Перу

Солнце.
     Оно, кажется, никогда не заходит в тень, и сейчас, когда лето и дождей не дождаться, оно особенно мучает адским жаром. Дышать нечем. Ламы хотят пить. Горы. После этой ходки будет уже по 50 инти на каждого, а могло бы быть все 100. Все сто инти могли быть моими. Если бы ее здесь не было. Она лишняя.

     Худая, смуглая, быстроглазая.Капельки пота на ее спине. Старая застиранная рубашка. Капли пота катятся и по мне тоже, из-под банданы они стекают прямо по лицу, попадая на глаза, выжигая на них одно слово: "мое". Груз должен быть моим. Она лишняя и запах ее мускуса действует раздражающе. Да и тюк с шерстью у нее больше моего, вечером она хвасталась, что хоть и женщина, а состригла шерсти больше и чище и уложила ее в тюк. Ловко привязала его к спине ламы. Лама молодая. Идет впереди нее. Удачливая она, моя соседка. Крестьянка с соседней деревни. Только места своего не знает. Бесстрашная, словно смерти на свете не существует, словно жизней у нее две. И все впереди. И деньги ее любят, может потому, что не считает она их. Зачем они ей? Семьи у нее нет. Муж сгинул где-то в шахте. Дочку воспитывает старуха-мать. Она же уже два года в его деле. Гордая, непокорная, темноволосая девка. Пришла просить меня взять ее в дело, а лицо у нее было, словно это она милостыню мне дает. Услугу оказала, смотрите на нее. И не взял бы ее. Ни за что не взял бы. Да Хосе, мой напарник, как на грех смотался юнгой, прям в Сан-Николасе, соблазнился пьяными рассказами боцмана с фрегата Баунти, и подался на море, едва буркнув на рассвете – я ухожу, дон Лино. Ни тебе спасибо, ни до свидания, а я ведь вкладывал в него как в сына, одежду купил чтоб ходить по горным тропам и мостам, ламу какую никакую дал, старую обувку своего сына, а благодарности никакой. Одному в горы ходить опасно. И тут эта гордячка – возьмите меня, дон Лино, не пожалеете. Как будто это она - приз для меня, подарок небес, посмотрите на нее! Ладно, взял. Поблажек никаких. Тропы самые трудные. Мужики стонут, отдыха просят, не то, что женщины. А она не просит. Идет наравне со мною. Лама у нее гладкая, сильная, и барыш за шерсть хороший возьмет.

     Жарко, а не жалуется и не стонет на судьбу. Солнце выжгло ей шею, и капли пота на спине и запах мускуса бьет прямо в нос. Ласку мою в холодную ночь не приняла, сказала, как отрезала – убери руки, старый козел. Я тебе не уличная подстилка. Да какой я старый? Всего-то на пятнадцать лет постарше ее буду. Гордячка, смотри-ка. Голодранка. Голодранка, и есть. Бабка ее из местных индейцев была. Померла давно. Необузданная. Дикая. Нет у нее никого. Ни отца, ни мужа, ни брата. Никто искать не станет, а матери ее скажу – ушла, груз бросила и ушла. С цыганами ушла. Ищи свищи ее. А она как чувствует страшное и неизбежное, оглядывается сегодня часто, взгляд пытается поймать. Все заговорить пытается. Шею напрягает, только синяя жилка пульсирует под кожей. Тук-тук-тук. Словно мое старое сердце. Стук-стук-стук-стук. Поздно. Отстучало. Вон он и мост. Старый. Шаткий. Самое опасное место на тропе. Тут все и случится. Капли пота на ее спине почти высохли. Солнце припекает. Один мой широкий шаг и сильный выпад вперед. Рука толкнула ее в спину. Рубашка уже сухая. Тело отчаянно напряглось и руки лихорадочно ищут опору. Тщетно. Перила сломаны. Ее крик, удивленный и обреченный, крик с осознанием предательства и крик проклятия, разнесся далеко по пустынным Андам, повторился в эхо и затих.

     Внизу камни и узкая полоска реки. Куйари здесь словно ручей, словно никогда не станет полноводной и сильной. Разбилась индейская дочь. Не стоило ей входить в дело мужчин. Не бабское это дело. Теперь лежать ей в индейской реке, пока рыбы не обглодают ее сухое тело. Кончено. Запах мускуса медленно развеивался. Все. Ее нет. Груз мой. Лама моя. Все продам. Стану богаче на 50 инти. Не о чем мне горевать. Плюнул в пропасть. Успокою ее ламу и двинусь вперед. Я, Дон Лино, крестьянин сорока лет , опытный торговец шерстью.

    Солнце жарит, пот жжет уже не только стеклянные глаза, но и плечи, ноги, словно каменные столбы шагают тяжело, шагают так, словно мост теперь не выдержит уже и меня. Меня одного. Скоро вечер. Только спадет ли жара…Спадет ли когда-нибудь жара. Или ее сменит бесконечный холод ночи?