Про Каина

          Уже и ёлки новогодние горели повсюду, и снегу намело, и морозы достигали семнадцати градусов и вдруг на тебе – оттепель – плюс три, и дождик моросит…  Проснулся, послушал эфир – чисто… помолился, собрался, вышел из дома… Скользя и пробуксовывая на обледенелом тротуаре, подумал: до метро поеду на автобусе… Вошёл в автобус, опять вслушался в эфир – чисто – думаю, может быть Господь даёт передышку – ну и ладно – слава Богу за всё… вышел из автобуса, иду к метро, спускаюсь в переход – и вдруг – есть – «пиши про Каина»… Вошёл в вагон, достаю письменные принадлежности, задумываюсь, вспоминаю фигуру по тексту Писания, вживаюсь в образ, пошли первые строки, записываю:

          Я брата Авеля из ревности убил –
          Я в тот момент его нисколько не любил…
          А ведь любил –
          Росли мы дружно,
          Шалили, убегали в горы,
          В пещерах прятались подолгу,
          Сидели у костра, поджаривая голубей,
          Иль рыбу, пойманную в речке –
          Руками –
          Под камнями,
          Под корягами…

          Слышу, объявляют мою станцию. Выхожу из вагона, убираю предметы письма в сумку, поднимаюсь на эскалаторе, иду к выходу, вижу, у дверей человек стоит – подаяния просит – на груди картонка с надписью: «Люди добрые, помогите на лечение зятя»… Признаться, такого я ещё не встречал – удивляюсь… достаю кошелёк, беру сотенную, протягиваю ему, благодарит, желает чтобы Бог дал мне здоровья и семейного благополучия, спрашиваю:
- Что с зятем?
          Он поднимает на меня глаза и меня прошибает этим взглядом – я узнаю этого человека – память мгновенно уносит меня в прошлое, хотя я не люблю этого – забывая прошедшее, простираюсь вперёд – всегда избегаю таких встреч – увижу знакомое лицо, обойду – сделаю вид, что не узнал – есть у меня несколько дорогих друзей, о которых молюсь, и с которыми вижусь время от времени, а судьбы остальных попутчиков по жизни мне не интересны…
- Я убил его…
- Что? – и тут я вспомнил имя этого нищего – Славка Самохвалов, связист, на полгода старше призывом – красавец: рыжий, стройный, глаза голубые, улыбка радужная… хотя сейчас передо мной стоял пожилой, ссутулившийся, усталый человек, с немытым и небритым лицом, одетый неряшливо…

          Я служил в ракетных войсках ПВО – ДМБ: 79-81… это было второе полугодие первого года службы – нас называли шнурками, а их черпаками… дедовщина в нашем полку была мягкая, можно сказать, бархатная – были случаи, но редко – один из них произошёл со мной… на боевом дежурстве… меня назначили пищиком – временно – постоянный, Серёга Ларин, заболел – я должен был принимать, завтраки, обеды, ужины, привозимые из городка, раскладывать по тарелкам и выдавать в раздаточное окно в столовую… И вот однажды, получил ужин, выдал, согласно списку, офицерам и всем призывам, одну порцию оставил часовому… а часовым в это время стоял боец из моего расчёта – однопризывник… Итак, все поужинали, дежурный по столовой подал мне грязную посуду и я принялся её мыть…  Вдруг слышу:
- Эй, пищик, порцушку мою гони!
         Оборачиваюсь, вижу в раздаточном окне красивое лицо Славки Самохвалова. Думаю, как же так могло получиться – строго по списку выдал…
- Извини, Слав, я всё выдал – вот список… у своих спроси, может кто подумал, что лишняя и съели, или…
- Не, шнурок, ты не понял – меня не гнёт, что там у тебя в списке – ты мне мою порцушку давай!..
- Нету…
- А вон там, что?..
- Это часовому, который на посту…
- А кто у нас сейчас на посту?..
- Кудрявый…
- Обойдётся твой шнурок – давай сюда…
- Нет, это ты обойдёшься – у вас там, на связи, всегда есть что поесть: чай, хлеб, сахар… всегда тепло, музычка играет, а он на морозе ходит, потом в казарму придёт, а там, сам знаешь – шаром кати…
- Оборзели шнурки! Оборзели! – стукнул кулаком по прилавку и ушёл.

