Одуванчиковый миг

Пётр Межиньш








Одуванчиковый миг















Рига Светоч 2013



       *Библиографические справки:
Сборники стихов автора Петра Межиньша:
   "Яблони плещутся в зорях", 1990 г.
   "Мелодии мысли", 1996 г.
   "Путь к себе", 1998 г.
   "Колодец Бога", 1999 г.
   "Зарождение бурь", 2000 г
   "Раздвигая печаль", 2000 г.
   "Река мгновения", 2001 г.
   "Радостный свет", 2002 г.
   "Золотая свирель", 2004 г.
   "Мир волнующих строчек", 2006 г. – сборник публицистических статей автора о поэзии.
"Солнцевей", 2010 г.


      



















**Краткие биографические данные: Пётр Янович Межиньш родился  в 1941 г., 10.12., в г.Елгаве (Латвия). Мать – из русской староверческой семьи, отец – латыш. Отец Петра Межиньша, Янис Янович Межиньш  воевал в рядах Советской Армии в ВОВ и погиб в последние дни войны, под Тукумсом (в Курляндском котле). Похоронен под пос.Джуксте в Братской могиле.  Детство Петра Яновича прошло в детском доме, в г.Риге. Затем учился в ж/д училище, закончил Строительный техникум, учился в Московском  Полиграфическом институте (Рижский филиал). В 1988 г. Создал в Риге «Союз литературных объединений» (в дальнейшем «Союз литераторов «Светоч») и был избран его председателем. В 2006 г. «Светоч» приняли в Международное Сообщество Писательских Союзов (Россия, г. Москва).
П.Я.Межиньш – член Исполкома МСПС (Москва)
 






ОДУВАНЧИКОВЫЙ МИГ


* * * 

Мне мимолётен -- одуванчиковый миг.
Всё Уже створки летних песнопений.
Глоточек мал, а тайный свет велик,
и всплеск один
           средь жёлтого кипенья.
Ещё тепло и синий взгляд высок --
и – хорошо, пока надежда греет…
Ещё хрустальный слышен голосок
средь клевера, ромашек и кипрея.
Ещё пока лишь чувствуется тень
не здесь,
     а где-то распустила крылья…
Ещё не вечер, а весёлый день,
и ветер говорит
               с дорожной пылью.



* * *

Среди  бурьяна,
кирпича
вечерний  сумрак
пролезал,
и  ручеёк  тянул,
журча,
на  тонких  травах
небеса…
И  улыбались  нам
цветы
в  том
незапамятном
году.
И  сердце  ёкало
в  груди,
средь  звёзд,
в  единственном
саду.
Хмельной  огонь 
летел к  огню.
Волна  взбегала
на  волну.
И  ветер  в  звёзды
окунал
очей  зелёную
страну.







* * *

Наверх -- по изношенным
ступеням скрипения!
Наверх –
по кошачьей пахучей лестнице 
                терпеливого пения!
Наверх –
на причердачный, не дачный,
                третий этаж!
Наверх -- туда,
    где праздник детский наш!..
Вот, напротив друг дружки
                две квартиры --
седьмая -- Шировы -- 
                квартира тёти Кати,
веселой улыбки
                в цветущем платье,
и квартира восемь –
          дверь к моей бабушке...
Просим!
        Заходите в мир высоких 
                кружевных перин --
это я приглашаю себя –
                заходи, господин!
Заходи, голь перекатная
                улицы Лачплеша!
Заходи, носа не вешай!..
"Бабушка, расскажи:
                а во время войны
тебе было страшно в этом 
деревянном царстве жить?
Солнечные платья –
когда стреляют –
               на "Зингере" шить?..
Бабушка, а через улицу
православная церковка,
как это немцы
              её не сожгли?..
Ведь кровавые ветры
                по земле мели!
Ты говоришь –
евреев по этой улице
                в гетто вели,
люди
          не рады были «гостям»,
страх бродил
       по костям, жуткий, 
               безумный страх...
Иссохших слёз прах,
прах ужаса
          в кошмарных снах.
Бабушка, бабушка Катя,
ты говоришь, на "Казачке"
        стояли наши "катюши" –
это,
когда уже бежали немцы
и звучала песня
"Расцветали яблони и груши"...
Я слышу, как скрипят ступени,
как бабушка уходит вниз...
Лучи солнца
пробиваются сквозь щели,
     бабушкиного солнца лучи,
                и запах свечи,
и того последнего лета
          приметы всё тают и тают
клочками далёкой
               детской сказки,
последней
         бабушкиной ласки...
Тает мой босоногий сон...



* * *

Я  сквозь  осень  иду, речка  дымно  горит,
Но  огни  островов  по-над  нею  ясней,
хоры  древних  церквей 
                всё  слышней  и  слышней, --
сквозь  карманы  дворов, --  от  зари  до  зари.
В  колокольнях  сердец, --  колокольнях  любви
отражается  свет  милосердной  звезды.
В  эту  осень  опять  расцветают  сады,
и  ласкают  слова --  человече,  живи!
Сквозь  глаза  фонарей,  сквозь  другие  миры
разнесутся  слова – человече,  живи!..
Эта  осень  полна  цветом  Божьей  любви.
Я  сквозь  осень  иду  солнце  лить  во  дворы.

* * *

Ржавой гари ветер сух.
Жар распахнутых надкрылий
держит солнце на весу
всей отвагой сухожилий.
И жемчужная гора
высь несёт к речному броду.
Мотыльки как веера
ветер гонят к небосводу.
Над мушиною ордой,
над планетами пылинок
отзвук ластится водой
и поёт в листве кровинок.


* * *

Линий ливневый бег – из туннеля на свет,
Чтобы руки воздеть гимном к небу,
Чтоб увидеть мне быль эту, небыль,
чтоб искать всюду жизни ответ...
И опять сердца бег сквозь  туннель в темноту,
И опять рвутся звенья и жилы
Проводной  огнедышащей силы,
И опять сердце тает на льду...
Слышу память летит мне вослед --
сквозь тревожных гудков заклинанья,
сквозь видений  полночных мельканье,
нро из тьмы вырываясь на свет,



* * *

Милый бог – мой детский дворик,
колесо Вселенной крутит.
Пахнет краской свежей лодка,
ветра долгого смолой…
Паруса качелей улиц
беззаботный смех качают…
Керосиновое горло
пьёт огонь из котелка.
Искрами гудит булыжник
от колёс пролётки быстрой,
от подков небесной тяги
солнце в окнах дребезжит…
Золотые паутинки мыслей
в тонких звуках скрипки.
Вальс кружится на пластинке,
волнами к причалу льнёт.
Каждый вздох здесь сердцем слышен,
слова каждого дыханье…
Детства дворик, друг Вселенной,
где к воде спустили лодку,
чтобы двинуться в пространство
голосов, огней и ликов…

* * *

глаз кленовые распятья,
загляделись на холмы,
схлынут праздничные платья
с берега в речные сны.




Кошка


"Ты всегда в ответе
за тех, кого приручил…"
Экзюпери "Маленький принц"

Вот и всё. Ворошат и таранят
Старый мир,
        но для сердца родной…
И мелькнёт за оконным экраном
Чья-то кошка,
        метнувшись стрелой…
Все уехали. Кошка осталась.
Здесь кормили её молоком…               
Всё искала хозяев, металась, --
А теперь мир летит кувырком…
Вот она сиганула с окошка,
И обрушился старенький дом…
Плачет  сердце –
           бездомная кошка,
О разрушенном  доме своём.



* * *

Я  за  тебя  в  теснине  серой
молюсь  озябшими  слезами,
я  за  тебя  в  теснине  серой
срываю  горькие  цветы.
Ушёл  давно  осенний  поезд,
стуча  колёсами  устало.
Ушёл  во  мглу  осенний  поезд,
увёз  в  печаль  мои  мечты.
И  дни  плетутся  средь  туманов,
среди  ненужного  веленья,
и  дней  сиротская  могила 
затоптана  толпою  вспех.
И  разум  просит  утешенья,
хотя  б  простого  утешенья,
хотя  б   немого  утешенья...
Напрасен  ли  мой  трудный  бег?
Я  знаю, знаю,  ты  не  будешь --
предназначение  уплыло.
Я  знаю, знаю,  ты  не  будешь
со  мной  смеяться  за  столом.
И  мне  смеяться  тоже  нечем --
всё  что  смеялось, то  сгорело,
и  мне  смеяться  тоже  нечем --
всё  что  смеялось, то  прошло.
Я  за  тебя  в  теснине  серой
молюсь  озябшими  слезами,
я  за  тебя  в  теснине  серой
сбираю  горькие  цветы.
Ушёл  давно  осенний  поезд,
стуча  колёсами  устало,
ушёл  в  печаль  осенний  поезд,
увёз  надежды  и  мечты.

* * *

Никли бульвары –
к решёткам прикованы…
Воды темнели
в прудах заколдованных.
Падали  жёлуди с круч…
Лица на листьях
старели неистово,
Ветер, меняясь,
их перелистывал,
Был он то ласков, то крут…
Храм с колоннадой
белой берёзовой
Выплыл из дымки
серебряно-розовой, --
Солнца последнего дух…
И над кручиной
крушиною гордою
гроздья  роняла 
с  улыбкою  горькою
Девочка  робко  из  рук…



* * *

Солнце над лесом притихшим склоняется.
Вечер медовый стоит у окна.
Смехом кузнечик в траве заливается.
Шумного дня затихает волна.
Выйду в луга, лишь луна заполощется
белой лебёдушкой в звёздной реке.
Сердцем услышу, как чуткая рощица
песню о счастье поёт вдалеке.
Буду глядеть как огонь разгорается,
как пламенеет в небесном саду,
в бликах берёзовых – лунные зайцы.
В шорохи мяты, смеясь, упаду.
Вот, у ручья, над цветами белёсыми
насыпи ветер и поезд – сквозь ночь,
у переезда помедлит – колёсами
и устремится со стуками прочь.
Вновь – тишина, только часики тикают.
Нет, это сердце моё говорит
с тёплой землёй и сосновыми ликами,
с далью, идущей – зажечь фонари…



* * *

Прислушайся!..
Слышишь?..
Это свет опадающих цветов
    сквозь душу течёт,   
горьким запахом
             тревожа дыханье…
Мир с каждым цветком
        становится задумчивее,
Словно звуки трепетной травы
и негаснущего древа
                среди сна,
из вихря которого
               родились цветы…
Слышишь,
перешлёпы камня по воде,--
и серый гвалт,
            облепивший шпили,
движенье пустырей
           по влажному песку?..
Музыка,
ты живая человеческая речь…
Музыка  осени --
золотозыбь,
золотосыпь…
Слышишь,
как падает,
падает -- этот лист родной,
падает, где-то,
внутри сознания воспаряя?..


