Город. Четырнадцать стихотворений. 1977-1978
Петербург, словно кладбище старых домов;
словно сторож давно отзвучавших шагов,
во дворах, где сходились пути.
Где сходились пути самых сильных врагов,
где смыкались ряды самых верных друзей,
Петербург, вечный пленник дождей и снегов,
вечный сторож шагов,
вечный раб, вечный бог.
По нему я могла бы наощупь пройти.
---------
Наверно небо с нами в ссоре,
раз день так мал, а ночь длинна.
Открыв окно, я вижу море
снежинок мелкого зерна.
Нам нет спасенья от печали,
от липких взоров фонарей,
а все, о чем мы промолчали,
погибнет в памяти быстрей.
Лишь скрипки тянут на миноре,
лишь арфы стонут дотемна.
Открыв окно, я вижу море
снежинок мелкого зерна.
---------
Вчера весь день шел снег, медлительно, печально;
величественный снег, не ведавший конца.
Должно быть мне воспоминаний дальних
прислало небо белого гонца.
Прозрачные пушистые узоры
на плечи невесомостью легли,
невидимые пальцы дирижера,
снежинки, слово кружево, плели.
Я их читала, сердцем понимая,
далеких дней простые письмена,
и шла по улице, следы роняя,
иных следов стирая имена.
Мне во дворе все близко и знакомо,
до самого глухого уголка,
я до сих пор дружу с бумажным гномом,
он достает подарки из мешка.
Но дни идут унылой чередою,
их не коснулось кисти волшебство,
напрасно я таскаю за собою
насмешливого счастья божество.
------------
О, Петербурга беспросветный дождь,
куда бежать, куда запрятать тело?
Холодных пальцев бешенную дрожь,
тоску, которой, видно, нет предела.
О, раствори меня, сожги, убей!
Я - мертвый лист в летящем листопаде,
я - верный раб размокших площадей,
я - каторжник глухих дворовых впадин.
Исчезну, словно вовсе не была,
соединившись воедино с влагой,
и пусть душа нетронутой бумагой
глотает пыль на краешке стола.
Мне так легко уйти в небытие
с последней каплей солнечного света,
в календаре исчезнувшего лета
перечеркнуть рождение свое.
-------------
Не убежать и даже не уехать,
не высказаться и не замолчать,
я прихожу в твой дом далеким эхом,
которому не надо отвечать.
Дожди. Они легки и непрестанны.
Который день в дожде плывет земля.
В Париже под дождем цветут каштаны,
а в Петербурге стынут тополя.
Я завершаю круг ночных светил
затем, чтобы отправиться обратно
по тем спиралям, где застыли пятна
стихийной геометрии чернил.
Я этот мир делила на двоих,
теперь от одиночества немею,
все потому, что хорошо умею
придумывать людей и верить в них.
-----------
Ф. Буранову
«В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем»
О.Мандельштам
Ты помнишь, как мы время догоняли
по верстам, утопающим в снегу,
как лошадей измотанных меняли
на незнакомых станциях в пургу?
Всеведущая, сущая молва,
случайные, небрежные поклоны;
на полках, в переполненных вагонах
искали мы волшебные слова.
А время таяло в висках, как дым,
пока мы жили весело и просто,
почти шутя, отматывая версты
по петербургским серым мостовым.
Мы раздарили все, что обрели,
а память сохранила только вехи
о тех, кто мимо нас в пути проехал,
о тех, кого мы встретить не смогли.
Мы не решали: «Быть или не быть»,
мы колесили и любили многих,
не потому, что верили в дороги,
нам просто скучно в Петербурге жить.
------
Тяжелое время ума.
Неделю дожди не кончаются,
неделю мой тополь качается,
как пьяный, свихнувшись с ума.
Тоска по седым небесам
свинцовым, холодным, недвижимым;
тоска по чужим городам,
по Мурманску и по Парижу.
Случайность чарующих встреч,
загадки волнующих взглядов,
все то, что сумели сберечь
и то, что теперь нам не надо.
Вокзалы темны и пусты;
устали встречаться, прощаться.
Где те, с кем мы были « на ты»?
Кому из окна улыбаться?
Но сердце награды не ждет,
а память считает потери,
а дождь все идет и идет.
Неделю. Вторую неделю.
--------
Мостов пролом,
и улицы уперлись фонарями в небо.
Какое алчное желанье высоты!
А я там не был,
то есть не былА,
но видела, как ежатся ребристых крыш листы
в промозглом неуюте,
как ангела замерзшая рука распятие качает
и Время с Вечностью венчает,
как статуи, освободив тела,
ступают по карнизам.
