Леонид Димент и его книга Город в ладонях страниц

Представляю фрагменты книги ЛЕОНИДА ДИМЕНТА "ГОРОД В ЛАДОНЯХ СТРАНИЦ"

Книги ЛЕОНИДА ДИМЕНТА имеются в следующих библиотеках НИЖНЕГО НОВГОРОДА:
Ленинская (на Варварке); Им . Чехова (ок. бывшего маг. ПЛАНЕТА);
в Доме Культуры Автозавода; им. Герцена ( метро Бурнаковка),
в районной б-ке Советского р-на; в библиотеках вузов (Водная Академия,
 Политехнический университет, Лингвистич. универс. = ИНЯЗ;
Универс. им. Лобачевского;
в ННГСАУ на Ильинке, в Консерватории... )

leodiment@mail.ru
 АДРЕС АВТОРА  ДЛЯ ОТЗЫВОВ

ЛЕОНИД ДИМЕНТ

ГОРОД
В ЛАДОНЯХ СТРАНИЦ

    
ЛУЧИ В ЧУЛАНЕ

НАИВНОЕ СОЛНЦЕ сквозь чары чулана,
скользя  по ступеням, упало в подвал.
Сто лет, как в подвале под кучей мочала
лишь мышка скучала, да дождик журчал.
А кукла Светлана – «Невеста Улана»,
за годы, уплывшие сотнями рек,
пяти поколеньям сироткою стала,
красой одичалою стала за век.
В стеклянных глазах глубина цепенела,
истлела улыбка, румянец поблек,
со дня, где девчоночке с бантиком белым
дарил их с «уланом» застенчивый грек.
И жар поцелуев кудрявой девчонки
мечтой расплывался у куклы в душе.
И звонко резвилась вокруг собачонка…
Что было – то было и сплыло уже.
       НАПРАСНОЕ СОЛНЦЕ ту куколку грело,
и сквозь паутину искрило вуаль.
Печаль ледяную согреть не сумело,
вздохнуло, всплакнуло, мигнуло и – вдаль
А бывшая девочка с бантиком белым,
вся в чёрном, седая лежит под землёй.
Но ангелом белым из бренного тела
Взлетает душа и парит над семьёй.
Где правнучка Лизонька учит английский,
и гладит котёнка по имени Кэт.
И в кискину миску «уронит» сосиску.
Да, «с помощью Барби» доест винегрет.
      А МУДРОЕ СОЛНЫШКО маленькой Лизе,
прощая проказы, готовит сюрприз –
И блики в сервизе, и птиц на карнизе,
и самый существенный, фирменный приз –
Здоровье, здоровье, здоровье от свежих продуктов коровьих.
      ВОЛШЕБНОЕ УТРО зари с перламутром,
что видела Лиза в надземном метро,
Стекает на ватман из детского сердца мечтой акварельной.
   И просто не верится  -
Что это от предков пришла эстафета,
Из, ими любимого некогда, лета…
   По милости СОЛНЦА и НЕБА ПРЕМУДРОГО…
И КТО-ТО оттуда, прищурясь хитро,
любуется Лизонькой, пьющей ситро.     26.02.09
«ГОЛОВА БЕЗ ЦОКОЛЯ»
Отрывок из поэмы  ( 2оо5г.)
Идёт старик по тротуару – давно не брит, смешно одет.
Его доход – пустая тара, меню без масла и котлет.
На завтрак, полдник и обед козырный некогда валет
(Салфетка, вилка, ножик, ложка, слюны и соли понемножку)
Съедал себя так много лет; что стал и сам порожней тарой,
Внутри гремящей чем-то старым…. Взгляните на его портрет:
Сухая, сморщенная кожа, пустой понуро-мутный взгляд,
Ухмылка жёлтая корёжит зубов щербато-чёрный ряд…
Бредёт «ВЧЕРА» по тротуару седьмой десяток лет подряд.
И по тому же тротуару плывёт июля белый пух.
И птичий звон, и плач гитары, и юный смех ласкают слух.
….А солнце хлещет ливнем света, и пахнет счастьем синева.
И ласточки, растаяв где-то
(В раю?)
Нет, видно их…. Ед-ва-ааааа…
….Ликует лето – хмель планеты, по Горной тащится старик.
И радостный (у сердца где-то), безмолвный в нём ликует крик.
Не вкусно сыт, смешно одет, но счастлив дед, ведь он поэт.
--------
Я не просто здесь бродил, Нижний, ты меня родил,
Ты – не место жительства,  ты – судьба моя.
НОВГОРОД-ГОРЬКИЙ-НИЖНИЙ
В тебе все радости и печали.
Здесь колыбельные мне журчали,
И с милой девушкой мы встречали
под Волжской кручею твой рассвет.
И я, листая страницы лет,
переживаю сюжет не книжный,
мой милый НОВГОРОД-ГОРЬКИЙ-НИЖНИЙ,
Ты полон нежности, грусти, бед.               
Бывало, сала и хлеба нет.                Но жмых с мякиною на обед                ЛЕГЛИ МОЗАИКОЙ ДНЯ ПОБЕДЫ                к ногам салютов твоих побед.                А эти будни твои с горчинкой                дороже прочих, с чужой начинкой,                и всякой сладкой судьбы иной.                Ты мной пропитан, ты мне родной!                Лежишь МЕЖ ВОЛГОЮ и ОКОЮ, сегодня ты – ИСПОЛИН БОЛЬНОЙ.              Шакалы – Ястребы Беспредела грызутся, делят живое тело…                Тебе ж не вмочь шевельнуть рукой. Помилуй, Господи, успокой!                Повсюду слышно: «Свали, прохожий! Сюда не вхожи с посконной рожей.              А, впрочем, на-ка, лови котлету. Жуй на лету».                И: «Ату! Ату!»

