Ом свасти!

Полупустыни ветер по плечам его трепал седую бороду;
припорошённый горьким прахом пройденных дорог,
он вышел к чёрным камням стен, он вышел к городу,
который и размером был немал, и видом строг.
Но не озвучила его явление свирель, и не вознёсся, торжествуя, рог:
лишь посох суковатый стукнул в каменный порог,
как копья стражей перед ним скрестились, будто перед ворогом,
образовав собою римскую и неизвестную ещё цифирь
значеньем двадцать;
и, перед тем как грубо пнуть и посмеяться,
спросили воины: «Ты кто? очередной пророк?»

«Двадцатый век до рождества...» – подумал, павши наземь, Бог.
Привольно топчет землю мамонт, и свиреп единорог,
изветрилось из памяти людской величие вселенского потопа,
и Зевсом не похищена ещё арийская Европа,
и не построены Афины, Рим и Вавилон;
но вот стоит оазисом среди пустыни он –
железным кулаком истории не тронутый Иерихон.
Листва его садов под солнцем, буйная, томится,
и дым полдневных очагов горчичной синевой над стенами струится,
и Иордан к заливу маслянистою струёй течёт.

Босой, восстав из пыли, перепоясанный простой верёвкой, Бог речёт:
«Не беспределен лет благоволенья счёт,
и обратятся в сказ сегодняшние были,
и жизнь земная на великие лета станет чураться этих мест».
И чертит посохом левостороннего вращенья крест
на камне и на городе великом том.
И тотчас поумерился, и даже вовсе сник
надменных стражей издевательский азарт:
– Откуда ты пришёл, загадочный старик?
– Из города с названием Асгард.