Палач

Политрук закончил объявлять приговор: «За нарушение воинской присяги расстрелять!» Казнь назначили в присутствии пехотной роты. Выстроившиеся бойцы ожидали развязки.
Старший сержант поднял руку с заряженным пистолетом и направил ствол в затылок обвиняемого, с которым был лично знаком. Палач выдержал паузу удовлетворения – ещё бы! – сейчас он был властелином жизни бывшего товарища! Он со злорадным восхищением в глазах предвкушал зрелище: вот курок потихоньку двигался назад под давлением указательного пальца. Бах! Пуля пробивала затылок жертвы. Жертва судорожно встряхивалась всеми частями тела и валилась повергнувшая на землю. Палач не сводил взгляд с жертвы, который ещё подрагивался в предсмертной конвульсии...
Публичная казнь закончена. Каждый солдат должен усвоить, что его ожидает за нарушение устава или присяги. Расправы перед личным составом предназначались для воспитательного устрашения. 
Тот, кто убил, ощутил внутренний прилив сил, ибо он получил истинное наслаждение от процесса: лишение человека самого дорого – жизни. У него поднималось настроение, он как бы испил свежей крови, ему хотелось ещё и ещё раз застрелить нарушителя дисциплины или любого фашистика. В этом был весьма зажигательный смысл, это как личное увлечение: убить кого-то при возможности – здорово! 
Когда в следующий раз осудили ещё одного красноармейца за малодушие, то старший сержант тут как тут изъявил готовность, лично привести приговор в исполнение… Командирам импонировала ненависть подчинённого к тем, кто позорил ряды Красной Армии...Вот курок плавно пошёл назад под давлением указательного пальца. Бах! Пуля в этот раз пробила сердце осуждённого. На палача нахлынула взбудораженность: бах – и сердце пробито, получите труп…

                Записано со слов фронтовика
                Игоря Ивановича Безяева