Раскрутка непростого дела

РАСКРУТКА НЕПРОСТОГО ДЕЛА
К выходу сборника прозы Александра Дударенко

Всякий сборник похож на многослойный пирог, уготованный читателю. Что ни рассказ, что ни зарисовка, что ни полуповесть, полуроман-фэнтези – слой ложится на слой, каждый со своим вкусом, привкусом, фактурой, сюжетом. Правда, при всей пестроте такого рода композиции часть слоёв тематически схожи, потому как в своей совокупности составляют образование более высокого порядка – «культурный слой» разных периодов жизни. Такое у любого автора, Александр Дударенко не исключение.

В каком хронологическом разрезе размещается проза А. Дударенко? Это легко представить, если помнить, что автору, нашему современнику, на данный момент немного перевалило за полвека, пишет он синхронно своему – и нашему – времени, будучи очевидцем и участником всех его сначала застольно-застойных, затем авантюрно-бурных процессов. Пройдя в молодые лета армейскую школу (учёба на офицера, служба) и после контузии, нанесённой всем тогда сидевшим на броне развалившейся державы, в полном расцвете сил уйдя в свободное плавание-бултыханье через коварную стихию рыночного океана, автор всю эту эпическую стратиграфию переломного времени «пропустил сквозь себя», и – нате вам! – нам являет. Причём показывает как свободный художник, которого ни в документальности, ни в тенденциозности, ни, тем более, в ангажированности не заподозришь и не упрекнёшь.

Армейские рассказы занимают не так уж много места в книге, они описывают почти анекдотические случаи. Но это не значит, что автор лишь юморит, он горазд говорить с улыбкой и острым словцом о вещах серьёзных, а в начале одного из рассказов («Гауптвахта») даже предупреждает: «Постараюсь быть честным», что в контексте следует понимать как собственное опасение: не переборщить бы. И понятно, ведь когда каждый день видишь «плакатный бред», слышишь унтер-пришибеевское одёргивание: «Молчать, когда тебя спрашивают!» или поучающие сентенции пьяного парторга: «Не важно, сколько пьёшь, важно, с какими мыслями в душе»; когда при службе за границей, в ГДР, с двойной зарплатой, тебе чуть что напоминают, что могут вернуть в СССР («Родиной пугали»; а впрочем, испугу находилась философская альтернатива: как ни пугают, а «дальше Кушки не пошлют, меньше взвода не дадут»), то трудно не поддаться соблазну видеть всё по-швейковски или по-чонкински. Сама армейская жизнь по сути своей достаточно абсурдна, здесь не надо кривых зеркал, чтоб понимать, что, как сказал классик юмора, пафоса эхо трясётся от смеха. Тот, кто воспринимает действительность чересчур серьёзно, этой серьёзностью, показывает автор, и сокрушён («Честь мундира»). Проще тем, кто гибче, пусть прям и по-солдафонски груб, но и здесь по-своему изящен – рассказывая о своём подобострастии перед начальством, может сказать в официальной обстановке на совещании офицеров: «Стою перед ним (нагрянувшим начальником. – А.Ш.). Хоть ложки мой – так мокро в жо…»  Смех в зале? Аплодисменты? Внутренне – так. Но не очень-то до смеха тем, кто крутится в бесконечном круговороте: «День – ночь, караул – наряд, отбой – подъём, дух – молодой – шнурок – черпак – старик – дед – дембель», – нудно-бесконечном даже у тех, кому отслужить надо всего, казалось бы, два года.

Но и дальнейшая жизнь героев, даже обретших удовлетворение в стремлении получить высшее образование, почему-то не приносит им ожидаемой радости, зациклена на дурную бесконечность: «Метро – работа, работа – метро – дом, и по-новой, как под метроном: дом – метро – работа, работа – метро – дом…» Кто виноват или что виновато, сами ли герои со знаком минус, или выдавшаяся им эпоха, – вопрос не ставится. Они, герои, ищут порой отраду в том, чтобы «оттянуться», но оттягиваются всегда нелепо и примитивно, и всё возвращается на круги своя. Один рассказ так и называется – «Оттянулся», хотя необходимость разрядиться от унылых будней возникает и в других сюжетных линиях – такое же имя можно было бы дать, например, и рассказу «Жена уехала». А уж как нелепо проходят у нас ритуальные «оттяжки», хорошо показано в рассказе «Вэсилля (Свадьба, на малороссийском)». Или в рассказе «Праздник удался» – фантасмагории, где бессмысленное следование обычаю приводит героя с медальками Ивана Фёдоровича сначала к падению в траншею, а затем к глиняному измазыванию до состояния памятника. А итог – он подводится фразой, которой назван рассказ, и она звучит не столько издёвкой, сколько констатацией уровня массового сознания. Редкие же попытки отойти от банально-ленивой накатанности такого бытия приводят к полному отторжению какого-либо творческого сценария («Добрый Новый Год»).

