Больничные этюды 7 гл. 6

  6

             Ночь – самое тяжелое время суток. Организм, перенесший стресс, никак не может настроиться на волну дооперационного существования. Мое тело, например, привыкло вертеться с боку на бок каждые полчаса. Но боль  останавливает тебя в том положении, в котором заснуть просто невозможно. Эта пластиковая штучка под боком грозит сорваться со своей «цепи» от натяжения. Ты пытаешься пристроить контейнер в удобном месте, но где оно – удобное? Перекошенная сетка кровати так и норовит скинуть тебя на пол вместе с матрацем.  Только уляжешься,  как организм   торопит тебя в  дорогу – по коридору и направо. Для этого  нужно  встать, натянуть халат и одолеть  стометровку коридора. На обратном пути из туалета ты уже окончательно проснулся.
                А храп – эта самая немелодичная  музыка, которая может довести до нервного срыва! А ранний подъем – в тот самый момент засыпания, о котором ты мечтал ночью! И до чего  противными кажутся бодрые голоса моих подружек по несчастью! Как же они орут, приветствуя  друг друга с добрым утром! Выспались мои храпящие жаворонки!
                Перед завтраком мы тянемся в ванную комнату на процедуру очистки дренажных контейнеров.  Когда ее проводит ночная медсестра,  то процесс проходит безболезненно. Испытываешь даже облегчение, освободившись от кровянистой жидкости в количестве двухсот граммов или больше. Но старшая медсестра, Татьяна Васильевна,  умудряется даже здесь проявить свой  норов. Какие резкие у нее движения, как она дергает тебя за больную руку, когда освобождает от пластыря трубку!
                Однажды я все-таки не выдержала, ойкнула:
                – Вы можете немного… осторожнее? Больно!
                – Всем не больно, а вам больно! Зачем истерить?
                – Кто это истерит?
                – Спектакль тут устраиваете! Я подозреваю, что вы хорошая… актриса!
                Неожиданно для меня слезы так и брызнули из моих глаз. Назвать истерикой мое  тихое «ой!» и обвинить в притворстве больного человека, у которого  еще свежая рана, да еще такая обширная, захватывающая и лопатку на спине,  – это позволить себе может только злобное существо!
                Я пока не знала о таком распространенном явлении как послеоперационная депрессия, и сама была неприятно задета собственной  слабостью духа.
                – Можете не рыдать, я вам не поп, чтобы успокаивать, – прошипела эта работница самой гуманной профессии, добивая  мою гордость.
                И разозлила:
                – Вам бы палачом работать.
                Я никогда не оскорбляю людей – даже когда хочется. Но это был не первый случай, убедивший меня в сволочизме  этой медсестры.
 А было так. За три дня до операции меня отпустили домой на выходные – искупаться. В пятницу  Татьяна пришла в семь утра брать кровь из вены на биохимический анализ. И так больно завязала жгут на руке, что я поморщилась.
                – Чем вы  недовольны, Волкова?
                Я промолчала. А дома,  к вечеру,  почувствовала необычную боль в руке, тогда еще здоровой. Я причесывалась перед зеркалом, когда Витя подошел ко мне:
                – А ну,  руку покажи! Что это? Кто это тебя так?
                На том месте, где мне повязывали жгут, чернела широкая полоса, ниже которой вся рука  окрасилась  в темно-синий  цвет! Это с какой же силой нужно было  натянуть жгут, чтобы  так нарушить кровообращение! Да еще без надобности – вены у меня хорошие!
                Но я не стала жаловаться кому-то или выяснять с нею отношения – смолчала… Я еще надеялась, что все это – случайность, тем более что когда Татьяна Васильевна была в добром расположении духа, она даже улыбалась!
                И вот теперь – снова! В общем, я больше не жалела о вырвавшемся слове – «палач». Зато  медсестру мои  слезы вдруг напугали.
                – Идите в палату.  Сейчас сделаю вам  болеутоляющий укол.
                … Нет, не получается у меня отстраненный взгляд  на  все происходящее вокруг меня. Все мы – заложники обстоятельств, а не вершители собственных судеб. Ты строишь  планы, вынашиваешь идеи, пытаешься осуществить свои мечты, но случай рушит все в один миг, выстраивая совсем другую цепочку событий. И я не могу убрать из этой цепочки ни одного звена. Хотела промолчать  об одном, но оно (звено) вдруг стало самым весомым в нашей с Ирой судьбе.
                Это случилось за четыре дня до моей операции. Вечером Ирочка позвонила мне – пришлось выйти из палаты.
                – Мама, Варя только что позвонила мне в панике: у нее, кажется, начались роды. Я ей велела немедленно вызвать скорую помощь.
                Моя внучка, Варя,  должна была рожать через месяц. Значит,  переживания за маму, одиночество ( с отцом ребенка она разошлась еще в начале беременности) привели к преждевременным родам. Варю привезли в роддом на улицу Космическую.  Здание роддома  недалеко от онкологии, и моя дочь, надев бандаж на  оперированный живот, пошла «принимать роды».  Она была с Варей до самого рождения сына…
                И вот теперь мы лежали на Космической втроем – с младенцем по имени Андрюша. Ирочка проводила большую часть времени в палате у дочки, где было две койки (одна – для мужа роженицы). Сильно уставала от всех нахлынувших свежих проблем, связанных с кормлением ребенка, его самочувствием  и так далее.