* * *

За вогнутой стенкой ореха
всплеск пятипалый ветера звёзд,
в лесном заборе есть прореха
поверх глядящих в небо гнёзд.
А там, в окне порхает платье, --
в стекольном свете мотылёк.
Стекает сада запах мятный
на тонкострунный стебелёк.
А здесь, внутри, в извивах мозга,
внутри стоглазой тишины,
внутри посыла, отголоска
миры незримые -- видны.

* * *

Уже потемнела вода.
На отмели лодка белеет.
И в отблеск текут поезда,
И лиственный путь веселеет.
Струится цветная гряда
На облачном храме белёсом.
Лучистую нитку пруда
Состав намотал на колёса.
Но тлеет ещё уголёк
В кленовом небесном проёме,
Как пламенный лета намёк,
Мигает на мокрой соломе...
И облачный поезд огней
Грохочет в простуженной раме,
И тяжесть состава длинней,
И дождик трясёт коробами...




* * *

Завтра я к тебе приеду, завтра,
И губами тёплого ветра
Коснусь твоей щеки.
Завтра с океана рано,
Утром рано
К пирсу придёт корабль.
Завтра… А сегодня
волны Луну качают
и звёзды, словно чайки,
Словно чайки
Ныряют в глубину…
Запах, солёный запах
В тяжёлых лапах
Крутых пучин…
Вишня, моя ты вишня,
Слова не слышу, не слышу.
Всё выше,
выше полёта глубин…
Светом, вынырнуть светом!
Я не могу без твоего ветра,
Ветра цветущей вишни,
Ветра волн пьянящих…
Выше, выше… Ах!..
Ты меня слышишь,
Слышишь, слышишь?!..



* * *

К туману дом причалил
и покачивается на канате дороги.
В груди тумана птица шелестит, --
ключи теряет и опять находит...
И парус мокрый стога
            правит в невесомость,
шуршит извилинами струнок луга,
и мачта в огоньках росинок
упорно в небо направляет штырь.
Но скоро ветки вечера
сквозь окна прорастут и,
в сон вползая, крылья заполощут.
И лошадь из тумана прибежит
и позовёт в заоблачные страны.
Я не хочу  бродить
              в судьбы туманах,
Я отзовусь
          на звёздный звон копыт,



* * *

По подвижной лестнице паучьей,
шаг за шагом -- к дровяной горе,
поднимался голос – круче, круче, --
колокольный, в звонком серебре.
И по сходням гусеницы шаткой
пузырился, прыгая в лучах...
И качалась серая площадка,
и трещала жгучая парча.
И дрожала нить в паучьих лапах.
Бороды свисала пелена...
Дул поленьев своевольный запах
в любопытный синий плеск окна.


* * *

Тягучий песок. Морские стрекозы,
морские стрекозы с мотором басистым.
Заика-вагон в тумане песчаном…
Туманом песчаным спелёнутый туго…
Но всё же вагон продолжает движенье
в слепую сыпучесть, в гаданье песчинок,
гаданье на мельнице ветреной судеб…
Где быль, а где небыль?
А может быть – снится?..
Песок и отпрянувший берег
в метанье стрекоз и моторного гуда.
И этот вагон, навстречу спешащий,
но дальше и дальше от цели бегущий…
Всё дальше и дальше от цели – во тьму…
Скрипят на зубах дармовые песчинки.
И справа, и слева – запреты и власть,
и зоны колючие горького ветра…

* * *

Кузнечик свеченья, здесь нечего ждать –
из ясного сока ушла благодать
в железные залежи ржавых болот,
где замшевый леший давно не живёт,
где слов утончённых погас фитилёк,
где плачет над скрипкой души мотылёк…
Пойдём же, светлейший, пойдём же искать
душе одинокой – страну-благодать!..


ДОРОЖНЫЕ СТРОЧКИ


* * *

На барже флаги детского белья.
По палубе снуёт
               проворный шкипер.
И башнями встают
                кирпич и шифер...
А за рекой скворцы поют в полях.
Над палубой качается гамак,
и юный ангел крылья поправляет,
мечтами в облаках своих летает
и не находит райские дома.
Молодка пар вздымает котелка...
И на цепи волну хватает якорь.
И в рынду шкипер
               весело зазвякал,
на ивах закачался свет в шелках.
Семейная идиллия плывёт,
флотилия на лодочках утиных,
и золото находит среди тины
и отражение лугов зовёт.

* * *

Лодку вмиг перевернула
и отбросила стихия…
Я глотал солёный воздух,
бился
        с хлёсткою волной…
Всё искал далёкий берег,
в небеса глядел глухие,
долго плыл и очутился
между морем и землёй.
Думал:
    вот он милый берег,
вот оно, моё спасенье
и не знал, что оказался
я на гиблой полосе.
И душа, ликуя, пела
о счастливом
            воскресенье…
Пену сбросил, обнажился
острый камень на косе.
Рвался к берегу, но волны
в море
       вновь меня тащили.
Рвался в море,
            но на камни
волокла, шипя, вода;
и, швыряя на утёсы,
силы страшные давили…
Собиралась подо мною
хладной пасти пустота.
Долго мучила стихия --
между берегом
                и морем, --
между жизнью,
           между смертью,
перекручивая зло.
Но спасительное чудо
приподняло на опору,
и прибрежная дорога
мне  подставила крыло.

* * *

Опять  осенний  серый  день
расплавился  в  огне.
Как  зябко  жить  в  сплошном  огне,
как  одиноко  мне.
Опять  листает  ветер  путь,
листает  ветер  путь.
Себя  мечтой  не  обмануть,
себя  не  обмануть.
Смеётся  лампа  на  столе,
как  эхо, -- свет  в  окне.
Как  мне  тревожно  жить  в  огне,
как  невозможно  мне.
Ушли  огни  за  поворот,
за  тёмный  поворот,
а  серый  дождь  всё  льёт  и  льёт,
всё  также  льёт  и  льёт.

* * *

Шаги поднимаются  по  лестнице,
и  тащат жалобный  скрип  ступеней,
тяжёлый  скрип  ступеней...
Кипение  золотой  пыли  в  прищуре
солнечных  щелей  улыбается.
Обостряется  слух  квартирных  ушей.
Шумное  дыхание  убыстряется.
Шорох  одежды  чётче.
Работает  сердца  счётчик,
        счётчик  надежды на...
Те  же,  пропахшие  щами 
и  кошками,  лбы  коридоров,
те  же  повторы  истёртых  ступеней,
крутые  повторы, словно  горы,
те  же  узоры  стен  поблекшие,
те  же, стеснённые 
            жизненной  плотью  коноры...
Только  шаги  незнакомые  чьи-то, шаги
всколыхнули  потёмки  утраченной  жизни.


* * *

К чему мне ненужный звук и музыка чужая
Двух не совпавших фраз среди сквозных дорог.
К чему напрасно ждать, чутьё ресниц смежая,
Тепла и доброты двух зазвучавших строк…
Не знаю, что принять на веру --
                гнев иль милость,
Своё отринуть вдруг, войти в чужой уют…
И не шагнуть за дверь, и стороною, мимо--
Туда, где среди лиц, в толпе, не узнают…
Мне тягостен туман беседы подневольной,
Где духом не совпасть и связи не прервать.
И крутится печаль невыразимо больно,
Всё туже, всё больней сжимают покрова…
И непонятно мне: чем общая чужбина
Нас держит, единит, и жить мешает нам…
И чья же тут волшба,
                и в чём же тут причина?
Моя ли тут одна иль общая вина?

Пред Любовью


Лениво вол жуёт сухое время.
Ещё петух на башне не поёт,
и у стены апостол первый дремлет,
и рад во сне предвидческом  своём.
Ещё свечи коптит густой огарок,
врастая в свет распятых звёзд лица,
и разбухает злобный рык овчарок
перед любовью жертвенной Творца...


* * *

Хрупкая песня воздушного сердца,
Сердца просящего лучшую долю,
Вольную душу, доброе слово,
Необычайную радость полёта…
Сонные капли воркуют рассвета,
Выпуклых радужных слов -- ожерелье…
Солнце ладоней средь синего взгляда…
Хрупкая песня воздушного сердца
Пустоши душ наполняет цветеньем…
Песня -- вблизи, а вдали канонада, --
Сердце стучит о булыжники грусти,
Нервы грохочут о пульс ледоломом…
Эхо стены вдоль трясущего крика
Шелестом листьев стекает на крышу…
Порваны в клочья дорожные строчки…
Держит меня одиночества ветер…
Плачет во мне одиночества ветер…
Плачет во мне одиночество мира…
Вздоха протяжного грустная песня…
Что же ты плачешь, воздушное сердце?
Что же рыдаешь, доброе слово?..


Иуда


Мгновенье, и вот искушенье...
Продался. Звенит серебро...
И молишь у Бога прощенье,
спасительный в пламени брод.
Но вот и нашёл оправданье –
шиповник не ярко горел...
Ведь надо же думать заранее...
А раз опоздал – не успел...
И всё в воле Божьей – известно,
от ноши крестовой ни-ни...
И соли рот полон, но пресно,
и что не посеял, – пожни!
Не дёргайся -- сладкие муки
достойно возьмись принимать.
И гвозди калёные в руки
ты должен другим забивать...
Не скажешь – изыди! Не буду!..
Ведь воля-то Божья для всех.
Бог знает, что завтра Иуду
пошлёт он на праведный грех.
А ты, дурачок, постеснялся
и что-то бурчал про добро,
но сдался, счастливо смеялся.
звенело в руке серебро.
Что крестишься, плут и притвора?
Путь в ад – благодарственный путь.
Хоть спрячься в грехи до упора,
но Бога нельзя обмануть…


* * *

Не рвите цветик маленький,
росою околдованный,
в каменья между шпалами
детиночка закованный…
Меж дрязгами да трясками
бегут часы печальные.
Не сказочно, неласково
горят огни вокзальные…
Вагоны за вагонами --
со сварами, товарами…
Вы рельсы закопчёные
не трогайте, сударыня!
Вы долго были в спаленке, --
теперь почти незрячая.
Не троньте цветик аленький
рукой своей горячею.
И станьте милой, прежнею,
в небесно-лёгком платьице…
Не троньте травку нежную,
ведь ей как людям плачется.


