отшельник Лург

В хижине незаметной,
Затерянной в лесу непролазном.
В низенькой, почти прилипшей
К промерзшей земле хибаре
Варил кашу из желудей и зерен овса
Старик-отшельник Лург.
Мыши были у него за слуг,
А кот крашенный был камердинером.
Сова с бельмами на зрачках
сторожила время, запертое в сундуке.
Очаг, сваленный из камней,
Промазанных глиной, коптил и чихал.
Дым тонкой струйкой в дыру уходил.
Это луну курила,
Вдыхая через соломинку,
Вставленную в крышу хижины,
Отшельника душу.
Лург кутался в засаленный плед,
Когда-то принадлежавший
семейству прославленного торговца.
Лург ветви ивы подбрасывал,
Угли под котлом ворошил
и чесал большой палец,
выступающий грязным грибом
из-под обмоток правой стопы.
Лург кашу-баланду помешивал.
Кашу-баланду.
Кашу-баланду помешивал.
Послышался запах гари.
Лург снял с огня варево,
Бросил в него кусок жира барсучьего.
И, засучив рукава ветхой рубахи,
Уселся на единственный стул.
На колени положил деревянную ложку.
Лург сидел до тех пор, пока
Волк не завыл.
Это луна накурилась, а волк заныл,
Оттого, что ему ничего не досталось.
Отшельник начал кашу хлебать,
Прямо из котла своего, чинно.
Кот крашенный примостился рядом.
Еды не просил, только хвостом ударял.
И мыши тихонько попискивали,
Исполняя для Лурга адажио птичек бумажных.
Лург кашу-баланду ел.
Кашу-баланду.
Кашу-баланду ел.
Наступит лето, дуб новые желуди
Уронит на землю,
и новый овес рассыплет луг.
Наступит лето и Лург в реке искупается.
И кота искупает.
А пока под крышей ветер на флейте играет,
И сова поминутно моргает,
Каждый час отмеряя: «угу, угу, угу...»