                А я, прабабушка, была «на проводе» – с мобилкой возле уха, слушая дочкин репортаж о поведении Вари (нервничает, грудь болит), Андрюши (плачет или спит)…
                Новый член семьи невольно перетянул на себя часть моих переживаний о дочке, внучке и окрасил их в более светлые тона, как это ни странно. Просто  я услышала по телефону младенческое «уа, уа», и мое сердце  наполнилось нежностью.
                Но как же тяжко дались моей Ирине эти прогулки через огромный двор клиники –  в соседний. А ей ведь предстоял сеанс химиотерапии, после которого   вообще трудно держаться на ногах… Получается, что даже после операции у нее не было возможности полежать, отдохнуть.
                Не отдыхали и наши мужья – мой Витя  и Ирочкин – Володя.  Ездили в эту несусветную даль – привозили лекарства, вещи, еду. Иногда приходилось по два раза в день. Мы страдали физически, они – морально, но ведь и физически тоже! В июне жара была страшная. Ожидание маршрутки однажды закончилось для моего мужа  мощным тепловым ударом.
                А я все никак не могла решиться «отблагодарить» своего хирурга. Приготовленные две тысячи ждали, когда их отдадут по назначению.
                И однажды все-таки случай подвернулся: в совсем пустом коридоре  встретилась с нашим завом (конверт был в кармане халата). Догнала его, окликнула, Он, как всегда, в лицо не смотрит, что-то невнятно произнес.
                – Игорь Олегович, я хотела вас поблагодарить  за все…
                Тут я быстро сунула в его карман конверт, а он так же шустро  вытащил его наружу и  вернул в мой!
                – Так это не делается! – четко сказал, но шаг не убавил.
                – А как ЭТО  делается? Я никогда это не делала, –  ответила я.
                Думаю, он не ожидал такого нахальства.
                – Пусть ко мне придут ваши родственники, тогда и поговорим.
                – Ясно.
                Да, ясно. Известный прием, о котором я уже наслышалась здесь: надавить на психику родственников, которые не должны жалеть денежек ради спасения мамы, бабушки, тети и так далее. Родне неловко отказать,  она начинает обещать, а потом мучительно ищет источник добывания этих тысяч гривень. Кто-то продает квартиру, кто-то влезает в долги.
                Если бы я была малолеткой, тогда разговор с родственниками  был бы уместен. Но я – пенсионерка преклонного возраста! Зачем же за моею спиной обсуждать мой диагноз и оценивать  его в деньгах?! Значит – это психическая атака, а не гуманный прием!
                В день, когда выписывали мою дочь, за нею приехал сын,  Женя. Они пришли ко мне попрощаться.  Мы сидели втроем в коридорчике, который связывает два крыла нашего отделения. Мимо проходили врачи, медсестры, санитарка. И мой Игорь Олегович пробежал. Я поздоровалась, он остановился:
                – Это ваши родственники?
                – Да, дочь и внук.
                Он окинул внимательным взглядом  фигуру внука. Оценивал, должно быть, качество одежды на предмет платежеспособности  ее хозяина. Летом это трудно сделать, когда все  ходят в джинсах и футболках. Зато дочь моя, к тому времени уже принявшая сеанс химии и вмиг облысевшая,  выглядела хорошо: красивый парик, модное платье, макияж на лице…
                – Пусть ко мне зайдут!
                Он скрылся, а Ира  скомандовала мне:
                – Иди за деньгами!
                Я – чуть ли не бегом за конвертиком, уже потертым…Вручила дочке. Та вошла в кабинет, держа этот конверт за спиною в руке. Женька остался со мною. Дочь вышла к нам минут через двадцать.
                Сцену описываю  со слов дочки.
                ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ:  Мы сделали вашей маме радикальную операцию по удалению злокачественной опухоли. Пришлось убрать и все лимфоузлы, в которых могли быть метастазы. А теперь…
                Пауза.
                ИРА. А теперь мы хотим вас поблагодарить.
                Протягивает конверт.
                ИГОРЬ  ОЛЕГОВИЧ (кивает на конверт) Сколько там?
                ИРА. Две тысячи.
                ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ (изумленно) Ско-олько?
                ИРА. А сколько нужно?
                ИГОРЬ  ОЛЕГОВИЧ.  Пять.
                ИРА.  Сколько?! У  мамы нет таких денег. Она пенсионерка. И у меня – тоже. Я только сегодня выписалась  из гинекологии.  Мы потратили уйму денег на операцию и химию! В одной семье – две раковых больных – это слишком. Войдите в наше положение!
                Зав молчит.
                ИРА. Сколько нужно добавить, чтобы вы согласились взять? Тысячи хватит?
               ИГОРЬ ОЛЕГОВИЧ  (вздыхает). Ладно. Учитывая  семейные обстоятельства...
               У меня тысяча нашлась. Я ее «заныкала» от своего супруга, ненавидящего  все эти взятки. Это были деньги, накопленные в течение года на зимнюю обувь. Я прихватила их с собой в больницу, понимая, что при таксе в пять тысяч за грудь, как уже донесла разведка, мне с двумя тысячами может и не повезти.
                И снова  повторилась ситуация: поймала зава в коридоре, сунула деньги в его карман, он взял с  непроницаемой физиономией.
                А у меня перед глазами стоит та сцена торга моей дочки с хирургом – вымогателем «благодарности»! Как она  похожа на базарную, мама миа!
                – Почем огурцы?
                – Двадцать гривень кило.
                – А за пятнадцать?
                – Не пройдет!
                – А за восемнадцать?
                – Ладно уж,  раз вы – пенсионерка…