* * *

А на эстраде музыка играла.
Оркестр звучал бравурно и весомо.
И вихрь копыт летел по дну овала.
И гром гремел в трибунах ипподрома.
В трибунах возгонялись ветры страсти,
Стараясь вторить каждому копыту.
И угли глаз таились в божьей власти,
Врисовываясь в конную орбиту.
В крови людской вздымался дух дикарства,
не знавшего ни боли, ни пощады,
Где хищное животное -- коварство,
Соседствовало с привкусом бравады…
И только стригунок певучий, пегий
лежал, не слыша торжество азарта…
Он задохнулся небом в этом беге,
он задохнулся талой синью марта…


* * * 

Не увернуться в чешуйчатой хляби,
канули звёзды в мокрую злость.
Мечется музыка
            в клеточке крабьей,
тысячи молний
          в  мозгу пронеслось.
Ночь расплескала пьяное зелье
и превратила раздолье в тюрьму.
Болью распластанный
               миг безземелья
всех поглощает по одному.
В  пенном  хрипящем 
           безумном  кипенье
кровью последней
             надежда зажглась.
Блекнет солёное губ онеменье
перед молитвой омолненных глаз.


* * *

Тарахтенье теплушек в промёрзлом дыму...
Сколько лет, сколько лет, сколько лет –
Колёса на стыках считают...
В рыбьей шубе на нарах лежит
ангела воздух, губ ворожащих.
Ну, а рельса набат сон умеет пасти
И отправит валить звук еловых стремнин...
Дух,  на милость собак не надейся!
В ямах стынь облаков,
В ямах пули молчат,
Потерявшие чувство полёта...
Что задумался, ангел,
И бредёшь в облаках,
И не помнишь себя?..
И не знаешь – за что тебя кто-то...


* * *

По зелёной реке
Вдоль плакучих плыву берегов,
Среди таинства глиняных троп,
Среди таинства слов,--
Где в неведомых дебрях блуждал,
Где в ячейке кувшинки
Разрастался от музыки зал:
И отчаянный шквал
Бросил берег
Нежданно у носа…
Кто-то память мою ворошил,
Заставляя хлебать все позоры былые.
Я на берег пылающей ночи всходил,
Смерть сжигая -- собою -- свою…
А теперь я плыву
Вот по этой зелёной реке,
Вдоль плакучих теку берегов,
Мимо брода, где память следов на песке
Под водою выводит к вершине,
Вдоль зелёных потоков
Переливных ветвей,
Средь немереных троп,
Увязающих в травах да глине.


* * *

Шкворень.  Ось  колёсная.
Музыка  бесслёзная.
И  телега  катится
в  хвойный  край  небес.
Лошадёнка  с  кошку.
Коровёнка  с  мошку.
Скудная  дорожка
посреди  побед.
Недостаток.  Вопли.
Поверни  оглобли!
Словно  в  прошлом  веке
избы  вперекос.
Штемпели  и  бланки.
Вышки  и  делянки.
И  гармошка  бродит
где-то  над  рекой.


* * *

Уходит  корабль  заката,
   сгущается  мрак  впереди,
былыми  огнями  объятый
и  с  трепетным  солнцем 
                в  груди.
Былые  огни, как  прощанье,
как  мира  отжившего  дух
и, словно  полны  обещаньем
вернуться  в  нежданном  году.
Они  всё  не  могут  поверить,
что  сердце  сгорело  на дне,
и  в  прошлое  заперты  двери,
и  жизнь  вся  прошла,
              как  во  сне...
Что  нет  и  огня,
              только  призрак
остался, как  отблеск  зеркал,
от  прежней 
         взволнованной  жизни,
где  каждый  о  чуде  мечтал.

* * *

Пение цепей
  в лепете песка
               стелется.
Тень лица
  ворожит губами
               колодца.
Колодка сердца
      колотится,
                взбираясь
на вершину райского ада,
без конца и края,
     умирая и возрождаясь
из песка кровью.
По многословью мыслей
                бредя,
в жаровне бреда,
     воздетый светом
               торжества
на пытку дней,
    в огне агоний мучаясь.
Такая участь –
    быть земней песчинки,
брошенной в пустыне.


* * *

Чёрствый песок
по полынному солнцу течёт
и печёт
   миражей зелёное стадо.
И надо
      сплетать из жажды 
петляющих мыслей
               слова…
Слова слагаю в цепочку,
                шаги,
минуя
    минаретов миражи,
и милости в молитвах
              минусуя,
стремлюсь
куда-то мимо пустоты,
в её песках буксуя.
Надеясь
 где-то свежести глотнуть,
из тяжести шагов
         сбежать в оазис…
И тянется, как бред,
           верблюжий путь
средь
 беспощадно-жгучей,
            вязкой мази,
пустынных дней-ночей,
              и я ничей,
совсем ничей,
  в неуловимости
         чего-то ждущий.
В иллюзиях моих очей
свою стезю прочтёт идущий,
слагая сон, какой-то сон,
как жаль,
      что не продлится он.



* * *

Для чего этот путь
И куда он ведёт
Средь раздавленных словом
Ползущих песков,
Где одна только роскошь --
С молитвою каяться?..
Распиная позорные мысли свои
На вздохе сердечного зова,
Распинаю душой
           бесстыдную плоть
На святой немоте
        своих губ покаянных…
Поднимаюсь и падаю вновь,
Словно с тучи вода дождевая…
И никак не пойму:
          для чего я живу,
Обнажённый,
 с разверзнутой бездной?..
Для чего этот путь
И куда он ведёт
Средь раздавленных словом
Ползущих песков,
Где одна только роскошь, --
С молитвою каяться?..   


* * *

На  высоковольтных  проводах
вода  свои  лучит  лампады.
Взлетать  легко,
          но  больно  падать.
Лета -- то  рай,
       то  злыдень  ада, --
высоковольтная  вода.
Куда  несёт  тебя, куда
по  проводам, где  птицы-боги
дороги  знают, цель  дороги?..
А  мы  нежны, как  недотроги,
по  нам  опасно  бьёт  капель.
Нам  больно  плакать  или  петь,
жалеть  себя...  Кто  пожалеет?
И  одолеет  эту  грусть
и  груз  в  себе  преодолеет,
и  новую  найдёт  игру?
Игрун  высок -- да  я  о  птице!
На  спице  можно   уместиться
удобно, прочно, как  шашлык...
Иглы  отточена  стихия...
Лихие  свой  находят  стон,
и  закусон  вчерашний -- вон...
Сон  жизни -- это  тоже  сон --
высоковольтная  стихия.


* * *

Ангел бумажные крылья сложил.
Свежими щами пропахла общага.
По коридорам бегут миражи.
Лики разгон оглушают дощатый.
Лампочки слепо глядят, как судьба.
Лестничный марш глухо годы считает.
Капают слёзы. Охрипла труба.
Сушит стаканы гитарная стая.
Взгляды бесстыдства висят на окне.
Ангел, пьянея, свалился на койку,
что-то сказал о несчастной стране.
Поезд пропел. Не окончена стройка...
Ангелу снится, как он прилетел, --
огненный взгляд и значок комсомола,
много мечтаний и множество дел,
белые булки святого помола.


* * *

Сквозь тягучую ночь,
через хлипкую грязь
звёзд катились глаза,
страх глотая в пути.
И шептала луна:
"Помоги-ка мне, князь,
с вами эту судьбу
разделить и пройти..."
И горели костры,
ночь пугая огнём.
И звенела, искрилась
кровавая сталь...
И ломилась лавина
пожарищ жнивьём,
чтобы сердце в груди
разорвать, разметать...
Помоги,
      храбрый князь!
Помоги, Святовид!
Волчья ночь впереди,
позади – дети спят...
Пусть дружина твоя
град святой отстоит...
Вспыхнет кровью
              смола,
и поля закипят!..

* * *

В распахнутые окна снов
Вплывают утренние песни,
и заревые облака…
За облаками грохот порта
И чужеземный запах лета…
Кустарник снов
      вразвалку кружит
И ворошится разнослов…
И мыслей -- свет --
      сердцебиенье,
С изнанки тёплого листа,
Листает мне живую книгу,
Живую книгу
      лиц вчерашних…
И сострадания изнанка
Всё холоднее, холоднее…
Инерция в крови
      холодных листьев,
В расщелине сквозящей
              утешенья…
Не мимо глаз…
      где нищие колени,
Где городские
      нищие колени,
Ещё живые --
      мёртвенны уже…
О, унизительная бездна крови, --
Из плода
      кровью переходит в кровь…
Истёртые
      воспоминанья площадей,
Истёртые последние слова, --
О том, что мы --
      игрушки этой жизни…
И в нас ещё,
      как отзвуки, слышны
Напрасных жертв
      проклятия в крови…
И чьи-то в сердце
      чуткие шаги,
Того, незримого,
       тревожного шаги…
Тень имени его всё бродит
Среди развалин
       призрачного дома,
Среди истёртого воспоминанья
Тех прошлых улиц,
       света площадей…
В распахнутые окна снов
Вплывают...



Они


Они  глядели  штыками  вперёд,
они  в  огне  сжигали  дни,
они  разрывали  криком  рот...
А  кони  летели – ура, догони!
Они  пропадали  во  мраке  идей –
сердце  пробито 
          и  звёзды  в  глазах.
Найти  человека  среди  людей
совсем  не  просто,
          когда  все – "за"...
Хлеба  и  воли! –
            крик  из  рванья.
В  землю  впиталась 
                кровавая  соль.
В  поле  лоснится  крик  воронья.
В  сердце  разруха 
               бродит 
                и  боль.
Лбами – о  камень,
               лбами – о  лёд...
Порохом 
      слово  прошло  по  губам.
Целится  дуло...
-- Стой, кто  идёт!?
-- Это  идёт  слепая  судьба!


* * *

По жилам бессонно кочующих вод
погибшая песня плывёт и плывёт.
Она проплывает
          средь пасмурных снов
толпы одиночества злых городов.
И шепчут асфальты, машины, огни,
что боль укачали кипучие дни,
что пуля зловещая стала трухой,
и песня другая помашет рукой…
Вода беспокойства –
            глоток синевы, --
погибшая песня гуляет в крови.
В ней буйная сила и тяжесть свинца,
и что-то родное из песни отца.



