«И когда революция начнёт вообще одолевать…, то евреи сбросят маску «сочувствия Русскому народу», какую пока носят, и в ворота «взятой крепости» войдут с криками «Радуйся, Русский народ, – мы даровали тебе свободу!»… Подождите. Через 150-200 лет над русскими нивами будет свистеть бич еврейского надсмотрщика. И под бичом – согнутые спины русских рабов…» (В.В.Розанов*, 1914 г.)
Вы, как акулы, рвали Русь,
Терзая всё, что Русским свято,
Неся в Отчизну грязь и гнусь,
Кресты валили дерьмократно!
Когда ж Иосиф понял всё,
И дал отпор масонской ложе,
Вы трижды с ним свели расчёт,
Сменивши цвет гадючей кожи!
В галуте,* подучив иврит,
Мечтали вы слинять на Брайтон,*
Где «русский» Бродский* выл пиит:
Попал в раёк* раёшник* пальцем!
Для вас Россия – это поле
В стране Иванов-дураков,
Для нас соседство с вами – горе,
Как поле, полное кротов.
Вы, как акулы, рвали Русь,
И продолжаете доныне…
А я за Русский крест молюсь,
Чтоб налилась Отчизна в силе!
*В.В.Розанов, великий Русский писатель и философ (1856-1919), не издававшийся и не изучавшийся в нашей стране долгие годы по причине ранее господствующего в СССР «пролетарского интернационализма», а ныне – насаждаемого по всему миру глобализма, пришедшего на смену первому. Изображая предреволюционную ситуацию в России, В.В.Розанов писал в 1914 году:
«Евреи выступили как единая всесветная нация… и накинулись на Россию и Русских, на российское государство, на русский суд, на русскую остающуюся от них независимой печать, требуя, чтобы всё оставалось не в рамках объективного пристрастия, «не взирающего на лица» и нации, а чтобы всё это взирало на евреев и сохраняло за евреями какую-то совершенно дикую и небывалую привилегированность: быть не судимыми, быть не обвиняемыми, быть даже не подозреваемыми…» (Розановская энциклопедия, с. 1460);
*ГалУт, (иврит, "изгнание"), в иудаизме — обозначение вынужденного пребывания еврейского народа вне его родины — эрец-Исраэль (земли Израиля);
*Брайтон-Бич, «маленькая Одесса», «столица» еврейской русскоязычной голытьбы в США и место их компактного проживания в Бруклине, одном из пяти административных районов Нью-Йорка;
*Иосиф Бродский, советский поэт, лауреат Нобелевской премии по литературе (1987 г.), поэт-лауреат США (1991 г.), родился в Ленинграде (1940 г.), жил и умер в Бруклине в 1996 году.
*Раёк, в России на ярмарках в 18 - 19 веках: ящик с отверстиями, снабжёнными увеличительными стёклами, через которые зрители рассматривали вращающиеся внутри картинки; показ таких картинок, сопровождавшийся шутливыми рифмованными пояснениями и прибаутками;
*Раёшник, человек, который показывал раёк,сопровождая его пояснениями, прибаутками;
участник балаганного представления; зазывала.
Радуйся, Русский народ, тебе даровали свободу!
© Copyright: Александр Благовест, 2013
Свидетельство о публикации №113121800232
Свидетельство о публикации №113121800232
Рецензии
Саша, добрый день!
Вызывает уважение Ваше отстаивание интересов русского народа.
Но почему же у основной массы русских, и писателей в том числе - пораженческие настроения...Почему?
Почему весь свет хочет умерщвить ИМЕННО русских, и кругом одни враги....
Люди объединяются в мире....
А Россия залезает опять под железный занавес и забор, за которым так легко обманывать, гнобить и править....
Откройте себя миру. В мире много добра, света, тепла...
Ведь даже пролетарский русский писатель Горький ратовал за поворот РОссии на Запад. И в его Итальянских сказках - одна радость, улыбки, смех и умиротворение, праздник жизни.... Это так, как и большинство других там побывавших - так видел Запад. И в этом видел спасение России.
Как бы так остаться русскими, и не попасть в кабалу своих рабовладельцев зажравшихся...
Саша, храни Вас Господь!
С любовью,
Ева
Ахтаева Ева 19.12.2013 14:39 • Заявить о нарушении
Вызывает уважение Ваше отстаивание интересов русского народа.
Но почему же у основной массы русских, и писателей в том числе - пораженческие настроения...Почему?
Почему весь свет хочет умерщвить ИМЕННО русских, и кругом одни враги....
Люди объединяются в мире....
А Россия залезает опять под железный занавес и забор, за которым так легко обманывать, гнобить и править....
