Волк. Рассказ

Смеркалось уже. Мороз становился всё сильнее. Так далеко и долго догорал костёр степного кровавого заката. И тревожная тишина пробирала до дрожи. Он брёл, брёл, тяжело дыша и осторожно ступая по колкому и хрупкому снегу - снег под ним глубоко проваливался... ему хотелось выть, хотелось грызть всё вокруг, скулить по-щенячьи от какой-то невыносимой тоски, горькой печали, от пронизывающего насквозь всё тело ледяного ветра и этого бесконечно сосущего внутри чувства голода... Порой он останавливался, настораживаясь, прислушиваясь, принюхиваясь ко всему вокруг. Вот и опять, он устало присел, унимая ту дрожь, оглянулся... заскулил - застонал жалобно всем своим нутром, поник, прижимая всё сильнее свои озябшие уши. Как-то горько и пристально, прищуривая заслезившиеся глаза, начал всматриваться в плывущие во мгле над застывшей снежной равниной облака. И вот уже, между ними, он видел, как где-то там, в самой кромешной, непроглядной тьме пыталась пробиться к нему, сиротливо, такая бледная Луна... губы его дрогнули и углы их опустились печально, в груди у него вдруг что-то захлюпало, засипело... и из глотки вырвался на свободу его негромкий протяжный вой... Видимо, было что-то, что не давало его звериной душе покоя. Взгляд его в эти минуты стал совсем мутным и таким далеким, как тот бледный лунный свет, который был ещё едва заметен, мерцавший где-то там, высоко-высоко, над погруженной в ледяной мрак степью. Что-то тяжёлое и необъяснимое давило на его сердце и всё его живое существо пробивала холодная мелкая дрожь. И вот уже что-то совсем обречённое затаилось у него в глазах - скулило и хныкало всё сильнее у него внутри, где-то в подгрудье возникало, превращаясь в тот жалобный, полный тоски и горечи, страшный вой. А вой был тягучим, оглушающим всё в темноте. Будто что-то самое душное и самое тяжёлое навалилось, сдавило у него в груди, щемило сердце - сердце стремившееся сейчас искупить, загладить свою самую страшную в жизни вину... но не в состоянии понять пока, осознать, что же такое происходит с ним или ещё может произойти. А он всё выл и выл - выл печально и жалобно - жаловался, плакал, всё проклиная - клял свою долю, род свой клял, что произвел таким его на этот свет - выл и никак не мог остановиться. А может, он и не клял вовсе - может, пел он свою прощальную песню звериной тоски, навсегда расставаясь с тем, что было и оставалось у него в прошлом - разрывая тот сумрачный тлен, истекая в эту промерзлую ночь всей своей кровью, во всю ту мерзкую глухоту - тишину оглушая, в предчувствии собственной смерти молил - молил людей, молил зверей, молил небо и землю... траву молил и деревья, и облака... день и ночь молил... Солнце молил и Луну... ветер и звёзды молил, и воду... молил чтобы этого никогда и ни с кем больше не произошло, и чтобы никто и никогда не смог его упрекнуть в бесчеловечности.