* * *

О, мои одинокие иноки мыслей в ночи,
В многоногой, нагой, охладевшей от бурь,
От дремучих напевов икон и сует,
Где к пустыне людей бесполезно взывать…
О, мои одинокие иноки мыслей в ночи:
Где из бездны морозной колючести глаз
Только горя высокие горы видны,
Где в омолненном сердце -- под марш дикарей,
Гонят юное стадо вожди на войну…
О, мои одинокие иноки мыслей в ночи:
Где слепое безмолвие страха, безмолвье молитв;
Где в иллюзиях гибнет людская судьба,
И смерти не верят, коль нигде не болит,
Если всё же болит, -- то надежда жива…
О, мои одинокие иноки мыслей в ночи,
Мне ваш зов одиночества, впитанный в кровь,
Сиротливостью совести горькой знаком,
Где безудержно правит забвенья печаль…
О, мои одинокие иноки мыслей в ночи!..


* * *

Жизнь  началась.  Война  бушевала  неистово.
Время  сгорало  печальною  жуткою  искрою.
Время  невинное  детскими  зенками  хлопало.
Время  фугасное 
             смертью  безудержной  лопалось.
Зимы  шагреневый  ломтик 
                ломали  на  крошево.
Кровью  отец  надломился  от  пули -- задёшево.
Как  выживали?  Туманится  -- память  оборвана.
Тучи  промчались, как  чёрные, тяжкие  вороны.
Ночи  взрывались, пугая, огнём  и  гранатами.
Детство  моё, с  голодною  пастью  распятою.
Детство  моё, все  игрушки  у  смерти  изъятые.
Детство  моё  ещё  помнит  салют  сорок  пятого…



* * *

Нужда и холод сердце давят…
Серый воздух бродит в жилах…
Серая  земля  сырая
плачет,  серостью  вздыхая,
плачет серой бывшей плотью:
по простой вчерашней жизни;
по  вчерашним  горемыкам;
по улыбкам  их   беспечным, --
ставшим вдруг землёю серой…
По зверью в людском обличье,
погубившему дыханье
жизни,
      плоть зарыв по ямам,
плакать вроде бы не надо…
Но земля -- она жалеет, плача,
этих  неразумных,
этих  злых  детей  природы…
Плачет  в  их  слепые  души,
плачет  в  их  слепое  сердце…
Серым  призраком  витает
над слепым подобьем божьим,
и  взывает  к  милосердью…


       Космические солдаты   


Ты  записался  добровольцем 
в  биороботы, роботы, роботы…
И  стоишь  теперь  у  гроба  ты,
гроба  ты, -- гроба  ты?
Где  теперь  стрелок
и  мастер  акробатики?
Увлекательная  игра -- в  солдатики.
Роботы приказ --  не  обсуждают
роботы  приказы  выполняют,
без  подсказок  и  без  одобрения.
Роботы  годны  на  удобрения.
Ни  к  чему  противогазы-хоботы,
хоботы, хоботы, --
ведь  солдаты  же  не  люди --
роботы, роботы, роботы.
И  не  будут  же  министры  драться --
пачкаться, пачкаться, пачкаться,
за  них  роботы  умирают --
пачками, пачками, пачками.
Ты  записался  добровольцем
в  роботы, роботы, роботы?..
И  стоишь  теперь  у  гроба  ты,
у  гроба  ты, у  гроба  ты…


Видение (из далёкого прошлого)   

На зелёных склонах влажных,
Где песчаных взгорий щёки,
Где казармы запах кислый
И заплёваны углы…
Безразличие тупое:
Петушиных офицеров
И сержантов мордобойцев,
И прокуренных солдат…
Кто их враг -- прикажут завтра, --
Им -- плевать в кого стрелять…
Увеличенные снами
По девчонкам плачут губы…
Снится: сквер
          средь сквернословий,
Нервный плац
           сквозь сон дудит…
Снова вечер задирает
К небу вздыбленные трубы
Среди алого заката,
Губ цветущих молодых…
Снова снится плац дудящий,
Бурной площадью обвенчан…
Но яснее и яснее
Милый дома ореол…

Только снова почему-то
Дождь безрадостно листает
Книги лип, дубов и клёнов, --
Боль соседства  разных слов…

На заброшенном отшибе
Сон песка течёт в могилу:
На сведённых пальцев иней,
На поспешные слова…

Снова вечер задирает к небу
Вздыбленные трубы
Среди алого заката,
Губ цветущих молодых…
Вновь казармы кислый запах,
И в заплёванные стены,
В безразличие тупое --
Нервный плац
         сквозь сон дудит…



* * *

Аромат антоновки кружится
В снеговерти ночного сна,
Ночного сна мечтаний о лучшей жизни…
Пахучего яблочного полёта…
Духа детства… Добрых рук отца,
Баюкающих сонную улыбку,
Рук отца, растаявших во мраке…
Лишь остался яблок тонкий запах
Да свет антоновки в дрожании ресниц…
Пуля спит в отца лучистом сердце,
Пуля той смертельной круговерти, --
Той, отравленной безумьем
              дикой страсти, --
Страсти стравления людей,
Где плакаты лживые взывают,
Ядом речи душу наполняют:
" Родина Власти в опасности!
Вперёд -- за нашу лучшую жизнь!
… Смело мы в бой пойдём
За Власть Советов,
И как один умрём
В борьбе за это!.. ".
За это… За этих…
Борьбу чуждых идей…
Отец мой бедный, мой родной,
Лежит среди костей таких же бедолаг --
За лучшую жизнь… Для кого?..
Для кого лучше, если отца нет?..               
Лишь аромат антоновки 
              кружится над памятью,
Над памятью далёких лет…
И годы снеговертью заметает…
               


* * *

Надо вырваться из мрака мыслей,
Сквозь  печали скорлупу
           проклюнуться солнцем,
Чтобы лепечущие поляны души
        ароматом цветов проросли…
Но стучат каменные сапоги сердец…
Летит мокрая пыль. Плывёт песок,
  тягучий песок печали…
          Ревёт марш…
Идут послушными роботами солдатики
               под лживым дурацким флагом…
Тяжёлый тягучий песок печали течёт и течёт…
Вращается истерзанное небо в залитых кровью
и обожжённых адом глазах,
               отсекая под корень от земли…
Горят оголённые провода нервов
            колючей команды: " Огонь!.. ".
И кипучая злость заставляет шагнуть
                в обречённость,
Рвануть на себя обжигающий гортань воздух,
Бежать вперёд, ненавидя эти мёртвые облака,
Не понимая этого постоянного бега в никуда,
Этого слепого одиночества…
Не осознавая этой вооружённой безоружности…
Только обречённость в крови,
              тупая безумная обречённость…
И даже на дно страха не упасть,
            в трясину губительного страха…
И не зарыться в эту спасительную землю…
Стучит кровь, своя кровь в голове и сердце,
На губах соль капель чужой разорванной крови,
                чужой разорванной жизни…

Гремят каменные сапоги. Летит мокрая пыль,
                безнадёжная пыль…
И течёт песок, тягучий песок печали…

* * *

Эта  быль  песка 
          и  вроде --  небыль --
только  воспалённая  тоска.
Эта  быль  близка -- чужое  небо,
небо-сковородка  и  тоска.
Нет  воды 
       среди  вселенской  суши.
Души  преданы 
               и  нет  пути  назад.
Тормоза...  Дороги  и  "вертушки",
и  глаза  глядят  судьбе  в  глаза.
Пыльные  наседки -- "бэтээры"
каменный  ощупывают  сон.
Стон  машин
         и  даже  пепел  серый --
издаёт  безумной  жажды  стон.
Чуждый  запах,
              вой  студёной  ночи
в  кровь  впитались 
              дымной  гарью  звёзд...
Взорван  мост,
          и  тлеют  мыслей  клочья,
но  в  обход  идёт 
наш  пыльный  взвод.
И  песок  по-птичьи  окликает,
осыпает  камни  тишина...
Опалённая  от  края  и  до  края,
затаилась  в  сумраке  война...



* * *

Сбежать из хляби
               вечерних теней,
Травинкой сквозь корку снега
Прорваться,
         продышаться к солнцу!..
Скорей сбежать
     из хляби вечерних теней!..
Пусть зачмокает сонная одурь!..
Скорей сбежать
          из хляби вечерних теней!..
Сквозь рёв миров, кумач кумиров,
Мельканье дней!..
Сбежать из хляби
               вечерних теней!..
Где пустоши
         попирая ветровой метлой,
Метёт ледяной суховей, --
Скорей сбежать
         из хляби вечерних теней!..
Из горсти горечи колкой
                среди камней,
Скорей, в звёздное окно сердца,
В ласковый полдень огней,
Скорей сбежать
       из хляби вечерних теней!..


* * *

С колокольни звуки срезаны,
отуманены кресты.
И умчались кони резвые
через красные мосты.
Опустела грудь опальная,
грусть в зелёных куполах.
Лишь сочится память дальняя
о былых колоколах.


* * *

У собственной пропасти стоя,
Искать своё имя в горсти,
Искать, как погибшую Трою,
Незримое бремя нести.

И бережно кутая память,
Не всю, а искринку её,
Шагнуть в себя -- с края,
               и падать,
Теряя немое быльё…

Внизу уже светится лава,
И острые пики камней…
Но кто-то большой,
              величавый
Склонился
        в мелькание дней.
И время ледышкой застыло.
И ниже упасть -- не дано.
И вспомнилось сразу –
                что было,
И всё, что забылось давно.


* * *

Много людей. Большая очередь.
Много одиноких строк
записано в книгу жизни.
Одиночества среди множества.
Вечное ожидание чуда.
Одна улыбка в пасмурных тучах
и опять серый дождь.
Движутся вагоны, стучат колёса.

* * *

Что ж могу плясать и плакать, --
вы пройдёте мимо взгляда.
Сердце к сердцу не стремится,
не слышны ему молитвы,
не понятен голос ветра –
моего прорыва в тучах –
нежность маленькой травинки
средь шагов, летящих мимо.


