Звени, пока морозною иглою...

День стужи



Мороз лимонногрудую синицу
сбивает наземь с ветки ледяной.
И к нам в окно день стужи постучится,
птенец-душа, льняной мой, кровяной...
Долбит огрызок хмуро ворон-птица,
но горсть ярко-соломенных пичуг
хранит и в малом родственные лица
и мечет звонкий бисер свой на юг.
Спасибо им – в сибирщине ядрёной
в стеклянные пронзительные дни

не выжить без глазастой, тонкозвонной,
зигзагами порхающей родни!
Звени и мне, лимонный крон, синица:
«Где зяблик, где серебряный клинок?»,
чтоб не посмел устать я и склониться
пред мытарем, сдирающим оброк...
Звени, пока морозною иглою
январь под сердце не уколет влёт.
Когда ж мы запоём в нездешнем слое,
тогда тебя на небе к аналою
жених твой, летний зяблик, поведёт!





*  *  *


Зима разлеглась широко и надолго.
Замри под дохой на печи
и, слушая вой полуночника-волка,
в ответ по-медвежьи молчи.
Не трожь, не тревожь ни шишиг, ни кикимор,
ведь даже мышастый лешак
замолк с декабря, будто намертво вымер,
зарывшись в репейный овраг.

Срываются жалобы волчьего горла,
морозное небо скрипит.
Пока тебя бунтом к стене не припёрло,
пока ты в овчину урыт,
смекай, как легла по-азийски жестоко,
в свирепом размахе, зима,
не зная, с какого ощерится бока
тюрьма ли, сума ли, чума...

Крысиные шорохи, душные ночи,
дурного генезиса сны.
Не каждому хватит удачи и мочи -
от ширева царь-ширины
спастись под овечьей ли, волчьей ли шубой...
Прощай же, певун и дружок!
Учитель мой строгий, Механик мой грубый,
позволь подышать ещё музыкой любой,
прогрей на морозе движок...