55
Да, исторически всё не просто. Но ты, мой Нижний, – Волшебный Остров. Минуют эти болезни роста, и ты поднимешься в полный рост.                …Немало в жизни я смог отмерить.                В конце маршрута сомкнутся двери.
    Но тем, кто позже (я твёрдо верю!) ты будешь краше, добрей, светлей.
И постепенно эпитет «горький» исчезнет с нытика-языка;
И лишь у ГЕНИЯ в псевдониме, для всей планеты БОЛЬШОЕ ИМЯ,                Продлится славою на века. 2009

ВТОРОЙ ГОД ВОЙНЫ
--- ЗА ГОД ДО ШКОЛЫ ---
Сквозь щели чёрной светомаскировки (У нас, на грех, бумажная она)
Тревожным сумраком пылила робко испачканная тучами луна.
Ни капельки, практически, не видно. И холодно, и встать с кровати лень,
И чудится – на стуле (даже стыдно)
косматая подрагивает тень.
Я знаю, что, должно быть, это шуба. И очень-очень хочется уснуть.
Но стянут в узел голодом желудок, И ноги не согреются ничуть.
Вот лучик просочился серебристый.
И космы сединой засеребрил.
И вижу я, что это Дух Нечистый… Я в ужасе дыханье затаил.
И даже, вроде, слышу: ЭТО дышит,
шевелится…  и смотрит! Не фига…
Я замер. Вдруг меня ещё услышит?! Ведь, это Баба чёртова – Яга!
Минует час. Второй. Наверно, третий...
Лежу я неподвижно, чуть живой.
Но вот из щели штор и утро светит…. И что же? Мне смеяться над собой?
Гляжу: Валера с Мишей мирно спят. Валетом. Рядом мы. Но я то – с краю.
И страшно ли им было – я не знаю. Об этом дети редко говорят.
А что на стуле Зинино пальто и на столе тарелка и мочалка
Меня вогнали в страх – теперь не жалко. Об этом не узнает, ведь, никто.
С тех пор немало времени прошло. Я стар. Но всё подробно вспоминаю.
Мне и теперь нисколько не смешно – мечты сирот я досконально знаю.
Я знаю, КТО гораздо твёрже стали. Он излучает САМЫЙ жгучий свет.
Из всех прямых ОСОБО НЕ СГИБАЕМ голодный взгляд….
Но я  100 лет подряд уверен -
Холод голода страшнее.
Я это шкурой собственной познал.
Но вот вопрос: о чём мечталось с дуру?
Всю ночь. Воочию. В натуре я видел ящики.
Большую кубатуру.
Со свечками. Со спичками. Штук 40.
До потолка. Три метра по стене.
Не думайте, что это снилось мне.
12.12.2003