          Продолжаю мыть посуду… Вдруг слышу открылась дверь и сразу удар… ещё, ещё… в глазах помутнело – понимаю, что меня бьют, но сообразить, что делать, не могу… Должен признаться, что драться я никогда не любил, хотя занимался боксом (брал призы), и было у меня несколько удачных драк на улице – один на один… но не любил я это дело, трусил даже, и когда меня начинали бить, терпел – не противился – да – терпел, но до определённого момента – до ощущения полной невыносимости – и вот когда это ощущение наступало, всё происходило само собой – я проводил приёмы, которым никогда не обучался, бил так, что люди отлетали, как поролоновые… и тогда, в пищеблоке, произошло так же – стало невыносимо терпеть удары – я вдруг ясно увидел половник – увесистый с удлинённой ручкой – сантиметров семьдесят – хватаю этот половник обеими руками и резко разворачиваюсь… помещение маленькое – промахнуться было невозможно… а их оказывается двое… второму – планшетисту Васе Волкову – ногой в живот… оба кинулись бежать и застряли в дверном проёме… помогаю им – выталкиваю на улицу… звучат угрозы, закрываю дверь на крючок и продолжаю мыть посуду…
          Помыв посуду, сижу, жду часового, ощупываю опухающий глаз… Приходит мой Кудрявый – кормлю его – должен признаться, не без гордости – как же, в бою отстоял ужин товарища… он спрашивает откуда у меня фингал? – говорю, на жирном пятне поскользнулся… он, конечно, не поверил… Иду в казарму, а там веселье – событие муссируется всем народом и все на моей стороне: и деды, и, даже, другие черпаки… и все меня подзуживают наподдать этим двоим, мол, ты же сильнее… А я, действительно, тогда был очень силён: и подтягивался много, и отжимался, и приседал на одной ноге, и сварную железяку, похожую на небольшую штангу, выжимал одной рукой до десяти раз, хотя многие и двумя не могли… Но пожар утих, и уже не было у меня злости на этих ребят, но всеобщие подначки сделали своё дело – гордый был без меры – какое-то время я вынашивал план: отметелить их по пути на Север или обратно… Севером у нас называлась уборная, отстоявшая от казармы метрах в пятидесяти – обычное деревянное сооружение на четыре посадочных места… И я встречал их несколько раз по одному, но как-то, вот так, взять и ударить человека, ни с того, ни с сего, мне не хватило поскудства…
          Отмщение произошло позже, невольно, таким, я бы даже сказал, куртуазным манером… Стали они собираться на дембель – известное дело – хочется приехать домой ослепительно красивым: как-то доставали офицерскую форму ПШ, ушивали, приталивали, по воротнику и погонам пускали белый кембрик, придумывали какие-то немыслимые аксельбанты… сапоги тоже тюнинговали: ушивали по икрам голенища, наглаживали ромбовидную гармонь, набивали высокие каблуки «казачок», начищали до зеркального блеска… а какие дембельские альбомы ваяли – с ума сойти… И вот, мучились они, мучились, а офицеры взяли и устроили облаву, и весь этот конфискат сложили у себя, в офицерской части единой казармы боевого расчёта – под кроватями… И надо же такое совпадение: Кудрявому пришло в голову ограбить офицеров… Тревога – лучшее время для грабежа – офицеры побежали занимать боевые места, а Кудрявый с Макаром задержались и перенесли дембельское шмотьё дедов в укромное место… Естественно, после учения поднялся кипишь – дознание, шмон – но тщетно – тайник обнаружить не удалось… Потом мы всё поделили между своими, и мне посредством жеребьёвки, вот случай да, достались ромбированные сапоги Славы Самохвалова и аксельбантированное ПШ Васи Волкова…

          Итак, перед выходом из метро с протянутой рукой стоит тот самый Слава Самохвалов, который теперь открыто утверждает, будто убил своего зятя… разумеется, ему никто не верит… а я поверил…
- В таком случае, не на лечение, а на похороны…
- Да какая разница… я ведь узнал тебя, Корень… узнал…
- Ну, тогда, здравствуй, Слава Самохвалов…
- Здравствуй, Матвей Корнев…
          Мы пожали друг другу руки. И тут я вспомнил, что на работу спешу.
- Извини, Слава, мне на работу…
- Тогда после работы, что ли? Или в другой день?
- Нет, сегодня. К сожалению, домой я тебя пригласить не могу…
- Понимаю… я тебя тоже к себе пригласить не могу…
- Тогда давай поступим так: вот тебе моя визитная карточка – здесь все телефоны и адрес офиса… ты сейчас едешь домой, моешься, бреешься, одеваешься прилично и приезжаешь ко мне, я тебя встречу и проведу, как поступающего к нам на работу… Годится?
- Вполне… а может мне и вправду у тебя поработать?
- Видно будет… Паспорт не забудь!