Откройте себя миру. В мире много добра, света, тепла...
Ведь даже пролетарский русский писатель Горький ратовал за поворот РОссии на Запад. И в его Итальянских сказках - одна радость, улыбки, смех и умиротворение, праздник жизни.... Это так, как и большинство других там побывавших - так видел Запад. И в этом видел спасение России.
Как бы так остаться русскими, и не попасть в кабалу своих рабовладельцев зажравшихся...
Саша, храни Вас Господь!
С любовью,
Ева
Ахтаева Ева 19.12.2013 14:39 • Заявить о нарушении
Дорогая Ева! Спасибо за Ваше мнение. При всём уважении к Вам не могу того же сказать о М.Горьком, который желал поражения Русской армии в «империалистической войне». Процитирую лишь мнение современника «пролетарского космополита» - Русского писателя М.О.Меньшикова: «У варваров были боги, семья, добродетель, честь – ничего этого нет у героев господина Горького, им любовно воспетых. Они просто голые люди…, свободные от той радужной ткани, что из любви и веры ткёт душа человеческая в этом холодном мире…»
Вера и любовь к Родине и Отечеству – вот что прежде всего должно отличать Русского человека, тем паче поэта и писателя!
Честно сказать, не нашёл в «Сказках об Италии» столько солнца (№1 и 2), сколько его там нашли Вы, но мне очень понравились две сказки о любви (№8 и 11).
«1.В Неаполе забастовали служащие трамвая…
— Э, синьор! А как быть, если не хватает детям на макароны?...
2. В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, собралась густая толпа народа — преобладают рабочие…
— Кого встречают?
— Детей из Пармы!
Там забастовка, в Парме. Хозяева не уступают, рабочим стало трудно, и вот они, собрав своих детей, уже начавших хворать от голода, отправили их товарищам в Геную…
8. И товарищ рассказал мне:
— Этот человек — социалист, редактор местной рабочей газетки, он сам — рабочий, маляр. Одна из тех натур, у которых знание становится верой, а вера еще более разжигает жажду знания. Ярый и умный антиклерикал, — видишь, какими глазами смотрят черные священники в спину ему!
Лет пять тому назад он, будучи пропагандистом, встретил в одном из своих кружков девушку, которая сразу обратила на себя его внимание…
Пропагандисту-итальянцу приходится много говорить о религии, резко о папе и священниках, — каждый раз, когда он говорил об этом, он видел в глазах девушки презрение и ненависть к нему, если же она спрашивала о чем-нибудь — ее слова звучали враждебно и мягкий голос был насыщен ядом. Заметно было, что она знакома с литературой католиков, направленной против социализма, и что в этом кружке ее слово пользуется не меньшим вниманием, чем его.
— Здесь относятся к женщине значительно упрощеннее и грубее, чем в России, и — до последнего времени — итальянки давали много оснований для этого; не интересуясь ничем, кроме церкви, они — в лучшем случае — чужды культурной работе мужчин и не понимают ее значения.
— Мужское самолюбие его было задето, слава искусного пропагандиста страдала в столкновениях с этой девушкой, заставляя его особенно тщательно готовиться к занятиям с кружком, где была она.
— Но рядом со всем этим он замечал, что каждый раз, когда ему приходится говорить о позорной современности, о том, как она угнетает человека, искажая его тело, его душу, когда он рисовал картины жизни в будущем, где человек станет внешне и внутренно свободен, — он видел ее перед собою другой: она слушала его речи с гневом сильной и умной женщины, знающей тяжесть цепей жизни, с доверчивой жадностью ребенка, который слышит волшебную сказку, и эта сказка в ладу с его, тоже волшебно сложной, душою.
— Это возбуждало в нем предчувствие победы над врагом, который может быть прекрасным товарищем.
… и вот девушка заболела; он бросил работу, перестал заниматься делами организации, наделал долгов и, избегая встреч с товарищами, ходил около ее квартиры или сидел у постели ее, наблюдая, как она сгорает, становясь с каждым днем всё прозрачнее, и как всё ярче пылает в глазах ее огонь болезни.
— «Говори мне о будущем», — просила она его.
— Он говорил о настоящем, мстительно перечисляя всё, что губит нас, против чего он будет всегда бороться, что надо вышвырнуть вон из жизни людей, как темные, грязные, изношенные лохмотья…
— Она слушала и, когда ей было нестерпимо больно, останавливала речь, касаясь его руки и умоляюще глядя в глаза ему…
— Через несколько дней она умерла…
…Льется под солнцем живая, празднично пестрая река людей, веселый шум сопровождает ее течение, дети кричат и смеются; не всем, конечно, легко и радостно, наверное, много сердец туго сжаты темной скорбью, много умов истерзаны противоречиями, но — все мы идем к свободе, к свободе!