56
МОЙ ПАРИЖ
 
  Ты в лукавой своей красоте, ты в лукавой своей наготе
И слезами, и счастьем горишь.
 Ты веков божество, ты эпох торжество,
Ты паришь выше собственных крыш,
о, Париж.
Я ни разу не слышал тебя тет-а-тет. Ну. и что ж?
Говорят – я не видел тебя. Не беда. Ты похож
На родные мои города.
И вода у тебя иногда, как у Горьковской Волги бледна.
И лиловые волны на ней иногда.
А, когда, расставаясь с землёй, солнце ласково тонет в Оке;
И кидает ко мне на балкон, золотистым букетом привет.
Я тебя узнаю, о, Париж.
.
********   С Т И Х И   ********
                =*=##@= МИНУВШЫХ ЛЕТ =@##=*=


Мы с тобой подружились давно, ты мне песенку пел про Мадлен.
Я девчонок ещё не любил, но Мадлен в тихий плен
увела, улыбаясь, меня.
И, листая страницы твои у Гюго, у Дюма,
Я обшарил все камни могил, и сады, и дома…
И в мансардах твоих побывал.
 Находил и терял наше общее счастье с тобой. Город мой.
====== А, когда я входил в кинозал, ты экран раздвигал. ======
  -------------- И меня, и других горьковчан  к парижанам впускал. -------------- 
Плавно осень под ноги стелил. Мокрый лист под ногой
   Навевая вечерний покой, ты грустил.   
Но, внезапным поровым страстей, вдруг нас с места срывал!
И стучали в полночный асфальт боль и гнев горьковчан….
Не горюй, старина, мы с тобой! 1964
   
С УТРА ЛУЧИ УМЫЛИ СВОД НЕБЕС,
СЛИВАЯ ТУЧКИ  В  РОЗОВУЮ ПЕНУ.
Извивы рек, холмы, поля и лес вернули чувствам девственную цену..
Лови момент, просторами дыши, наполни сердце прелестью отчизны.
Бери мольберт, пиши, скорей пиши, дели с другими эту радость жизни.
И даже, если не художник ты, но красота в тебе живёт и зреет,
Не экономь душевности цветы. Дари любовь, чтоб стали все добрее. 14..8. 4

ТАНЯ-ТАНЕЧКА, ДИВНЫЙ РЕПЕЙ, ПРИВОНЗИВШИЙСЯ  К ЖИЗНИ МОЕЙ,
Лисьей мордочкой, злыми веснушками исколола, изжалила душу мне.
Мёдом-ядом опять и опять, продолжая пронзать и терзать.
Время-бремя меня достарит, скособочит в сухой гербарий;
На котором, зари алей, не угаснет Репей-Злодей.
То, бледнея, то вновь алея, уплывёт в синий чад елея.  29. о8.о2

57
Зина принесла из магазина сладкие кристаллы сахарина
.
ДЕКАБРЬ 1943. ТРЕТИЙ ГОД ВОЙНЫ