          Через три часа он сидел у меня в кабинете. Мы выпили по рюмке коньяка за встречу, и он начал свой рассказ.
- Дембельнулись мы с Васей в один день. Он говорит, поехали сперва ко мне, а потом к тебе – я согласился. Приезжаем к нему, он обзвонил своих дружков, собралась компания, и как начали бухать, девочки-припевочки плюс мальчики-запальчики, потом драка завязалась… я ноги в руки и бежать… потом через Шурика Морозова узнал, что Ваську в девяностых грохнули… по наркоте…
- А ты знаешь, Слава, что ваши дембельские тряпки мои ребята умыкнули?.. и я демобилизовался в твоих чудных сапогах, и в Васькиной сказочной ПШ, Царство ему Небесное…
- Не может быть… – он вытаращил на меня свои не голубые уже, а мутно-серые глазки – Не может быть… я был о тебе лучшего мнения, Матвей…
- Ладно, не ребячься… кто старое помянет тому глаз вон… – я сильно пожалел что правду сказал. Наливаю. – Давай помянем Васю и всех однополчан, которых уже нет… Думаю многих уже нет…
          Выпили. Он продолжил:
- Короче, приехал я к себе домой, в Домодедово, мать обрадовалась, и девчонка моя, Анька, меня дождалась… может ты помнишь, она приезжала ко мне: и на присягу, и так два раза…
- Нет, не помню…
- Ну, Бог с ним, не помнишь, так не помнишь… Короче, сыграли свадьбу, стали жить… Всё хорошо, но она никак не беременеет… а я накрутил себе душу, чтоб у нас три сына было – кровь из носу – как хочешь раскарячься, а чтоб три сына…
- Пётр Царевич, Фёдор Царевич и Иван Царевич – так?
- Примерно… Я уж и так её, и эдак – не берёт – не принимает моих семечек её маточка… потом мне посоветовали, после семяизвержения взять её за ноги и трясти вниз головой – для усвояемости, мол, в таком положении матка открывается, как тюльпан, и всю сперму сглатыват… Трясу её, она кричит: ты мне все ноги оторвёшь!, а я ей отвечаю: а ты мне все руки!.. Не знаю, то ли, правда, дотряс я её, то ли Бог услышал – мать всё молилась, в церковь бегала, свечки ставила… Я, конечно, обрадовался – как на крыльях летал – её на руках носил – сю-сю-сю, лю-лю-лю, и всё полушёпотом, чтоб не дай Бог не напугать зреющий плод, или там что ещё… потом сделала узи – девочка… О, как же я огорчился – не передать – напился, и, не помню, мать рассказывала, всю ночь бился головой об стену в ванной… И всё – с того дня стал я пить и таскаться по бабам, как полоумный… Она родила нашу девочку, Сонечку – роды были очень тяжёлые – у неё строение таза какое-то особенное, а кесарево она почему-то не захотела – точнее, мать моя отговорила её, мол не по-Божески это – надо самой рожать… Короче, родила она и стала болеть: то одно, то другое, то третье… я стал бояться её – на посадку не захожу – по чужим бабам таскаюсь… она постоянно вся в слезах – глаза вечно красные – таблетки кругом… я тоже маюсь – молодой, гульбы хочется… говорит как-то: ты совсем меня разлюбил, значит, пока здоровая была любил, а как разболелась, так и всё – отвернулся – жить не хочу!.. истерика, сопли… И тут я призадумался, а вдруг она руки на себя наложит, и останусь я молодым вдовцом, с младенцем на руках… А девочка, ты не представляешь себе – ну, такая прелесть – чисто дюймовочка, ласковая, глазёнки синие-синие, как апрельское небо, как у меня когда-то, волосики рыжие-рыжие, огненные – копия я…  И бросил я пить и гулять – и стал о них заботиться…
- Что, монахом сделался?
- Нет, не так радикально, конечно – но сильно ограничил себя… и к своей стал на посадку заходить… и стала она выздоравливать… ты знаешь, Матвей – любовь, она чудеса творит… и жизнь наша стала налаживаться… Потом девочка наша, Сонечка, в садик пошла, потом в школу, потом в институт… и на третьем курсе, нате-здасьте, говорит нам: я беременна… и знакомит с парнем, однокурсником, отцом будущего ребёнка… Красавец: щёки румяные, глаза, как у ангела, златокудрый, слово держать умеет – я, говорит, однолюб, я вашу дочь всю жизнь на руках носить буду… понравился он нам, что говорить… и узи уже сделали – мальчик… во как судьба крутит-вертит… сыграли свадьбу – живём-радуемся… И вдруг, стал я замечать, что Сонечка печальная ходит, и мать моя не в духе, и жена не весела… спрашиваю: в чём дело, женщины?.. говорят, так, мол, и так, скурвился наш зятёк – в артисты пошёл, с актрисочками шашни крутит – репетируют спектакли… Ну, думаю, гад, сейчас я устрою тебе репетицию… знаю, на последней электричке приезжает – сразу нырк в постель и, как ни в чём не бывало… Все улеглись, а я сижу у двери, жду его… уж за полночь и сон меня одолевает, сижу, клюю… и вдруг слышу, скребётся – ключ в замочную скважину влагает… Встаю с табуретки, приготовился… дверь открывается, крадётся на цыпочках, чтоб никого не разбудить – выключатель рукой шарит… я сразу ему в сопатку тырц – он и присел… трогает нос, кровища хлещет… завопил:
- Что же вы, папенька, делаете – у меня в субботу премьера – я Гамлета играю!
- Не ори - Сонечку разбудишь - ей покой нужен... Ты у меня, змеёныш, сейчас и Отелло сыграешь, и Дездемону, в одном лице… – и по губам ему тырц, тырц…
          Он вскакивает и бежать… я за ним – как был в тапочках, в тренировочных и в майке… ну, думаю, догоню – точно убью… и надо же так случится – тапок у меня слетает, я спотыкаюсь и лечу кубарем по ступеням – плечо ушиб капитально – месяца два потом ныло… пока очухался, оправился, выскакиваю из подъезда, гляжу, а он уже через дорогу бежит… и прямо под КАМАЗ… миксер… ну ты знаешь – бетономешалка на колёсах…

