Мои кумиры. Николай Заболоцкий, ч. 5

   Обещал кой-кому продолжить Столбцы. Продолжаю, но с оглядкой на возражения: «образность Столбцов велика», «не Вам судить такого мастера» и т.п. Согласен, у меня другая эстетика, замшелая, от классиков, от великого 19-го. И я дурно воспитан: не считаю, что последующие века возвысили вкусы и усилили Литературу.
      Итак, «Вечерний бар»:
В глуши бутылочного рая,
Где пальмы высохли давно,
Под электричеством играя,
В бокале плавало окно.
Оно, как золото, блестело,
Потом садилось, тяжелело,
Над ним пивной дымок вился..,
Но это рассказать нельзя.
      Опять хочу вмешаться, прошу прощения. Картинно? Несомненно! Все ли тут очень удачно? Пожалуй, если не считать последней строки, которая противоречит написанному выше, да и надо было бы уж «описать нельзя», что ли. И рифма меня не устраивает, увы… Но если это нэпманский рай и сатира на него, то я ЗА. (Простите, что якаю, но ведь от себя пишу и о своем кумире, стараясь не творить кумира… ) Но далее, подряд:
Звеня серебряной цепочкой,
Спадает с лестницы народ,
Трещит картонною сорочкой,
С бутылкой водит хоровод.
Сирена бледная за стойкой
Гостей попотчует настойкой,
Скосит глаза, уйдет, придет,
Потом с гитарой на отлёт
Она поет, поет о милом,
Как милого она любила,
Как ласков к телу и жесток,
Впивался шелковый шнурок,
Как по стаканам висла виски,
Как из разбитого виска
Измученную грудь  обрызгав,
Он вдруг упал. Была тоска,
И всё, о чем она ни пела,
Легло в бокал белее мела.

     Ну тут это «реального творчества» обереутского полно! Для сатиры слишком мелодраматично, а это сбой с заданности. Возможно, просто неумение писать сатирически – есть такие поэты. И кто мне расшифрует последние две строки, граждане поэты? Все время не покидает ощущение того, что о сильной выразительности  строк тут не очень заботились. Но уж пойдем дальше:
Мужчины тоже всё кричали,
Они качались по столам,
По потолкам они качали
Бедлам с цветами пополам.
Один рыдает, толстопузик,
Другой кричит: «Я – Иисусик,
Молитесь мне, я на кресте,
В ладонях гвозди и везде!»
К нему сирена подходила,
И вот, тарелки оседлав,
Бокалов бешеный конклав
Зажегся, как паникадило.
     Нет, обзовите меня, как хотите, мне такие описания кажутся небрежными, не впечатляющими – ни сатира, ни лирика, сплошная игра в образы, что и уводит от единства идейного замысла, который по этой причине и плывет, как масло в бокале.  Если кто вдохновился,  того я не поздравляю – наверняка не оценит публика.                Но доведу дело до конца (длинно писывали в  те времена):
   Глаза упали, точно гири,
Бокал разбили, вышла ночь,
И жирные автомобили,
Схватив под мышки Пикадилли,
Легко откатывали прочь,
А за окном в  глуши времен
Блистал на мачте лампион.

Так Невский в блеске и тоске,
В ночи переменивший краски,
От сказки был на волоске,
Ветрами вея без опаски.
И, как бы яростью объятый,
Через туман, тоску, бензин,
Над башней рвался шар крылатый
И имя «Зингер» возносил.
1926
       И что? Это «чарующе»? «Талантливо» или даже «гениально»?
Это обличение нэпа? Советской власти? В чем суть, идея, настрой?
Все смешалось, как в доме Облонских. Плохо поэту или все равно, лишь бы писалось? «Нет, такой хоккей нам не нужен!»
   Но более о Столбцах писать не буду, а в следующей части, по контрасту, перейду к циклу «Последняя любовь».