Утро Вечного Содома

В блаженном городе Свободных,
где Лот напрасно глотку драл,
орал торжественный хорал –
он побуждал, повелевал
и этим карты Лоту путал:
давно последнее настало утро,
но город – не осознавал.
Он просто кашлял, шаркал, топал,
зевал, шутил, коврижки лопал,
курил и Винстон, и Опал,
торговых девок обжимал
и по плечу клиентов хлопал.
За всем стоял столетний опыт –
и это ужас вызывало:
ведь то, что в небе вызревало, –
Содом решительно не замечал!

Там нечто зверское вослед судьбе своей единственной кричал,
о прутья клетки бился буйной головой
он – именем Убийство и Разбой:
«О день мой – век мой!..» –
а дальше – тема ярости голубоватой пеною текла с разбитых губ.

«Убивец, изверг, душегуб!»
Крылами падших ангелов
толпа перед преступником земной вздымала прах,
несла разбойника на воплях, на плевках;
с ним разделённая солдатскими штыками
грозила разорвать руками и клыками
и камнем норовила на башке ещё один поставить рог.

«Ну что, Емелька? Силой взять схотел, чего тебе не додал Бог?
Что, смог?»
И новый камень
в прутьях грязной клетки просвистел.

День намечался, между тем, тих да пресветел,
и синь над золотом церквей зияла, будто тягостная дума.
Всё получилось так – или совсем не так? –
как если бы они сжигали Аввакума?

Надеждой жизни вольной, неземной,
над коей в своё время похихикал умник Казанова,
мир разделён и разорён, и снова
в нём вызревает бой слепой с самим собой.
Крошится под его тяжёлою ногой
существования непрочная основа.
Взбирается, опять взбирается изгой
на трон, где восседал вчера благой.

Лишь ахиллесовой своей пятой
мы иногда касаемся не тронутой воображением реальности –
в непрерываемом  и возрастающем
смятении и душ, и тел.
Нанизаны на поколения и века вертел,
мы судьбами стремимся исчерпать
все варианты виртуальности –
и святость, и разбой находят в этом Боге свой предел.
И если для чего-то Ему нужен наш ненастный дол и дом –
умри, Содом!
Да будет так, как Он хотел!