          Он затих… я налил коньяку… молча выпили… он продолжил:
- Похоронили мы его… у Сонечки, на нервах, выкидыш случился… мать из церкви не вылезает – молится, молебны заказывает… жена опять в болезни впала – пачки таблеток кругом… И, главное, в три горла, как начали меня пилить – как три хузкварны – каждый день, день и ночь… через год я не выдержал – убежал в Москву – нашёл тут лохушку с квартирой, на Полежаевской – живу у неё… бабёнка ничего – с понятием – начитанная, театры знает, стихи пишет – есть о чём поговорить... но пьёт зараза – не угонишься… Сперва вроде бы ничего – выпьем вместе, закусим и давай любоффффь крутить… а потом она так пристрастилась, что, вижу, мне и не угнаться за ней… да ещё взяла моду луком закусывать – две луковицы, во – с кулак, за раз может сожрать… представляешь, какая вонища от неё в доме?.. Короче допились до чёртиков – меня с работы попёрли… туда тыркнулся – не берут, сюда тыркнулся – не берут… ну, не в грузчики же идти – пошёл побираться – сперва ломало – унизительно, мол – потом ничего – оклимался…
- Может тебе вернуться к своим…
- Да думал я об этом, думал… а куда эту девать – я ведь и за неё в ответе… нет – и не говори – это мой крест и я его пронесу до конца… Ну, что, берёшь меня на работу, или как?..
- Беру, но с одним условием…
          Он пронзительно посмотрел на меня – в меня – аж мурашки по коже пошли… и говорит:
- Предлагаешь к попу пойти, покаяться?..
- А как ты догадался?..
- Да я людей теперь насквозь вижу… всех… или ты думаешь, на паперти стоять с протянутой рукой – простое дело?.. Нет, брат, не простое… Стою и думаю: ну зачем я так с ним – ведь нормальный же зять был – не хуже меня – лучше в сто раз – перебесился бы  и был бы нормальным мужиком до конца дней – а так получается скоропостижно скончался – благодаря мне, дураку – жалко, ой как жалко – поэтому я и надпись такую сделал… И вот что характерно: стою с этой картонкой на шее, в глаза людям смотреть стыдно, в ноги смотрю – и гуляцкая натура, зараза, что делает – голые бабьи коленки улавливает взглядом и вожделенно провожает – развлекается…


18.12.13
21:56