Эфес против Герострата

ПРОЛОГ

Штормило море.
Молнии сверкали.
Тот день Эфес прославит на века.
Храм Артемиды полыхал. Кричали
от страха жрицы. Пенилась река
впадая в море. Слухи о поджоге,
и паника объяли город-сад.
Ловить преступника с небес спустились боги.
Поймали тут же. Кто он? Герострат,

юнец безусый, а не воин бравый.
Под пыткой он признался, в том, что был
гордыней ослеплен и жаждал славы:
сжег чудо света – славу раздобыл.

Сограждане, ничуть не сомневаясь,
поверили и возопили: «Вор!»
Но власть народа – штука непростая:
сначала суд, а после – приговор.

Все чин по чину: наскоро собрали
кого положено и начали вершить.
А мальчик ждал покорно, без печали
пока его судьбу в суде решали,
уже решив, что грешнику не жить.


АКТ 1.

Речь адвоката

Деяние мальчишки Герострата –
истерика отвергнутой души,
за наше невнимание расплата.
Он не был призван жечь или крушить,

но общество его не принимало,
мать не ласкала, не хвалил отец.
В его душе созрел протест вандала
и вырвался наружу, наконец.

Как было всё?..
В тот день штормило море
и разбивало волны о причал.
А он от волн нахлынувшего горя
пристанище сердечное искал.


Как было всё?..
Шер ше ля фам, собратья!
Сограждане, в тот пресловутый день
он ей открыл, что в бедном Герострате
горит любовь и зверствует мигрень,

как следствие неразрешимой муки…
Пал на колени, руки протянул.
Она ж отвергла трепетные руки,
сказав небрежно: «Ну, малец, загнул!

«Любовь горит…».
Сперва найди занятье,
стань кем-нибудь – воителем, купцом,
купи сандалии, поприличней платье,
стань мужественней статью и лицом,
и сердцем.
В шрамах, опыте и славе
приму тебя. А, может быть, и нет:
в, конце концов, даль странствий переплавит
мальчишеской влюбленности стилет
в оружие покрепче, понадежней…
Потверже (это важно, мальчик мой)».
И, поражая оголенной кожей,
она ушла, довольная собой.

Штормило море.
Молнии сверкали.
Он к матери, рыдая, прибежал,
а та ему: «Опять порвал сандалии.
Ты никогда мой труд не уважал.

Ночей не сплю: латаю бедность нашу.
И день за днем пеку, скоблю, варю.
Ты даже не заметишь, как однажды,
свечой растаю, в общем, догорю.

В кого такой никчемный уродился!
Ни пользы от тебя, ни доброты».
Пар от белья над матерью сгустился,
скрывая постаревшие черты.

Над вечной стиркою хребет ее согнулся..
Сын не сдержался, бросив ей: «Иди!...» -
и в двери отворенные метнулся,
толкнув отца, что вырос на пути.
Отец же, бывший воин-забулдыга,
за это комиссованный давно,
увидев, как мальчишка тычет фигу
его жене, схватил того: «Дерьмо!

Ты что же полагаешь, мамку нашу,
никто уже не может защитить?!
Отец все дни жнет, грузит, сеет, пашет –
а ты на мать?!» - и начал сына бить,

поскольку больше слов и на санскрите
он не имел.
А дальше все, как есть:
осмеянный, обруганный, побитый
пришел мальчишка к Храму, ваша честь!

И там, у стен коленопреклоненно
молился он, богиню призывал,
готовый встать хоть под ее знамена,
он подвига бессмертного алкал,

чтоб совершить деяние благое
и пасть, сражаясь. Истинный герой
он станет им упреком и укором.
И стерва эта крикнет: «Мальчик, мой!
Прости меня. Люблю тебя», - и рухнет.
Мать зарыдает, возопит отец.
А он сгорит, как воин, и потухнет
в его душе то пламя, наконец.

