Больничные этюды 7 гл. 3

               Какое-то время я существую в больничной обстановке, находясь в ней  только телесно. Вроде бы жду операции. Сплю, ем, слушаю  болтовню других, вижу посетителей, которые просачиваются в палаты вопреки  запрету. Мне звонят – я отвечаю. Другим звонят – поневоле вроде бы слушаешь их разговоры
           Но душа-то моя не здесь! Она – в нашей же онкологии, но  этажом выше, в гинекологии, в палате, где лежит моя доченька!  Десять дней назад ей сделали операцию. Рак матки, с метастазами, третья стадия.  Ночью я плачу от жалости к ней и страха за нее. Днем хожу к ней с гостинцами, сижу рядом, утешаю, слушаю жалобы на врача, которая после операции к ней и не подходит.  Плохо отблагодарила: дала всего лишь тысячу гривень… Палата открыто обсуждает, когда давать и сколько. Одни говорят – сразу после операции, другие – перед выпиской. Но что давать однозначно – нет сомнения. Негласная такса:  заведующей, если та делает операцию, четыре тысячи гривень, рядовым врачам – по 3 тысячи. Это – помимо денег за так называемые операционные наборы лекарств (за анестезию – отдельно). Моя Ирочка уже выложила 2300 гривень за  «операционный пакет», 1700 – за анестезию. «Благодарность» врачу – отдельная статья. Нас нее-то и не хватило денег…
             – Понимаете, у меня и мама сейчас больна раком,  готовится к операции, – попыталась  Ира  объяснить тяжелую ситуацию,  сложившуюся в одной семье.
             – Не надо оправдываться, – вместо благодарности пробурчала врач.
             И  вот теперь даже не заглядывает к ней в палату, не спросит, как себя чувствует ее подопечная…
             Я смотрю на  молодых женщин, перенесших тяжелейшую операцию, некоторые  повторно – из-за рецидива болезни, и душа обливается слезами за них за всех… Лысенькие, уже после «химии» или облучения…  Смеются, что-то рассказывают друг другу, ходят гулять в больничный скверик, повязав щегольски  красивую косыночку на бритую голову… При мысли, что и моей Ирке предстоит то же самое, я, конечно, забываю о себе.      А дочка переживает  из-за меня…
  Так и держимся рядом, угодившие под удар судьбы одновременно… И крамольная мысль поневоле  сидит во мне:  ладно, я в Бога не верю, вот он и наказал меня, но за что – дочь? Это она ходит в церковь и ставит свечки за наше здравие! Это она верит в его милосердие!
              Скоро я заговорю, как наша Валя – поговорками. Типа – время лечит.  Но лечит не только время. Неравнодушие к чужой боли лечит мою собственную – я ее не замечаю.  Неравнодушие к чужим судьбам отвлекает тебя от своих проблем. Счастья это не прибавляет, но все же, все же...
              Я возвращаюсь в свою палату, где лежат одни пенсионерки, мои ровесницы и чуть моложе, и на какое-то время выпадаю из мысленного пространства той палаты, где лежат лысенькие девушки…  Пусть и коротко это забвенье, но оно благотворно… Мои старушки уже пожили и, кажется, не сильно паникуют – верят, что им еще отпущено погулять на белом свете.
              Неделя проходит уже не в ожидании операции, а в  пустом существовании: спим, едим, валяемся на постели, болтаем о всякой ерунде. Ходим в туалет, естественно. Он далеко от палаты… Это вроде променада. Смотрим в окна, за ними лето, а мы вне погоды …
              И целый день в палате пение мобилок – на все голоса и мелодии. Разговоры с родными,  знакомыми … голова лопается! Я звоню своим из коридора и всегда выхожу, если звонят мне. Не потому, что скрытная, а потому, что  не хочу никому мешать.