Глаза в глаза. Он сверху, а я снизу.
Он – город, я… Летящая стрела
Адмиралтейства бровь прожгла.
---------
Смотри, он молится, как Будда,
снегам, свалившимся на землю.
Откуда вы? Откуда? Вы откуда,
посланники Вселенной?
Изящная душа окаменела,
эпитеты сложны и многолепны.
Он - символ и его больное тело
лишь темный знак на телости планетной.
Летит стрела. Но что стрела для неба?
Несутся ввысь заточенные шпили.
Все неизменно: шпили есть и были,
а небо есть и будет. Неизменно.
Во всей Вселенной не найдется места,
чтобы принять его в свои ладони.
Он – дух, коварен, злобен и неистов
и вне земли он вряд ли будет понят.
------------
Есть что-то неизменное в дожде,
вошедшем в город утром.
Есть что-то неизбежное в судьбе.
По замкнутому кругу
Мы завершаем тайный переход
и обретаем легкость.
Круговорот и кругооборот
и – невесомость.
Есть что-то невесомое в дожде,
в его неровном звуке,
в его поспешном торопливом стуке,
в его мольбе.
---------
Домов слепое заточенье,
безликих улиц толчея
вернули нам две наши тени
из прошлой жизни, ты и я.
Снега холодных декабрей,
предвестники грядущей скорби,
нам принесли в подарок горсти
давно исчезнувших морей.
Замкнулись звездные круги,
и это непреодолимо,
в пустом кольце пунктирных линий
запаяно тепло земли.
В нас Вечность вносит торжество,
мы собственность Большого неба,
мы сновидение его,
мы бред и явь, мы быль и небыль.
На тектонических пластах
мы только знак гигантской сферы.
Мы две души, четыре тела,
как в зеркалах, как в зеркалах...
-----------
Лист покатился по тоненькой нити,
в небе Святое Писанье листают,
а под ногами кишит воробьиная стая:
« Мы улетаем, и все на Босфор улетают…».
Так, чтобы все, не бывает.
Осенью мысли становятся ясными. Странно.
Образы хрупки, а краски густы и объемны.
Солнце зашло, но его золотые погоны
лихо несут тополей эскадроны.
Это не важно, что завтра рассвет помутнеет,
липкий туман расплетет стекловидную пряжу,
в небе проснется Господь, чтобы сито просеять,
я это знаю, а все остальное не важно.
Ночью прозрачные нити листвы оборвутся,
в сером огне дождемета сгорят эскадроны,
утром усталые люди проснутся,
и понесутся в погоню
по золотым по погонам.
----------
Шаги считает город и щурится глазами окон.
Морозом пахнет. Значит скоро
зима сойдет на мостовые.
Аллеи, словно восковые
в пуху из заморозка-снега,
а липы за ночь так поблекли,
что прежних красок не припомнить.
Шагаю утром мимо окон, и мимо лип и по аллеям,
и как ладони замерзают
в перчатках ощущаю.
Что это? Самоуниженье?
Стремленье к новизне?
Избыточность тревоги?
Какие суждены дороги тебе?
А мне?
Но если истина - единство,
то нам навеки быть в единстве,
а если истина – молчанье,
я причащусь холодным зельем.
Смысл - созиданье, путь – познанье,
все прочее химерно.
А Бог есть Бог и он всеведущ,
он знает, кто чего достоин;
а суд есть суд, и он всевластен,
вершить! – иного нет значенья.
Вот мы стоим пред аналоем.
За нами распри, раздраженье,
раздоры, ссоры, сожаленья,
размолвки, слезы, примиренья;
мое горячее стремленье,
твое холодное сомненье;
все наши взлеты и паденья.
Но я опять пойду с тобою,
и за тобой, и за судьбою,
и дальше, в перевоплощенье.
Душа-дыхание-дорога-дилемма-догма-дождь-деленье…
И – высота. И только духи.
Я стану духом во Вселенной.
-----------
Наш город остается с нами
и в нас, и он, бесспорно, вечен.
Он - соло в гуле человечьем,
краеугольный камень.
Он протрубил воспоминаньем,
он поманил, и мы не в силах
забыть, не слушать и не слышать
опасный зов Сирен далеких.
Мы одиноки, всюду одиноки,
нам нет от одиночества спасенья,
а потому за все волненья,
которые смогли доставить
вам облик мой, стихи и память,
прошу простить. Предайте их забвенью.
Вы слышите? Забвенью.
---------
Свидетельство о публикации №113122305365