Впрочем, открывают сборник не армейские рассказы и не карикатуры на попытки разгулов, а фельетонные зарисовки случаев, где курьёзы тесно переплетены с мошенничеством, произрастающем на почве наивных ожиданий населения, погружённого в неиссякающий потребительский дефицит. Далее, есть целая серия монологов, очень разных по темам – то как бы с апологией пьянства («Два бокала»), но именно «как бы» – так когда-то Омар Хайям воспевал тоже вино и кураж, дервишизм, находя в том противовес фальши и скукотище якобы пристойного бытия. Есть монологи – недоумения («Разговор в поезде», «Хлопоты»). Есть и разновидность монолога – «Дневник», с обнажением духовной пустоты пишущего. Есть… э, да всё ли перечислишь!

Но коль мы уж начали со стратиграфии, то надобно указать ещё один слой, очень важный. Это рассказы, где ирония почти отсутствует, сатирический взгляд уступает место лирическому – просветлению, хотя и с грустинкой. Вот «Светлые чувства» – повествование о крушении чистой любви (наконец-то появилось это великое слово! – заметит читатель). Это «Два товарища» – о дружбе и преданности бомжа-интеллигента и собаки-ротвейлера. Это «Чужая душа – потёмки» – тоже сюжет с животными (что не означает повторения), только кошачьей породы. Сюда же можно отнести «Авторитет» – сюжет не столь идиллический, он с изрядным зарядом криминала, рэкета, крови, но всё-таки светлая душа Мастера из схватки с мразью выходит победителем.

Так от времён и сюжетов под кодовым названием «час КПСС» («каждый плещет сам себе»),

      когда: «Гусь с яблоками, ощетинившийся зенитной установкой своими, выставленными под сорок пять градусов, обрубками ножек… Вино разливается прямо в кругу танцующих и, проливаясь на паркет, всё же попадает в бокалы, а затем и в организм, распалённый счастьем встречи с молодостью и весельем!»;

      когда: «Костюмчик, галстук, блеск в очах и на обуви; и предчувствие того мига, когда первая рюмка живительным елеем разбудит затосковавшую душу»;

      когда: «Нет, бывают, конечно, интеллигентно-сдержанные вечеринки, где все улыбаются и тихо ненавидят друг друга»;

      когда, наконец и увы, «Холодильник издох. Потёк весь. Наверное, от пустой жизни», –

мы незаметно и внезапно перешли в новые времена, –

      когда: «накричались защитники и правозащитники»;

      когда: «прошли девяностые, прокатили нулевые. Многое поменялось. Теперь главные рэкетиры не с пистолетами, а в очёчках и с портфельчиком, в кабинетиках»;

      когда коммуникации, автомобилизации и прочие менеджеризации достигли такого уровня, что «День расписан по пунктам», но он, Некто, ждёт, ждёт, ждёт, «Ждёт, как голый бани, голодный – пищи, а солдат – бабы», ждёт момента, когда, при редкой одноразовой оттяжке, а потом полной отключке сознания: «Срабатывал экстренный вызов, заранее установленный на определённое время на мобильном, и за ним приезжал доверенный человек, вычислив его местонахождение с помощью навигационного спутникового прибора», а его машина: «Набирала ход, разгоняя свой табун под капотом»;

      когда многие: «Стали по-воробьиному оглядываться», а иные: «Готовиться к западной жизни»;

      когда жить стало страшно, однако не настолько страшно, чтобы не помнить, что: «Совесть – сильнее страха».

И здесь, когда, казалось бы, достигнут апогей адреналина и безнадёги, вдруг вырисовывается сюжет о… спасении человечества с помощью пришельцев из будущего («Кто они – Комитет?»). Пришельцы попадают в наше время случайно, видят всё, что у нас происходит, и ужасаются: какое же будущее мы готовим себе и им? (Здесь алогизм: если это будущее, откуда они прибыли, уже где-то имеется, то оно имеется такое, какое имеется, давно образовалось из нашего настоящего – для них прошлого, и ничего изменить нельзя – «марна праця» на близком автору малороссийском.) Тем не менее попытка «раскрутки непростого дела» (правда, этот слоган взят из другого рассказа) предпринимается, кто-то сопротивляется, интриги, агенты одинарные, двойные, тройные, четверные вступают в схватку… Метод, которым пользуются наши спасители, гуманитарии, сеятели добра – вброс информации из будущего, чтобы ускорить прогресс и тем самым успеть удержать человечество на краю гибели (гм, прогресс-то технический, сам по себе бинарный, сам по себе – не спасающий). Этим глобального охвата увлекательным сюжетом (единственный пример жанра фэнтези у Дударенко, но в общем-то вполне органичный в контексте всего вышеизложенного) заканчивается книга.

