжетными вариациями, который уже не трогает ни ум, ни сердце.
   Потом эту мыльную оперу назвали -- История человечества. Мелочь мышиной возни за плинтусом возвеличили до грации кошки.
   Пафос спасителен...
   Впрочем, пафос скептицизма не исключение.
   Скептик только в глазах профана выглядит авторитетно. Циником быть проще-простого, сложнее, уподобиться ребёнку, и поверить в Красную Шапочку на ночь глядя. Екклесиаст этого не знал.
   Смысл возможно обнаружить даже там, где ему близко места нет. Из-за обилия пространства точка зрения не так уж и важна.
   Эх! Проснусь-ка я завтра кантианцем. Задрав белую бородёнку в звёздное небо, повысматриваю нравственный императив, так сказать. Там всё -- галактики смысла, чёрные дыры сомнений, газовые скопления иллюзий на холсте темной материи, загрунтованной темной энергией вечно анонимным Художником. Вряд ли, что пойму, но это и не важно, моё дело быть немым свидетелем и, пуская философские слюни, балдеть от тайны Тайны. 
 … После ритуального завтрака и чтения, я обычно разминаюсь минут сорок. Это тоже священнодействие, литургия в движении. Таким образом я возвращаю себе молодость. Хотя бы на время. К ночи возраст берёт своё. Это годами наработанный комплекс, где учтены все виды нагрузок. Не торопясь, вдумчиво делаю движения, которые плавно вытекают одно из другого. Всё на фазе потягивания. Нежно, как кусок глины, разминаю заидевевшее от жизни тело. Оно становится поддатливей, добреет и тихо отпускает из грудной клетки канарейку души в свободный полёт...
   Теперь я готов жить дальше.
   К этому блаженству невозможно привыкнуть.
   Впереди целый день.
   Ещё один вечно первый день творения, где царит бесконечное утро.
   Утро мира.
   Моего мира.
   Где я бог.
   "В начале сотворил Бог небо и землю..."