11. О Матерях можно рассказывать бесконечно.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов…Все ручьи, питавшие город водою, враги забросали трупами…
— Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом…
Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города — гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его. Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей — теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять — что легче, что тяжелей…
— Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему…
Они ответили:
— Ты — человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.
— Я — мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.
Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:
— По чести — мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница — твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол…
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города…
— Мать! — говорил он, целуя ее руки. — Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!
— В котором ты родился, — напомнила она.
Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:
— Я родился в мире и для мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя… Но теперь — завтра — я разрушу гнездо упрямцев!
— Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком, — сказала она.
— Камни — немы, если человек не заставит их говорить, — пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!
— Но — люди? — спросила она.
— О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!
Она сказала:
— Герой — это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…
— Нет! — возразил он. — Разрушающий так же славен…
— Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя…
Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:
— Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.
— А женщины? — спросила она, наклонясь над ним.
— Их — много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.
Она спросила его в последний раз:
— И ты не хочешь иметь детей?
— Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.
— Ты красив, но бесплоден, как молния, — сказала она, вздохнув.
Он ответил, улыбаясь:
— Да, как молния…
И задремал на груди матери, как ребенок.
Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив труп его с колен своих к ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города:
— Человек — я сделала для родины всё, что могла; Мать — я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
И тот же нож, еще теплый от крови его — ее крови, — она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, — если оно болит, в него легко попасть.»
Вам лично, Ева, какая любовь матери ближе, если сравнить «итальянскую» и «русскую» из романа «Мать»? Кстати, «Мать» Горький написал на итальянском курорте. Большое видится на расстоянии, как известно.
Веры, счастья и любви Вам, Ева!
Александр Благовест 21.12.2013 13:56 Заявить о нарушении
Вера и любовь к Родине и Отечеству – вот что прежде всего должно отличать Русского человека, тем паче поэта и писателя!
Честно сказать, не нашёл в «Сказках об Италии» столько солнца (№1 и 2), сколько его там нашли Вы, но мне очень понравились две сказки о любви (№8 и 11).
«1.В Неаполе забастовали служащие трамвая…
— Э, синьор! А как быть, если не хватает детям на макароны?...
2. В Генуе, на маленькой площади перед вокзалом, собралась густая толпа народа — преобладают рабочие…
— Кого встречают?
— Детей из Пармы!
Там забастовка, в Парме. Хозяева не уступают, рабочим стало трудно, и вот они, собрав своих детей, уже начавших хворать от голода, отправили их товарищам в Геную…
8. И товарищ рассказал мне:
— Этот человек — социалист, редактор местной рабочей газетки, он сам — рабочий, маляр. Одна из тех натур, у которых знание становится верой, а вера еще более разжигает жажду знания. Ярый и умный антиклерикал, — видишь, какими глазами смотрят черные священники в спину ему!
Лет пять тому назад он, будучи пропагандистом, встретил в одном из своих кружков девушку, которая сразу обратила на себя его внимание…
Пропагандисту-итальянцу приходится много говорить о религии, резко о папе и священниках, — каждый раз, когда он говорил об этом, он видел в глазах девушки презрение и ненависть к нему, если же она спрашивала о чем-нибудь — ее слова звучали враждебно и мягкий голос был насыщен ядом. Заметно было, что она знакома с литературой католиков, направленной против социализма, и что в этом кружке ее слово пользуется не меньшим вниманием, чем его.
— Здесь относятся к женщине значительно упрощеннее и грубее, чем в России, и — до последнего времени — итальянки давали много оснований для этого; не интересуясь ничем, кроме церкви, они — в лучшем случае — чужды культурной работе мужчин и не понимают ее значения.
— Мужское самолюбие его было задето, слава искусного пропагандиста страдала в столкновениях с этой девушкой, заставляя его особенно тщательно готовиться к занятиям с кружком, где была она.
— Но рядом со всем этим он замечал, что каждый раз, когда ему приходится говорить о позорной современности, о том, как она угнетает человека, искажая его тело, его душу, когда он рисовал картины жизни в будущем, где человек станет внешне и внутренно свободен, — он видел ее перед собою другой: она слушала его речи с гневом сильной и умной женщины, знающей тяжесть цепей жизни, с доверчивой жадностью ребенка, который слышит волшебную сказку, и эта сказка в ладу с его, тоже волшебно сложной, душою.
— Это возбуждало в нем предчувствие победы над врагом, который может быть прекрасным товарищем.