* * *

Бег,  в  это  проклятое  пространство  бег.
Устал  от  гонки  человек,
устал,  и  мускулы  гудят,
напряжены…  горячей  глыбой…
Тугое  тело  воздух  рвёт…
Подсолнух  весело  цветёт.
А  человек -- вперёд-вперёд.
Не  до  улыбок…
Не  оглянуться,  не  упасть,
не  надышаться  полем  всласть…
Надсадный  топот  рядом  дышит.
Толпа  героев  за  спиной,
и  лидер  лишь  тому  виной,
что  темп  велик -- нельзя  потише…
Подножка,  и  земли  кульбит,
и  мимо  гвалт,  и  смех  спешит.
Былой  кумир  уже  забыт.
Не  рвите  нервы!
Уже  завидуют  иным,
и  скалят  рот  из-за  спины…
Быть  может  вы-то  и  равны,
а  я-то --  первый!..
Уже  готовят  подсадных
средь  изворотливых  проныр.
кто  будет  первым…
Кто  будет  первым?..


Монолог свободного короля


Моей короны вам не одолеть,
не злитесь, капюшоновые тени.
Куда ж вам деть согбенные колени,
мерило ваших дней куда вам деть?
И ветры парусиновых ночей,
и угли без кострового питанья,
и рубищ постоянное латанье,
и гнусность добровольных палачей?..
Невинных жертв крови томится снедь...
Скрежещет сталь у воинской палатки,
безмерность слов
            в письме линялой скатки:
-- Моей короны вам не одолеть...

* * *

О, сильные, сильные встречные воды
Гонимые быстрым вращеньем колёс,
Боюсь захлебнуться насильем свободы
В потоке, несущем горение слёз.
Как больно метаться во сне переката,
Сгораемым в мощи страны ледяной,
Страны ледяной, устремлённой куда-то,
Влекущей по руслу бурун голубой…
Бурун голубой в пене ярости белой,
швырнувший на копья гребцов огоньки…
Слепое боренье есть в плаванье смелом…
Сомкнёт ли гранитная челюсть клыки?..


* * *

Как тягостно  пауза длится…
В прицеле коварном давно
Наследник, императрица,
Четыре княжны на панно.
И сам император спокоен:
Что будет? Туманна река.
А дьяволы кружатся роем
На кончике чёрном штыка.

* * *

Стадо не смеет ослушаться пастыря.
Всюду следят многоглазые роботы,
вмиг донесут –
    и настрочатся враз пасквили,--
мысли читают неслышные шёпоты.
Ну, а бычков, тех в кровавое войско,
пусть за идеи пастушьи сражаются,
пусть за медали проявят геройства,
пусть до победы дерутся – бодаются.
Жизни скотов не нуждаются в жалости,
пусть заработают смрадное поило.
Участь раба – до последней усталости,
номер клейма и послушное стоило.
Пусть помычат – пастырь дал послабление,
не уделяет он много внимания.
Будут мычать только в рамках веления,
будут нести только флаг обожания.
Тех же кто буйный – скорей за решётку
или же вплюнут им пломбу свинцовую.
Нужно лечить их кровавою плёткой.
Пастырь покажет им участь крестовую.



* * *

Лиственница... Свая... Божье имя.
И куда ж по вОлнам вольным плыть?
Из души томительные зимы
дальним бегом в пустынь не избыть.
Время книжных губ неумолимо,
но любви не выжмешь из словца.
Рыба звёзд, увы, проходит мимо,
мимо рук спасённого ловца...


ИМПРОВИЗАЦИИ, ЗАРИСОВКАИ, ФАНТАЗИИ...

* * *

Золотая шпилька лунных вод
на вуали розовой медузы...
Звёздами нагружен параход.
Порт скрипит нутром.
Закрыты шлюзы…

* * *
И  гимны  врываются  в  поры.
И  кровь  закипает  струнЫ.
И  Слово  мгновенно, как  порох,
над  шумом  встаёт  площадным,

* * *

В грохоте бочек -- медовая грусть,
мыслей химеры.....
К вилочке тянется, хрупая, груздь
в каплях мадеры.
День сновидений, мурлыча, плывёт
облаком серым.
Взгляд фосфорический спрятала в грот
кошка пантера…


* * *

Сквозь ропот парусиновых дождей,
сквозь муравьиное дыханье лета –
травинки нить в небесный мир продета,
и жизни сон взбирается по ней…
На окнах памяти былорго светоьтень,
а за стеклом плетёт загадки птица,
в её тумане исчезают лица,
как прошлые названья деревень…

* * *

Из песка забвения
построен
замок времени…

* * *

И мёртвая ветка боится огня,
неслышно на крике сгорая.
Иль – слышно – трещит,
               кого-то виня,
во множестве тел умирая…



* * *

В это клеверное лето,
в это зелёное зарево –
придут звуки, тобы
пасти небесное стадо…
Одни – подойдут,
а другие – отойдут.
И ты узнаешь тех –
с кем надо будет пить
небесное молоко
и лечить радостью
уставших…

* * *

Не надо мою улыбку нанизывать
на общую нить, где рядом
со смешинкой – оскал волчий,
где маски устали улыбаться,
рекламируя зубную пасту…


* * *

Ослепших вьюжных фонарей
стеклянных отблесков стихия…
Куда-то гонит снеговей
по звукам летней ностальгии.
Куда-то гонит в кровь морей,
вздувается в солёных жилах,
полощется в щелЯх дверей,
в лепильнях и в небесных силах.
Войти в хрустальные огни,
бродить внутри метельных залов,
где айсбергом плывёт гранит,
где взгляд в святилище кристалла.
Где можно крылья опалить
в болящем сне озябшей ночи.
Где невозможно вечно жить.
Где жгучий воздух обесточен…

* * *

Лодки сон ушёл в песок.
Парус ветра – в зазеркалье.
Дотлевают уголёк
на осеннем листовале.
В небостое над водой
протяжённо вязнут кряжи.
И в настой низин густой
проникает дух коняжий.
Кто под гатью зыблет вздох
сквозь упавшее затишье?..
Наваждения росток
колдовской узор колышит.



* * *

Внутри твоих дождей прозрачный ветер
 и шелесты серебряных акаций,
и лошадёнки кустиков крылатых,
подёргиваютчуткими ушами,
и капли звучных глаз
дрожат на озере зеркальном...

* * *

Разлапица проулков молоточных
уводит из поварен, бульканья в часах, --
в рассветный гул и пар молочный,
развешеных по сонным корпусам.
Уткнулись голоса в скрипенье створок
и в тягу паутинного труда.
В стальной живот вошёл дремотный город,
и варятся снующие стада.


* * *

Накатываются на стены
окна воды, окна воды,
и обнажается дно города,
морем дыша, морем дыша.
И плачет чайки душа
о погибшей памяти камня,
памяти камня, памяти камня.
Тенью песчаного сна
лижет прибой, лижет прибой.
И языком дразня, откатится берег,
откатится берег, откатится берег.
А ракушка дунет ветрам кораблей,
трубя о спасении охшего дома,
всем нежеланием оглохшего,
всей пропастью оглохшего,
всем напором соляной скалы,
соляной скалы, соляной скалы.

* * *

Садов подлунный собеседник,
молитвенник цветов  раскрыт.
И крыльев клинопись весенних
скользит с надоблачной горы.
И в мареве цветных созвучий
ты слышишь летопись племён,
язык огня из недр сыпучих
и голоса любви имён.
Вздыхает магма. Тлеет сланец.
Струятся эхом звуки с крыш.
Души молитвенной посланец,
ты светом ветра говоришь.


* * *

Над грифельным танцем улиц
шмелиного солнца запах,
ивовых стрелок запад –
Небо несёт, сутулясь…
Прежнего жеста абрис
на каждой луже начерчен…
Туча на молниевых жердях
воздух полощет в жабрах.
Замок иллюзий сонных
слушает сердце птицы,
 которое хочет пробиться
ритмом к шмелиному  солнцу...


* * *

Колоколов ласкающих – полёт
над пропастью неудержного бега.
Мостков качающихся чёрная прореха
вниз леденящим  голосом зовёт.
Над головой уверенность высот,
а на тропе насыщен ветер пылью,


* * *

Из осколков минувшего
склеивается сон
мелодии плача и смеха.
В цветах и шипах
склоны вдоль тропы,
петляющей над морем.
Приливы-отливы
промыли гроты
счастья и горя
в сердце горном.
Сменяются краски,
Линяет музыка
весеннего ливня
на листьях клёна,
стоящего над обрывом.
Она не пахнет
мелодией детства.
Она опадает
с ещё зелёными,
не успевшими
понять жизни листьями.



* * *

Луны задумчивый прибой…
в зелёной музыке огни.
И тянется душой гобой
в Созвездие Монист…
Магниты глаз и танец бус,
взмах пены над волной.
И кисея парит медуз
сквозь ветерок льняной.
А на губах солёный мёд
и лунный всплеск внутри.
По жилам звёздный гимн течёт
в колоколах зари.


* * *

Наползают километры света,
тонны жёлтого ветра.
Далеко до рассвета.
Так лучше – плыть без ответа,
где-то на краю света,
где нет колодцев-дворов,
полощущих
     грязный рассвет в лужах.
Хуже, что рядом
      попутчика скорого нет.
Бред сонных теней на дороге,
теней на дороге, которые
взбирались на молнии горы
и через пожаров заборы
глядели в глаза пропасти горя.
Горько. Дорожная песня допета.
Где-то, на краю лета
ползут километры света.
И мир без ответа и без привета.


* * *

Растрёпанный октябрь опять листву полощет.
Прохладой дышит лес и мокнет  под  дождём.
Бездомная печаль опять кружится в роще…
Не будем горевать -- до лета подождём.
До лета подождём… И роще беззащитной
придётся с болью ждать,
                морозный страх терпеть,
И тихо шелестеть заоблачной молитвой,
И горестно вздыхать, и думать о себе…

А вы-то кто в миру? И что от нас вам нужно?
В непостижимом сне -- разорванная связь…
Одышиной октябрь раскрашен и натужен,
И плачет серый день на нищенских ветвях.

* * *

Дышит сиренью утро.
Небо втекает в окна.
Катится колесо восторга
по золотой тропе.
Воздух высокий чистый.
Песня звучит лаской,
песне жить интересно,
и солнечный ветер зовёт


* *

Течение воды по жилам – вниз,
по волнам лунного отлива
стремится полночь за карниз,
в проулок теней молчаливых.
И шлюз раскрыт, бежит вода
по маршу лестничному прытко,
в даль неизвестную, куда
открыта паводком калитка.
Шлют корни в землю лунный свет,
и камни чёрствыми губами
целуют звёздной речки след,
и купола – ночное пламя.