Так он молился, сердцем обреченным.
Гремела буря. Жрица подошла
и молвила: «Юнцам недопеченным
здесь делать нечего», - и дале поплыла

в белейшей тунике, с осанкой горделивой,
богине ею избранной под стать.
А Герострат, растерянный, сопливый,
с колен затекших попытался встать…

И не молясь уже, а проклиная,
он по наитью действовал потом…
Любовь неразделенная и стая
так подло подшутили над юнцом.

АКТ 2

Речь прокурора

Не стану спорить с ушлым адвокатом.
Шло следствие. Оно открыло нам,
что этот вот давным-давно когда-то
задумал сжечь Богини Светлой Храм.

Свой замысел лелеял в сердце черном
он день и ночь, и, даже полюбив,
он не обрел влюбленности покорность,
не стал страдать красиво средь олив.

Напротив (подтверждают показанья
его друзей), он похвалялся,  что
предмет его чумного воздыханья
ждет подвига и даст ему за то

(как осветить здесь это поприличней?)….
Короче, даст вкусить ему услад,
которые она скрывает лично…
Ну, то есть впустит в запрещенный сад.

И этот вот, расчетливый гаденыш,
пообещал такое,  отчего
красотка вожделенная корону
своей любви на голову его

возденет, как Великая Богиня,
которой он воздвигнет новый Храм,
а пепел прежнего он соберет и кинет
к ее неподражаемым ногам.

Такие вот открылись нам пределы.
Как уместить такое в голове!
Что нам с тщеславной бабой делать
решим потом (… сожжем на вертеле).

Речь не о ней (она в два раза старше
отравленного адом стервеца).
Но этот рассчитал все до мельчайших
подробностей, исполнив до конца

немыслимое. Нет ему прощенья.
Вещдоки здесь: веревка, пакля, нож
и – просто вызывает отвращенье! –
его рисунки на обрывках кож.

Что здесь мы видим? Обнаженных, скверных
мужчин и женщин в похоти, в поту.
Соитие развратных и неверных.
Вот две с одним. Вот трое на одну.

От тех, кто душу так свою корежит,
кем сам Аид умеет так играть,
кто каждой мыслью только скверну множит,
 что  – вы скажите?! – можно ожидать?!

Он посягнул на нашу с вами святость,
нанес удар смертельный в нашу грудь!
И пепел Храма требует расплаты:
он требует распять, верней, враз пнуть.

Забить камнями тоже будет ладно,
сжечь на костре, в колодце утопить,
чтобы всем прочим было неповадно
поступок этот черный повторить.

Мы защитим незыблемость устоев
отеческих. Нам не простят века,
коль мы простим безбожие такое.
Я смерти требую и казни.
ТЧК.



АКТ 3.
Юнец  молчал, взирая безысходно
куда-то вдаль поверх людских голов.
Шептал: «Пускай. Так небесам угодно».
И отказался от последних слов.

Судья вздохнул, концовку предвкушая,
стерев ухмылку с сытого лица,
решил, коль пьянка здесь пошла такая,
дать слово бедной матери юнца

Последнее слово Матери

О чем вы все?!
Я здесь прошу за сына.
Нельзя прощать, но и казнить нельзя:
да, он –  паршивец, но ведь не мужчина.
Вы посмотрите – он еще дитя!

И у него родиться могут дети –
я их приму и внукам объясню,
что ничего дороже нет на свете,
чем до конца беречь свою семью

и в радости, и в самом смертном горе
принять, обнять у бездны на краю…
Я помню, как тогда штормило море…
Виновна – я. Возьмите жизнь мою,

а мальчику оставьте в назиданье
его отцу и будущей жене.
И станет искуплением страданье,
никчемной казни тягостней вдвойне.

Он перейдет свой Рубикон, я знаю.
Он восстановит оскверненный Храм.
И возликует Истина Святая,
за вашу мудрость воздавая вам.



ЭПИЛОГ

Стук молотка законом обусловлен.
Суд завершен. Озвучен приговор.
Казнен виновник. Храм не восстановлен.
А Герострата помнят до сих пор.