Сарматы

Свет в степи изначально высок,
по причине давления горизонтали.
В направлении любом он подобен сабельной стали
для тех, которые из праха восстали.

Сердце без устали совершает своё «бом-бом»,
требуя простора горлом,
в котором полынный ком
не сдвинуть ссохшимся языком.

Лошадь, с обремененным лбом,
двигается в той же кардиогамме
и совершает то же тупое «бом-бом»,
но, в отличие от людей, ещё и ногами.

Кто-то скажет: «свобода», кто-то скажет: «бардак»
соблюдался в том смятении гордом.
Нище тащилась по днищу неба орда,
скрипела арба,
кони квасили морды.

Тащилась раздета, нелепа и от света слепа,
но от слепоты – страшнее даже,
ибо не желала, чтобы её черепа
сделались вехами пейзажа.

Прежде чем обернуться чёрной лавою,
тем более превратиться в орущую рать,
города сминающую, как кони репей,
и озабоченную только тем, чтобы пожрать,
предстояла ещё сотня непоеных дней
пути, где вечереют ковыль и кипрей,
а под пологом при смерти мечется мать,
на войну снарядившая дочерей.

Издали боевой порядок похож на петит.
И ничто не испортит аппетит предстоящей бойне,
как не отвратит
и людских потерь,
пусть даже каждая выжившая теперь
родит
потом по четыре двойни.

И снова вступление в дикие травы
сарматской голодной оравы,
где запах полыни
и слева и справа,
и в прошлом, и ныне –
зелёной отравой –
и с лева, и с права,
и до горизонта,
и до Геллеспонта.