* * *

Лето с игривой солнечной гривой
Скрылось за речкой гибкой пугливой.
Ветер дождливой гремит погремушкой.
Ветви с листвой в небесах – над кадушкой.
В золоте зыбком дней музыканты.
Гулкого грома льются гирлянды.
Ряжены радугой сны -- уплывают,
Пляжами с пляской в тумане витают.


* * *

Не я – тот, иной – тень забытого города,
где лица мои не признали друг друга,
прошли мимо взгляда поникшие головы.
Следы затеряла вчерашняя вьюга.
Сердца, словно бабочки в коконе зреют,
надеясь на лучшие платья весенние…
И лица весёлые в жизнь-галерею
влетели пушинками духов парения…
Но хищные птицы сквозь купол хрустальный
проникли и дико над жизнью клокочут.
И крутится шар, наклонившись зеркальный –
не птиц отраженье, а только цветочек…
Пуховые иглы не нашего солнца,
не нашего солнца, но всё же знакомого –
и та интонация, звонкое соло ,
но только во льды его сердце заковано.

* * *

Ветер свистит самолётный.
Еле слышно: «Прости…»
И на круг поворотный
засмотрелись пути…

Горизонта листочка
не достигнешь рукой…
Губы шепчут лишь строчку:
«милый мой, милый мой!..»



* * *

Имя – в небе, а звёзды – в реке,
и слова на песке – волна за волной…
Берег твой от меня вдалеке-вдалеке,
за небесною в тучах водой.
Эту чёрную пропасть никак не понять,
этот зов на другом берегу…
Сердца камень тяжёл, мне его не поднять,
я стараюсь поднять – не могу…
А в словах на песке –
                мой несбыточный свет,
брызги моря иль капли – с ресниц…
Смыл прибой все слова
                и взволнованный след…
Боль кричит в белом росчерке птиц…



* * *

Крыши дышат жестью грома.
В стёклах молний сад блестит.
Шорох ветреной соломы
губ слияние вместил…
Речка впала в отраженье.
речи шёпот – в блеске глаз…
Многократное сверженье
в ливне ветра знойных фраз…


* * *

Ты повторяй за мной,
                как заклинанье ночи,
как звёздную молитву, глядя в очи…
Ты повторяй за мной, ты повторяй:
Я – ад себе, себе цветущий рай!
Я – лучший плод – создателя творенье…
Во мне желаний звучное горенье,
во мне здоровая дороги светлой сила,
которая над миром возносила…
Ты повторяй за мной, как заклинанье ночи,
как звёздную молитву, глядя в очи…
Ты повторяй за мной, ты повторяй:
Я – рай себе и только рай!..

* * *

Свет бежит по платьям и причёскам,
свет кружится в праздничном кругу.
Пролетают радуги по блёсткам,
по шарам в искусственном снегу.
Музыка играет белой птице,
и танцуют белки и ежи,
золотые волосы певицы
удивлённый ветер распушил.
Ветер сцены, ветер звездопада,
чудо счастья, ты свершись–свершись!
Вбрызни радость в кровь,
ведь это ж надо, -
вбрызнул молодость и праздник
в нашу жизнь!

* * *

На бархатную бахрому,
на мантию ночную
ложатся звёзды
листопадного дождя.
Я абрис вывожу,
я женщину рисую…
И лист в реке плывёт,
как жёлтая ладья.
О, эти всплески рук!..
Нет, то берёзы крылья,
и мантия её
втекает в жизнь дождя.
Я краски соберу
из небыли и были,
и облики отдам
берёзовым кистям…

* * *

Как медленно можжевельник мягчает
и кистью рисует на ветре всё те же
голые решётки ветвей с завитушками
и тропами, с лесом облаков…

* * *

Из облачного мешка выбежало
мокрое солнце, вылизанное коровьим языком,
и побежало по струнам сосен, по колокольчикам росинок…
Глянуло с высокой горы и рассмеялось…



И ВЕТЕР ЗЕЛЁНЫЙ КИСЛИЧНЫЙ

* * *

Полощусь ветрами хвойными
Да туманами распевными.
Приходите, коль изволите,
Доброту дерев узревшие,
В терема мои высокие,
В белостволье царства зрелого,
Где витают над осокою
Духи капища бестелые.
Я свою здесь боль вытаскивал,
По опушкам, рощам хаживал…
Лес меня лечил, обласкивал…
Приходите, сбросьте тяжести.
Сбросьте боль свою дурманную
Да с крутого светла-берега
В бурну реченьку туманную,
Наполняясь ясной верою.
Наполняясь доброй младостью,
Прорастая в небо взмахами,
Над зелёными палатами
Выпуская радость птахою.
На дороге  возрождения,
Посредине лёта летнего,
Посреди лугов свечения,
Полощась цветными ветрами…


   * * *

Взбираюсь
          по солнечной башне,
взираю на прожитый день.
Цветные простые стекляшки
зажаты в горячую жмень.
Несёт колея кочевая
за синюю даль покрывал,
и крутится песнь осевая, --
бездверный
      с подножкой трамвай…
Задворки, пути, подворотни
вдыхают гудрон горячо,
и целятся цепко погодки
в стекло смотровое лучом.
Сверкнули,
        вздохнули, махнули,
исчезли в сети ветровой…
Скрипят по асфальту ходули,
и пахнет весёлой весной.
    И пёрышек скрип
              намагничен,
как в небо направленный
                шпиль.
И ветер зелёный кисличный
сметает загарную пыль.
И небо глазастей, синее,
но только впитало тоску…
Ключи от сокровищ имею,
но тайны открыть не могу…
Пора бы на землю вернуться,
 стекляшки разбить кирпичом,
но кружится синее блюдце
в цветочном жужжании
                пчёл…

* * *

                л.м.

В  священном  касании  сказано 
            о  нежности  твоего  дыхания,
о  том,  что не  высказано 
                словами взгляда,
о  том,  что  ты  несёшь,
    может  быть,  всю  жизнь, 
                как  прекрасный  цветок,
охраняя  его  от  стужи
               неосторожных чужих  слов.


* * *

Что хотели б рассказать
Руки, стёкшие от плеч?..
Словно маятник -- размах --
Вдоль пространства -- до седин…
Воздух сочен и упруг,
Между пальцев вьюгу вьёт…
Вьюги путь в крови гудит,
Поднимаясь в полный рост,
Раздвигая мысли звёзд
На орбите выше плеч…
Мне кричат, но не понять
Их загадочную речь…
Этих странных звёзд глаза,
Эту вьюгу выше плеч…
Дни куда мои текут
Между пальцев?.. Нужно ль течь
В бытие глухонемом?..
Есть ли вечная душа, --
Жизни дух средь наших встреч?..
Что за вьюга в кровь вошла,
В руки, стёкшие от плеч?..


* * *
 
--Я из невидимости
                ростком зелёным
пробьюсь и прикоснусь к тебе,
                любовь  моя!
Я появлюсь
          и ветками раздвину тучи,
чтоб солнышком
              притронуться теплей.
От холода я заслоню собой,
              чтоб ветер  жгучий
не ранил
       нежных пальчиков твоих, 
и лист отдам я самый лучший,
как сердце на ладонь
              тебе, любовь моя!
--Любимый мой,
       давно я солнцем  греюсь,
тобой сияю,
          милый мой, родной,
твоей мечтой
         в полях пшеницей зрею
и рядом вьюсь дорогой полевой!
Любимый мой,
          тобой я отразилась
и засияла ярче и звончей,
и на губах
      росинкой растворилась
от сладости и нежности речей!..
--Любовь моя,
            я чувствую, я знаю
что рядом ты,
         что здесь твои лучи,
любимая, к тебе я проявляюсь,
тобой дышу,
        пылая сквозь мечты!..
--Любимый мой,
            я из невидимости
ростком зелёным
            к тебе пробьюсь!..
--К тебе, моя любовь, к тебе!..


* * *

-- Говори, любовь моя, говори!
Всё скажи, что хотела сказать.
Я возник из текущей зари.
Я не смог прах быстрей разорвать.
Ветры в листьях ещё прячут ночь.
Звёзды впутались в пряди волос.
Я сумел
      смертный плен превозмочь,
хоть всё тело быльём проросло…
-- Косы шёлковы вмиг расплету.
Слышишь, милый, как сердце поёт.
Я по сердцу в твой шёпот войду…
Хорошо нам на листьях вдвоём.
-- Говори, любовь моя, говори!
Иль молчи! Я молчанье пойму.
Мы стоим над рекой у перил,
а река вся в туманном дыму.
Говори, любовь моя, говори!
Я от слов твоих нежных отвык.
Время-миг, как свечи стеарин.
Сладок мне твой певучий язык.
Говори, любовь моя, говори!..


    * * *

Печалью глаз вдыхая осень,   
над колоннадой звёзд всхожу,
вдоль клёнов, лип
            и вечных сосен,
и в храме арочном дышу.
А клинопись уводит в небо,
за море двигая закат.
И волн вздыхает старый невод,
и дюны духов шелестят.

* * *

Ты попросила меня спеть.
Ты обрадовала меня
весёлым пушистым облачком,
летящим над твоей головой.
Моя грудь дышит синей далью.
Сердце моей песни
лучится радостью.
Какие ты, сегодня,
произнесла важные слова.
Ты попросила меня спеть.
И я пою тебе всем своим небом,
всей парящей над землёй высотой.


На речке Кумаде


Звенья одной упругой цепочки –
по кочкам, через стволы и рвы…
Правы или не правы боги твоих пещер,
не грозен их ощер,
их красные в надписях лбы…
Быть или не быть, пить или не пить,
или всё же испить
прозрачность твоей души?
Дыши, Кумада, дыши!
Над лесами твоих круч,
выше туч мой голос звучит,
а внизу журчат духи небесных вод.
Вброд позволь перейти
твою каменную грусть?
Дышит грудь быстриной,
словно промельком лет.
Нет на земле, уже многих нет.
На дне золотые песчинки солнц.
Сон теней штурмует высь,
а среди листвы голос твой, Кумада!
Среди неба угрюмого Кумада,
словно песня света по жилам течёт,
и хочется ещё и ещё вдыхать этот свет,
и смех звонких глаз… Кумада!…


* * *
                л. м.
Белые крылья зелёного дня
В добрую сказку уносят меня.               
Ветка, как птица, трепещет в руке,
Гулкой сирени в резном теремке.
В пламени глаз, в перекате волос --
Звонкое кружево знойных берёз,
Ливня лазурного солнечный клич…
Не наглядеться мне и не постичь…   

* *

Где же эта дорога лесная
Среди шелеста птичьего рая,
В горьком запахе хвойного смолья,
В синеглазье озёрном раздолья?..
Вдоль омшелых пригорка рогожек,
Вдоль берёзовых жёлтых серёжек,
Где зелёные детские боги, --
Распахнули мне радость дороги…
Вроде тех же тропинок ресницы?..
Или, может быть, это мне снится?..
Те же сосны, трава-недотрога…
Где же радости прошлой -- дорога?..