Немного о языке. Если определить одним словом – он выразительный. Остроумный. Пластичный. Порой поэтический («потрогал ее тугой круп» – аллитерации без нарочитости), образный. Глаз наблюдательный, даже удивительный: как удаётся видеть столь разносторонне – и «Ровные полосы гладко выбритой кожи, очень напоминающие след от грейдера, чистящего снег», и дам, «которые весь вечер пилят листик салата». Кажется, для автора нет неподъёмного материала, говоря его же словами: «Он мог бы рассказать что угодно: историю любви Тарзана и Читы или графа Резанова и Кончиты». Язык с улыбкой (определяемой натурально, без смайликов) напоминает манеру и чеховскую, и зощенковскую, а в таких говорящих фамилиях, как Прихлебаев, Подмышкин, Буквоедов-Откатов – – клопо-бане-маяковскую.

Но мне отраднее всего оказались слова: «Поезд уносил его из маленького замшелого городка, оставляя позади долгие годы надежды, счастье ожидания встречи и облегчение разочарованием» – особенно эти два последние удивительно выдохнутые слова. Потому как, по главной сути, всё дело – в установке на оптимизм: «Мы можем жить просто: есть с ножа полусырое, играть в кости, спать на шкурах, не бриться на ночь, не строить дома, не сочинять стихи, не придумывать, не открывать, не биться грудью в грудь перед хитрой самкой, доказывая свою неповторимость… мы не обязаны… мы – свободны…».

Александр Шерстюк
17.12.2013, Москва


ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПРЕДИСЛОВИЮ

Написал я вступительную статью к книге прозы Александра Дударенко. Он мне через курьера передал новогодний подарок – коробку конфет и бутылку коньяка.

Операция «Курьер» прошла успешно.
Тогда же было отмечено начало плавания в литературном море нового корабля – разбита бутылка. Пусть не шампанского, но коньяка.

А вышло нечаянно так.

Я бродил по музею имени Пушкина, что на Волхонке, с группой и гидом, мобильник не выключил, стал отвечать курьеру, что он должен подойти ко входу музея, я выйду. Для разговора хоть и отбежал в сторону от группы, но меня услышали, и пошло шипение – накинулись смотрители.

Возвращаюсь назад с переданным мне пакетом. На входе, хоть и запомнили меня, но не пускают, из-за пакета. «Да я же в группе, там есть дамы с пакетами!» – «А, группа. Идите, но пакетом – не шуршать!..» Конечно, не шуршать, ежу понятно.

Походили. Промелькнули Рембрандт, доносчица прекрасная Эсфирь, собака с вытянутой шеей, Антонова с фиолетово-подкрашенной сединой. Всё. Группа рассыпалась, экскурсовод ушла, я остался. Стал кое-что щёлкать в цифровик. «Давида» Микельанджело, рыцаря на огромном чёрном коне с яйцами, вид сзади. Опять бегут: «Отключите вспышку!» Начал искать очки, уже появилась нервозца. Очки – чтоб разглядеть, где отключить. Дальнозоркие очки для «рентгеноглазых» (так меня однажды обозвали в прессе) лежат где-то в карманных глубях. Пока искал, перекладывал пакет из руки в руку. Пакет выскользнул. У бутылки отлетело дно, потекло, разлилось по египетскому залу. Опять – бегом – смотрители. Быстро повернул пакет на ту сторону, где не было удара и пробоя. Чтоб не тёк. «Туалет – там!», – ткнули пальцем.

Зашёл в кабину. Склянки выбросил. А в другом углу пакета – вижу: ЕСТЬ! Подумал: не пропадать же добру. Грамм 155 вовнутрь влилось. А что? Вон, рассказывали, один мужик зимой поскользнулся, выпустил бутылку с водкой, разбилась – так он снег стал сгребать и закусывать. Мелькнула мысль: не бывает худа без добра, пусть это будет вроде бутылки шампанского, которой бьют по кораблю (пинок, чтоб плыл), только у меня удар – по керамическому паркету в храме искусств. Ну, это, видать, потому, что новоспущенный крейсер «Дударенко» должен плыть именно к храму. А в храмах искусств, между прочим, неплохо бы утвердиться такой традиции – мыть полы коньяком. Пятизвёздочным. Выдержанным в подвалах. Искусство требует жертв.

Запомнилось, гид рассказала, что нос у Микельанджело был сломан папой Римским. И что Пушкин не имеет никакого отношения ни к египетскому залу, ни к Рембрандту. Ай да Пушкин, дался ему этот музей.

А.Ш.
21.12.2013