Мир был мной опоэтичен

              *       *       *
Мир был мной опоэтичен,
без меня он – просто мир!
Кто ж меня подобьем птичьем
к клетке мира прикормил!

С чьей руки клевал я зёрна,
как Кронштадт в сыром году!
За позёмкою позёвывая,
как на катере, пройдусь

по каналам Петербурга,
как с руки другой поры,
где в блокаду жизней вбухано
черных птиц застопорить.

Через оттепель в морозы,
с джазом, скомканным в узле,
чтоб что ниже не сморозить,
спустим воды мавзолеть.

Где Венеция и дожи
чрез Босфор приду смотреть.
Пусть до Бродского ты дожил,
но не принял в руки смерть.

Осциллограф. Струны с моря.
Сев солёный в Рыба-кит.
Где сонливостью не сморен,
борт, как парусник, скрипит.

Так каналом доканаем,
где на практике прибит:
для одних он как каналья,
для других – большой пиит.

Дом разыгран как по нотам.
Был – да вышел бушевать.
То не дом уж – а панопктикум,
часто цветом как бушлат.

Словно скрученные мысли,
дом повынесен, как в шторм,
чтоб в стенах его замылся;
обошёл без окон, штор.

На семи ветрах прижаться:
корпус к корпусу – к скале.
Чтоб хоть раз без провожатых
жатвой жатв – посоколеть!

Наполняясь, ветру вторя,
дать как брату по плечу,
где, пришпоренный к волторне,
к Музе Гайдна подключусь.

Перголези. Бах с отмычкой,
виртуознейший врачун.
Где, как Гегель, неотымчив, 
я на Маркса поворчу.

Занесен к нам с Марса, красный,
без воды загнулся б в нём.
Чтобы в душу не прокрался,
заливать пришлось вином.

С бородою не паршивой,
как метлою мёл бы снег.
Жаль, что с голоса сфальшивил:
дался в догме закоснеть.

Гул прошёл. А печь осталась,
развалившись в кирпичах.
Не хватало, чтоб под старость
спрос на мастера крепчал.

Сострадал, похоже, нищим.
Но с коммуной подкачал.
В гениальности принижен,
гнал глагол, как кочегар.

Широко разнёс по кругу
волны в битве за порог.
Но с того что столь поруган,
Может статься, был пророк.

Жаль, что видим только с пирса,
с пробуждающей весны … -
час бы лишний, как продлился,
мог бы много объяснить.

Мир с конца идёт по курсу.
Пробный шар не удался.
Заусенцы с рук обкусывая,
завалил себя на ся.

Я же трезв. И вроде в форме.
Что ж пришёл тебе сказать,
мимо братий на Афоне,
путь отрезав, как казак.

Что-то грустно, как подуло б,
небожителю с Невы.
Жизнь прошедши, как под дулом, -
Мою взбалмошность сними!

Так своё хватив по горло,
лишь с твоим я не сравнюсь.
Как из города погонят –
На колхознице женюсь.

Прикипевши к чувству дыма,
к чувству дома, к чувству дня –
что мне ворот так подымет
через край отождествлять?! - 

С рук стекающая влага –
как Цветаева в Крыму. –
Усажу себя, вылагивая,
как лазутчика в корму.

Берег был. Да где он, берег!
Дело в небе – не в воде.
Вот и Ницше свято верил,
где нам белые воздеть.

Так сквозь тучи, как проступит,
полубоги на весу
своим собственным присутствием
письмена свои внесут.

Горделивые – что в тоге
да в ширяющих крылах. –
Хоть за пятку бы потрогать,
что мне взгляд приоткрывал.

Ровным строем – словно в школу –
хорошо шпана идёт.
Знать, и там уж понашкодили,
сняв, как ранец, тело гнёт.

Не засранцы-вертопрахи –
племенной оплот земли.
Свои думы перетряхивая,
город небом замели.

Как по стёжкам, белым-белым,
в расходящихся кругах.
Сам бы лестниц понаделал,
лишь бы сан кто не украл.

Манна сходит? Снег домашний?
Приглядевшись – не пойму.
Мне ль поток их патронажить,
когда надо б помянуть?!

Накупив, поставить свечки,
Да, вздохнув, - уйти в себя,
чтоб от вспышек не засвечиваясь,
за толпой не наседать.

Нет следа в душе от штампов,
коль есть штамм – как от чумы:
тихо сесть за Мандельштамом -
штопкой дух свой зачинить.

Расстояньем не промерить,
где ты душу втащишь в рай.
Может, кто найдёт в Америке,
то, что здесь я потерял.