* * *

Ещё пока звенит литьё,
стекает стеарин…
Течёт, метёт жильё-быльё, --
святые декабри…
И лунный мёд в снега протёк,
в деревья и дома…
И ясень тени распростёр
в серебряный туман…
И вьюга носится вдоль шпал…
снега, снега, снега…
Горит, горит свечи тюльпан…
В глазах -- тоска-тоска…
Какой тревожный жизни сон
разносит угольки…
Какой полынною слезой
полны глаза Богинь…
Хоть всё вокруг очеловечь
иль оправдай в миру,
но жизни тайну не извлечь
из беглых тонких струй…
И ветер горек и колюч,
заносит путь, клубя,
моих мечтаний колею,
и памятью трубя…
Метёт, метёт во мне самом,
летя сквозь годы, дни…
Зовут в судьбине непростой
живых надежд огни.


* * *

По листьям шуршащим
           осенней пурги
вдоль ржавых
         шершавых
            решёток
                шаги,
вдоль сонных каштанов,
        дрожащих вершин,
вдоль глуше
  по лужам журчащих
                машин…
Сквозь пригоршни крошева,
           шёпот  дождя,
в чешуйчатой площади
          след бороздя,
не шибко плетёшься…
      О чём же грустишь?
Не горше ли песня?..
     Как дышишь, малыш?..



* * *

Там полощутся
в брызгах дельфины,
в изумрудах солнца -- вода.
Там в павлиньих рощах –
                маслины,
и гуляют эльфы в цветах.
Край далёкий,
       подаренный Богом,
в самоцветах сверкает
                огней.
Я нашёл эту землю и трогал,
и купался, но только во сне.
А с утёса глазели газели,
и светилась  цветами  трава.
И  взывали златые свирели
к бирюзовым средь волн 
островам.

* * *

Ночь, раскалённая
                звёздным огнём,
искры роняет в задумчивый пруд.
 Лунные яблони над забытьём
в синюю дымку, как павы, плывут.
Падает яблоко новой звездой,
ахнув тихонько в сплетение трав.
Прячут купавы огонь золотой,
счастье по новой звезде загадав.

* * *

И рассекает обруч, серебрясь...
И правит обручем
             воздушная травинка.
И между нами тайна, связь.
Бежит по солнцу радости тропинка.
Ах, обруч, обруч, лёгкий мотылёк.
Весна из-под ладони улетает.
Пустеет поля тонкий стебелёк,
и тает радость голосистой стаи.

 * * *

Рассыпан прежний пыл
путями упований,
но дорог  свет рябин,
их нежное звучанье.
Златые кружева
летят в дорожной свее.
Душа пока жива,
ей только холоднее.
В крутые виражи
вертеть судьбу
           заброшен…
Окошко продыши
на ласковые рощи.
Ты видишь, расцвели,
зовущие, у ската,
рябины фитили,
плывущие куда-то.


По  дороге  в  Юрмалу


В ночи вертлявая электричка
             ломает голос.
Тишина раскололась
меж тусклых вокзалов
           и звёздных полей.
У меня на лунное море билет,
на огней закатных балет
над волнами пышущих стай...
Шорох бредёт по кустам.
и на листах
        звонких колёс смех.
Во тьме мычанье
             в баянный мех, --
что-то о суме и о тюрьме,
сквозь пляску теней на полу...
И, подпирая скулу,
старушка клюёт зёрна сна,
и снится ей, наверно, весна,
и вишен
     свадебный танец в саду...
В том синем глазастом году,
когда смеялась её юная высь...
Кадр, остановись!
      Покажи крупно её глаза.
Тише, не разбудите её,
                тормоза!



* * *

Зелёное святое ликованье, --
цветущие, поющие миры.
И каждое далёкое преданье
на зеркале таинственной игры...
И звёздные пророческие знаки,
и рокот барабанный табунов,
которые растаяли во мраке
и через годы отразились вновь.
И я из тех легенд
               и древних былей,
и я в песчинке бездну вам несу,
чтоб знали вы,
         что даже в слое пыли
найдёте мира древнюю красу.


* * *

В  белом  аромате  густом,
над  кустом,
вздохи  пчелиных  лет.
След  здесь  прошёл  волной 
и  надо  мной
дышит  ушедший  след…
В  листья  ушли  дома, 
в  туман  устремился  путь…
Пусть  не  знают  слова, 
знает  листва  и  синева
ветра  суть.
Спутниковая  связь… 
Спутались  ленты  дат.
Не  виноват  мой  сад,
не  виноват…
Назад
не  повернуть  колеса,
и  голоса  стёрлись,
и  аромат,  аромат…



* * *

Святой  очаг  в  ночи
пылает  для  меня,
с  ним  легче  жить  во  мгле --
светлее  от  огня.
Гори  огонь, гори,
порывисто  пылай.
Здесь  храм  души  моей --
не  ад  страстей, а  рай.
Хвоинки  на  листе.
Смеются  строчки  дней.
И  новый  путь  блестит
средь  рытвин  и  камней.
И  в  редкой  тишине
звучит  лицо  твоё.
И  нервы  на  струне,
и  мы  ещё  споём.
Гори  огонь, гори,
восторженно  пылай.
Нам жить в твоей душе,
средь света и тепла.


* * *

Лети,  мой  солнечный,  лети,
пари  над  выгнутым  пространством,
над  мировым  непостоянством,
     над  речкой  облачной,  лети!
Как  долго  я  таил  мечту --
взлететь  над  нудным  притяженьем,
сразиться  с  вечным  отраженьем,
и  взять  свой  пик,  пойдя  на  штурм.
Настал  же  миг -- себя  везу,
           лечу,  душа  моя  резвится…
Лечу  туда,  куда  летится,
        но  жаль  оставленных  внизу…
И  притяженье  душ  зовёт,
куда  ж  без  них,  к  чему  стремиться?..
Но  долго  дома  не  сидится,
                необходим  душе  полёт…
Лети,  мой  парусный,  лети,
         неси  печаль  мою,  крылатый!..
Я  сам  не  знаю,  но  куда-то,
       лети,  мой, радостный  ,  лети!..


* * *

Мы не летающие фосфорные рыбы,
мы Ангелы, парящие над бытом.
Внизу акулы и дрейфующие рифы
и бешенной флотилии корыта,
А впереди туманные завесы,
А мы парим над лунной розой страсти,
напиток радости
          в печальной горькой пьесе,
огни горящие под волнами ненастий...
Мы Ангелы, романтики стихии,
Мы превращаем в быль слепую небыль
В певучей Истине  слова сердец нагие...
И нами дышит искреннее небо!..


Волны, волны


Дождь стучит по заборам
И прячется в хвое.
Даже, кажется, что
Поменялись полюса,
Полюс моих ощущений.
Полночь не с тобой,
А с прибоем говорит.
Полночь. И мой почерк
Общается с почтой.
Да, вот ещё электричка
Подала голос
И уползла
в полночь, как полоз.
Вспомни! Голубое поле
И зелёные волны берёз
И стрекоз паренье
над ручьём… Поле.
Всполох золотоцветов
Помнишь? Дождь
Молниями наполнен
Волны, волны,
И звоны порта…
А кровь бежит по аортам,
Как поезд…
Я окунаюсь в поиск,
В поиск волны строк.
И мысли в сборе…

Поют колокола собора
Памяти. И я без опоры –
Могу взлететь к облакам.
Что будет после
В наполненном музыкой
Сердце? Мелодии стихий
Или стихов чёлны
С парусами –
на самый полный,
самый полный ход?..
Полночь с полой водой
Под окном.
Полночь и волны,
Волны, волны…

Восточный сад


Перезрелых звёзд плоды
пали в сонные сады,
потому ль глаза открылись
светозвёздныее твои?    
И дыханьем сладких роз
Олунённый сад зарос,
потому ли ночью снится
белый плеск твоих волос?


* * *

В ночи оконная ослепла глубина,
И шорохи вздымаются по стенам,
Вдыхают сон туманные постели,
Водой печаль небес отражена.
Но что-то тайное извне
                приходит в ночь,
И кто-то нервами царапает берёсту,
И тащит по дороге скрип колёсный,
И пробует, колдуя, ключ дверной…

* * *

Засветлеет полюшко
За моим окошечком,
Заполощет реченька
Сонный бережок…
Просыпайся, доченька,
Просыпайся, солнышко,
Просыпайся, милая --
Глазоньки открой!..
За росой, за росынькой, --
Слышишь, радость, песенку,
Песенку счастливую --
Песенку про жизнь…
Просыпайся, милая,
Улетает ноченька,
Лунная берёзонька
Не шелохнет лист…
Просыпайся, солнышко!..
Засветлеет полюшко,
Заполощет реченька
Сонный бережок…



ЭТАЖЕЙ ГОРОДА


* * *

Красный  город, твоё  городище
утонуло  в  туманном  бреду.
Городошники  битами  свищут,
развлекаясь  в  цветущем  саду.
Где  твои  многогрудые  срубы,
испытавшие  огнище  стрел?..
Дым  забыл  про  вчерашние  трубы,
да  и  день  тот, вчерашний, сгорел.
В  речке  Синей  видение  тает,
лишь  лучится  терпенья  вода,
отражается  в  ней  молодая,
неизвестная  миру  звезда.


Заячий остров

Остров Заячий, где ж твои зайцы,
а где ж твои мальцы, жившие здесь?
Тресь! Напополам лесина...
Мост рассекает пески...
Клыки волчьи повешены на гвоздь.
Гроздь былых домов и улиц
в памяти витает и тает, тает...
Виденье – магазин и пароходик...
Всё проходит, всё проходит...
и мы как зайцы стоим у телебашни.
Длинноногая антенна ловит шашни
и сплетни хитроумных проныр.
Эфир навязчив, мусором заполнен.
На остров набегают волны,
как зайцы из подводных рощ.
И во всю мощь играет музыка,
и рокот, и рёв авто
пугают заячью страну...
Я не верну те ощущенья детства,
которые мой пароход унёс.
Я не верну ни запаха, ни грёз.
На Заячьим острове другая
жизнь вершится,
другие зайцы копят жир и пух...
И всполошился за рекой петух...