               За несколько дней мы уже знаем друг о друге главное. Семейные проблемы, впрочем, все стараются скрыть или сгладить. Хвастают  внуками. Здесь все такого возраста, когда уже надо подводить итоги жизни – чего ты там добился или натворил. Здесь  все «из народа» – рядовые граждане с маленькой пенсией. Звезд с неба  не хватают – в смысле интеллекта или образованности, так что разговоры о высоком не ведутся. Но правительство все ругают дружно. Кроме меня.  Нет смысла: уровень политической образованности здесь вообще на нуле. И стоит мне сейчас сказать слово в защиту оппозиции, как эти  «протестантки» меня живьем съедят. Да они всех ненавидят! Им все равно кого ругать. И официальную пропаганду  против оппозиции, которая  с утра до вечера отравляет души украинских граждан,  глотают с великим удовольствием. У них в голове такая каша, что не мне с моими подорванными нервами вступать в дискуссию.  Сюда бы моего супруга! Вот бы прочистил всем мозги!
               Правда, довольно начитанная Валя обожает еще пересказывать содержание книг, но  тогда хоть беги из палаты: занудство неимоверное  – в стиле  прописных истин, я уже говорила об этом… Ровная речь без интонаций и намека на артистизм может литься  часами!  Сначала в качестве неблагодарного слушателя отпадает ее соседка, Зина, тихо засыпая на этой  плоской волне, потом  Катя украдкой начинает шуршать газеткой с кроссвордами. Но чаще всего монолог Вали прерывает наша веселая Лидочка. К ней вваливается толпа родственников, хотя в палату посторонних не пускают, все встречи с родней – в вестибюле. Но этих так много, что как-то просачиваются. И Валя замолкает. Щебет молодых и детских голосов заполняет пространство палаты.
                Возле Кати пусто. Она живет далеко, раз в неделю приезжает дочка и зять на своей машине – завозят маме продукты. Есть у Кати любимый внук-шалопай, подросток, а муж ушел к другой женщине, давно, помощи от него никакой…
                К Зине приходит сын, лет сорока с хвостиком, бритый «качок», так густо расписанный татушками, что тела не видно.  Этот персонаж совершенно не вяжется с обликом своей  надменной мамы, похожей повадками на барыню. Но как же она  его любит! Как смеется каждому слову  этого «мальчика», заглядывая ему в лицо! На улице я бы такого типа обошла стороной. Он похож на уголовника. И куда смотрит ослепленная мама?
                Второй ее сын, постарше этого, имеет вид простого работяги, а муж… Боже мой! Маленького росточка хлюпик, лысенький, какой-то  прибитый рядом со своею высокой женой, обладательницей  шикарного бюста.  Потрясающая внешняя несовместимость! И разговаривает Зина со своим  супругом, словно капризная принцесса с лакеем. Кто же его так, беднягу, затуркал?
                Словом,   разные мы, и не очень интересны друг другу, а объединяет нас лишь драматический диагноз да   тревога за будущее. Ну и, конечно,  сословное равноправие. Среди нас  нет богатых и успешных.
                Мне не повезло на интересных собеседниц, а потому только общение по телефону – с друзьями и близкими –  отвлекает от всяческих  больничных бытовых проблем.  Круг моих собственных интересов так обширен и разнообразен, что страдаю я не от скуки, а от невозможности быть рядом с дорогими людьми. Звонят и просят о свидании бывшие ученики, старые приятели и «свеженькие»: совсем   недавно они были только читателями,  оценившими мои книги, а теперь ищут сближения дружеского, и это чувство взаимно.  После нескольких официальных встреч с читателями в разных библиотеках города и двух университетах  возникла потребность в личном общении, что и  привело некоторых, самых   эмоциональных и решительных,  в мой дом.  Но только внукам и детям я позволяю приезжать в эту даль, потому что все равно меня ослушаются – приедут… 
                Да, я  не страдаю от одиночества,  но  и не могу спокойно  наблюдать,  как  обо мне тревожатся близкие. И не  получается у меня оставаться равнодушной к трудностям, которые  им невольно доставляю.
                – Ну что ты обо всех думаешь? – сердится муж. –  Тебе не надоело переживать за всех сразу? Больше делать нечего? Мы же не дети! Не можем себя накормить?
                Наконец назначен день операции  - 26 июня.

продолжение  http://www.stihi.ru/2013/12/19/6853