… и вот девушка заболела; он бросил работу, перестал заниматься делами организации, наделал долгов и, избегая встреч с товарищами, ходил около ее квартиры или сидел у постели ее, наблюдая, как она сгорает, становясь с каждым днем всё прозрачнее, и как всё ярче пылает в глазах ее огонь болезни.
— «Говори мне о будущем», — просила она его.
— Он говорил о настоящем, мстительно перечисляя всё, что губит нас, против чего он будет всегда бороться, что надо вышвырнуть вон из жизни людей, как темные, грязные, изношенные лохмотья…
— Она слушала и, когда ей было нестерпимо больно, останавливала речь, касаясь его руки и умоляюще глядя в глаза ему…
— Через несколько дней она умерла…
…Льется под солнцем живая, празднично пестрая река людей, веселый шум сопровождает ее течение, дети кричат и смеются; не всем, конечно, легко и радостно, наверное, много сердец туго сжаты темной скорбью, много умов истерзаны противоречиями, но — все мы идем к свободе, к свободе!
11. О Матерях можно рассказывать бесконечно.
Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов…Все ручьи, питавшие город водою, враги забросали трупами…
— Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом…
Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города — гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его. Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей — теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять — что легче, что тяжелей…
— Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему…
Они ответили:
— Ты — человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.
— Я — мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.
Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:
— По чести — мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница — твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол…
Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города…
— Мать! — говорил он, целуя ее руки. — Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!
— В котором ты родился, — напомнила она.
Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:
— Я родился в мире и для мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя… Но теперь — завтра — я разрушу гнездо упрямцев!
— Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком, — сказала она.
— Камни — немы, если человек не заставит их говорить, — пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!
— Но — люди? — спросила она.
— О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!
Она сказала:
— Герой — это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть…
— Нет! — возразил он. — Разрушающий так же славен…
— Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя…
Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:
— Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.
— А женщины? — спросила она, наклонясь над ним.
— Их — много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.
Она спросила его в последний раз:
— И ты не хочешь иметь детей?
— Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отмстить за них.
— Ты красив, но бесплоден, как молния, — сказала она, вздохнув.
Он ответил, улыбаясь:
— Да, как молния…
И задремал на груди матери, как ребенок.
Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер — ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив труп его с колен своих к ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города:
— Человек — я сделала для родины всё, что могла; Мать — я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
И тот же нож, еще теплый от крови его — ее крови, — она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, — если оно болит, в него легко попасть.»
Вам лично, Ева, какая любовь матери ближе, если сравнить «итальянскую» и «русскую» из романа «Мать»? Кстати, «Мать» Горький написал на итальянском курорте. Большое видится на расстоянии, как известно.
Веры, счастья и любви Вам, Ева!
Александр Благовест 21.12.2013 13:56 Заявить о нарушении
А я рада, что Вы вникли и сделали свои выводы.
Во всяком случае, теперь Вы владеете этой темой.:)
А солнца там считала не я, а критик Чуковский:) Обожаю его критические статьи.
и все же
какой ты, таков и мир.
Видим врагов, враги и будут.
Хорошо. Храни Вас Бог, Сашенька.
С любовью,
Ева
Ахтаева Ева 22.12.2013 00:31 Заявить о нарушении
Во всяком случае, теперь Вы владеете этой темой.:)
А солнца там считала не я, а критик Чуковский:) Обожаю его критические статьи.
и все же
какой ты, таков и мир.
Видим врагов, враги и будут.
Хорошо. Храни Вас Бог, Сашенька.
С любовью,
Ева
Ахтаева Ева 22.12.2013 00:31 Заявить о нарушении
Знаю сук не понаслышке:
Материал беру не с книжки!
Хочет враг Русь расчленить,
Русских всех закабалить...
Каков я, таков и мир -
Это тоже Мойдодыр?!;)))
Вам, Ева, веры и любви!
Да Господь тебя храни!!!
Александр Благовест 22.12.2013 01:30 Заявить о нарушении
Материал беру не с книжки!
Хочет враг Русь расчленить,
Русских всех закабалить...
Каков я, таков и мир -
Это тоже Мойдодыр?!;)))
Вам, Ева, веры и любви!
Да Господь тебя храни!!!
Александр Благовест 22.12.2013 01:30 Заявить о нарушении
Максим Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель» и т.д., которого трудно заподозрить в любви к Отечеству и национальной России (см. его брошюру «О русском крестьянстве». Берлин, 1922), с грустью говорил: «...все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей...» (запись И. М. Касаткина; из его письма от 2 февраля 1916 года к критику Льву Клейнборту. Пушкинский Дом, ф. 586, ед. хр. №88, №35).
Александр Благовест 22.12.2013 19:10 Заявить о нарушении
Александр Благовест 22.12.2013 19:10 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.