* * *

Здесь компьютерное солнце,
где компьютерные мысли,
здесь компьютерные люди
проживают в городах.
И звучит за солом соло,
и стрела мелькает мышью,
и сердца ныряют в люки,
прячутся в своих домах.
На перстах танцует слово.
За губами – тропы речи.
Высоко гуляют звёзды
по задумчивым горам.
И экран, как сейнер с лова
в порт вошёл, в родную речку,
и встречает чудо-воздух,
здесь, в компьютерных мирах.


* * *

Эти мостовые опоры,
словно горы
растут над водой.
Словно горы великаны
охраны береговой,
раскинув руки,
бредут по реке.
Небесный трамвайный почерк
на мокром листке.
Из тучи крючок забрасывает
рыбак.
И я отражаюсь в небе
просто так,
просто так, не понимая
для чего.
Бегут облачные годы мимо
взгляда моего,
мимо этих витиеватых
фонарей,
мимо береговых ртов
дверей,
мимо нагретых
от скорости шин,
мимо колокольных
церковных вершин...
И гремят о булыжник,
шершавый асфальт
цепи свобод, солдаты кувалд...
И сдавливают бег рекИ берега,
и слепит глаза стекла световая дуга...


* * *

Поёт легонько тонкая тростинка.
Река волною гладит голыши.
Блестит в ладонях солнце
                у кувшинки,
и стрекоза ныряет в камыши…
Лети, лети, покуда есть силёнка,
спеши, спеши, пока сияет свет! 
Явилась на день бабочка-подёнка,
и даже рта у бедной твари нет. 
И годы  пролетают час за часом.
Вот кончился весёлый перепляс…
И теплоход поёт
                печальным басом,
за ним улитка дует в контрабас.


* * *

Сосен длинное мельканье,
и коней горячий бег.
Мчатся бешеные сани
под свистящий знойный снег.
Для метели нет отсрочки.
Гулок город, как орех.
Через ямы, через кочки,
через впадины прорех...
Просят пить сухие губы,
тело сонное знобит.
И вползает ветер в шубы,
ярой тьмой в снегу кипит.



* * *             

Прильну к ладоням
              тёплых рощ,   
Живительных криниц.
Как пахнет  солнцем
              синий дождь
Берёзовых ресниц!
Как льётся 
      в певный бел-кувшин
Серёжек перезвон!
Какая на душе светлынь,
Как будто вновь рождён!
Какая ласковая речь
Водиц  лесных озёр.
Как тучам вольно
             течь и бечь
В страну весёлых зорь.
И хорошо по росам плыть
Среди полей в межень,
Нести целительную прыть
Со смехом в новый день.


* * *
 
Гул распростёртого моря -- в  глаза…
Те уж уплыли, -- кто мог рассказать,
Сколько сквозь годы воды утекло…
Высохшей речки витает крыло…
С пеной последней
                мечтательных вод…
Пристани вечность
              сквозь пустошь зовёт…
Долго с тревожной печалью глядит
В даль смоляную тиши впереди…
Смыла за борт быстрых лет череда
Трапы, ведущие в  даль -- в никуда…
Лодка осталась, увязла в песок…
Лишь под мостом корабля голосок…
Время печалью навылет прожгло…
Высохшей речки витает крыло…

* * *

«Но сквозь года, но сквозь года
Ещё струится свет.»
Игорь Шкляревский
Ещё родник стеклом блестит
И ловит эхо звёзд.
Ещё в тебе тоска горит
Среди ночных берёз.
А той, остывшей, след летит,
Летит среди планет.
И ворожит в тебе магнит
Звезды, которой нет...



* * *

Я брёл наугад по сыпучему снегу.
Аукала вьюга в продрогшем лесу.
Кочуя по вмёрзшему в небо ковчегу,
Я видел, как тучи бежали внизу,
Как старцы-волхвы разбрелись по долинам,
Подарки вносили в божественный дом,
Как слушали песню в порыве былинном
Бродяги глухие пред вечным огнём…
Но длилось недолго мне это виденье…
Казалось –охвачен несбыточным сном..
И эти снега, как хлеба в день рожденья,
И эта метель -- всё в пространстве ином…


* * *

Здравствуй,
лес мой белокрылый!
Здравствуй, милый сон
На постели белой стылой -
Под  метельный звон!
Помнишь, залы кружевные
Ты мне распахнул
И повёл в места грибные
Под зелёный гул?
В небесах гуляет мутность,--
По земле молва.
За твою густую мудрость
Прячутся слова.
Про кого поёшь, иглица?
Что таишь, кора?
Ты меня не бойся, птица
Белого пера.
Здравствуй,
        песенка-рябина!
Здравствуй, ливень-клён!
И от брата, и от сына
До земли поклон.
Здравствуй,
лес мой белокрылый!
Здравствуй, милый сон
На постели белой стылой
Под  метельный звон!


* * *

Вот  наш дом
        тридцать три
и колодец двора,
В этом доме семьёй
жили в нашем вчера.
Здесь мальчишки
медовую грушу трясли,
деревенское лето
квохтало вдали.
Я гляжу, как волнуется
наше окно...…
Это было недавно
или было давно?..
Помнят имя  моё 
этажей города,
чердаков полумрак,
звонких крыш высота...
Я на лестнице чёрной
ещё постою,
трону памяти  дверь,
дверь когда-то - мою,
Прошепчу - здравствуй,
памяти нашей страна.
А в ответ - двери скрип
и опять тишина…

И опять тишина,
словно не был я здесь,
словно сдут  пустотой,
словно вышел я весь,
словно не было дней
тех счастливых кольца,
словно здесь моего
не видали лица.

* * *

Давай, устроим  праздник  Звиргздусалы!
Пусть  боги памяти  взволнуют небеса,
окинут  землю  нашими  глазами,
запишут  где-то  наши  адреса.
Давай, зажжём  огни  сердец  на  Звиргздусале,
и  вспомним  деревянный  звонкий  мост,
как  до  мурашек  в  Даугаве  купались,
как  возбуждал  весенний  запах  звёзд...
Медовая  луна  в  цветах  ночного сада
процеживалась  горлом  наших  дней.
Колёсики  крутились  самоката,
выдёргивая  искры  из  камней.
Давай, к  воде  пойдём  на  Звиргздусале,
во  вздохи  волн  ладони  окунём,
наполним  день  родными  голосами,
наполним  словом  милый  окоём.


* * *

Как птица уносится вдаль
рессорная бричка
за веткой сиреневых искр
нараспашку.
И спица пылает на солнце,
как спичка,
и тонкие пальцы взволнованно
дали отмашку.
И воздух плывёт за тобой
синеглазый...
И каменной речи
извозчик, мыча, отвечает.
И цокот подков наполняется
уличным джазом.
И в белой вуали
фигурка на бричке
всё тает и тает...


* * *

В чуланы дворов попрятались звуки.
Прищуры  проулков опасно пусты.
Протянешь вперёд осторожные руки,
спускаясь
      по лестнице звёзд с высоты.
Пространство остыло
            от прежнего смеха,
бетонные чрева туманно черствы,
но прячется в клумбе
                подобие смеха
дневного светила
             средь сонной листвы.
Прочтёшь в пустоте
              деревянного слуха,
что вовсе не ждали
               почтенных вестей.
И капает кран
           обличительный глухо
в одной из упрятанных в ночь
                крепостей.



* * *

Гитарная птица – струна
поёт на взволнованной лодке,
и кудри в бумажной пилотке
качает потоком весна…
И ветер небесной реки
огни намывает на окна.
Матросская песня промокла,
и множатся капель круги...
И молнии рыщут в словах.
Стучит барабан в бензобаке.
Качаются тучи на гаке…
Но птица поёт в небесах…

* * *

Здесь ветер толп
           вздымается домами,
и свет неона в музыке горит...
Бежит вокзал
        за резкими свистками.
Стеклянных стен
             взмывают пузыри.
Железный гул вползает
               в мир огромный.
Смычковый бег в смятенье
                и слезах.
Спешат шаги.
        Порхают крылья комнат.
Сверчки поют на башенных часах.



* * *

Я над городом лечу.
     Я сегодня сердцем полню
Золотых колоколов
          голубые колокольни.
Синевой пропитан звон
          затопляющей сирени.
Одуванчиков прибой
     тянется к душе весенней.
Ветром песню запою,
смехом солнца
             звонко брызну…
Я, ликующе  цвету,
убыстрённый чувством жизни.
Я восторженно расту
       и купаю душу в смехе.
Я пытаюсь залатать
       будней серые прорехи.


* * *

Грохот колёсный по мостовым
Гулким булыжным
Средь грязи и пыли –
Мимо усушливой жухлой листвы,
Мимо двора, где кирпич отковырян…
Мимо канала, где мостик набряк,
Лошади мерно качается грива…
Мимо набухшего лая собак,
Мимо киоска с надписью «Пиво», --
Бричка уносит видение вдаль…
Лезет дорога всё круче и круче…
Этого времени чуточку жаль.
Кучер… Повозка вдруг
              скрылась за тучи…


* * *

И цокот, и рокот пролётки,
И песня звенит мостовой,
И смотрит старик сквозь решётки
На дом за багряной листвой,
На красный прожилистый камень,
Где жёлоб мелодию льёт,
Червоного золота пламень
Ложится на треснувший лёд.
Скользят по нахмуренной тверди
Сумятицы лиственных вьюг,
Калитки чугунные двери
Лозу виноградную вьют.
Зелёные всплески бутыли
Не слышат бредовой мольбы,
Не знают, как молоды были
Калёные ветром дубы.
Как высились облачно трубы,
Ласкала цветы бирюза,
Как пели улыбкою губы,
Как морем сияли глаза.


* * *

Этот город занесённый,
шубой снега утеплённый.
Сух, как щепка, крутобокий,
погрузился в снег глубокий...
С колокольни ветрогонной
раздаётся гул стозвонный
в карк вороний –
            голос медный, --
под луной холодной бледной...
Детский голос под иконой.
Огонёк горит оконный.
И бежит тропа с уклона
на искристый берег сонный.
Не унять мне зимний холод.
Не понять мне этот город.
Не услышан жизни всплеск...
Гончий берег. Волчий лес.