Бом, бом, бом, бом – звенят куранты. Мне Сталин руку подаёт.
Со мной курсанты – квартиранты. И мы садимся в самолёт.
А в самолёте ящик хлеба, дуранда, брынза, бутерброд.
И Мишка-брат соседу Глебу всё это впихивает в рот.
А я кричу: «И я хочу!» Кричу: «Отдай!» – А он: «Вставай!»
«Вставай, проклятьем  заклеймённый» – мне в ухо радио орёт.
А Мишка, словно заведённый, про кашу с маслом что-то врёт.
И заявляет хитро так: «Всё сам сожру! Проспишь, дудак».
Мне восемь лет. И надо в школу. Но так не хочется вставать.
Вчера нам делали уколы. И обещали брюкву дать.
А Зина, искры высекая, стучит кресалом о кремень,
Фитиль коптилки поджигает. И сразу вспыхивает тень.
Движенья Зины повторяя, она взлетает по стене,
По потолку.… Потом ныряет вдоль чёрной шторы на окне.
Сейчас чайку бы… да, беда: В углу остывшая буржуйка,
В ведёрке лёд, а не вода, И, значит, чайнику не булькать.
Не греть мне рук у кружки  жаркой. И желудёвую заварку
Напрасно Зина к сахарину вчера несла из магазина.
В сырые валенки влезаю. Башлык, бушлатик, малахай…
Худые варёжки хватаю…. Прорвёмся. Не помру, нехай...
И, словно выгнанный взашей, Сквозь шесть зловещих этажей,
Где в окнах, штопанных фанерой, гуляет ветер полной мерой –
Ура! Я – конница! Несусь! Сдавайся, фриц, за нами Русь!
Морозный воздух лезет в ноздри, вползает струйкой под башлык…
Быстрей, быстрей! Пока не поздно, пока он в сердце не проник...
Бегу, а он хватает горло и обжигает изнутри.
И грудь ошпаренную спёрло. Быстрей! Быстрее… Раз, два, три…
Но обжигает больно так – Невольно замедляю шаг.
Иду. Дышать гораздо легче. Лицо царапает метель.
Не чую пальцев, словно нечем руке нести пустой портфель.
Но вот и школа. В самый раз – влетаю в свой «в» 1-й класс.
А там Рабазов и Плюснин, Лианский, Бортников, Нечаев,
Димидка, Локтев… Я не чаю, как мог бы жить без них один.
Когда мы носимся гурьбой, толкаясь, «выжимая масло»,     *1
Шалим и шкодим – жизнь прекрасна, не омрачённая судьбой.
Ещё АннВанна говорила, домой дадут кусочки мыла.                А в перемене всем морковника дадут по целому половнику.
12.11.2003

ОПЯТЬ МЕНЯ ЗАЖРАЛИ КОМАРЫ.
ГУДЯТ, ПАСКУДЫ, В ПРЕДРАССВЕТНОЙ РАНИ.
СТОЗВОННО-МИТИНГОВОЕ ОРАНЬЕ! ПИРАНЬИ В ТЕЛЕ ЖЕРТВЕННОЙ ОВЦЫ!
ОТЦЫ! СОБРАТЬЯ! МАТЕРИ И ЖЁНЫ! ДО-КО-ЛЕ?!! СКОЛЬКО БУДЕМ ИХ ТЕРПЕТЬ?!
НЕУЖТО ПОКОРИМСЯ ВРАЖЬЕЙ ВОЛЕ КРОВАВОГО,БЕСОВСКОГО ОТРОДЬЯ?
А-НУ, ПО 200,! ПУСТЬ ДУША ЗАБРОДИТ! И ДРУЖНО В ОКНА ВСТАВИМ, КАК ВСЕГДА,
ПОМЕЛЬЧЕ  СЕТКУ. ТАК НАДЁЖНЕЙ, ВРОДЕ? И НЕ ПРИСЯДЕМ КWАКАТЬ В ОГОРОДЕ.                И НАС НИКТО НЕ СЛОМИТ
            НИ–КОГ–ДА!       2оо2
  58
Я ХОЧУ ЦЕЛОВАТЬ ЭТУ ГРУДЬ
Вот и солнце нырнуло в Сену, исчезая с контуров крыш.
Тёплый вечер ласкает стены, изливая ночь на Париж.
Чем чернее панбархат полей, тем в Париже светлей.
У вечернего платья Земли ты, Париж, декольте.
Ослепителен блеск наготы кабаре, варьете.
И сияет твоя красота в зеркала, зеркала. Зеркала…
Миллионно сверканье брызг в бриллиантах груди твоей.
У тебя, опьяневший вдрызг, переплёлся мильард страстей.
Все хотят на тебя взглянуть, погулять и гульнуть, кутнуть;
И в пучине твоей утонуть…. В добрый путь!..
Ты б хотел в декольте заглянуть? Посопеть, пососать, лизнуть? Позабудь!
 ----Здесь я в 1964г рисовал СЕРП и МОЛОТ+ фигу. Вывод закономерный в те годы. ---.

ИЗ ПОЭМЫ «ТАМАРА» (Сокр.)

Возьми кольцо. Не откажи мне в этом. И, если хлынут дни седых годин,
То рядом я повсюду буду где-то. Надень  кольцо - явлюсь, как добрый джинн
         Я тебя ни о чём не прошу, лишь позволь быть послушным джинном.
Чтобы солнце в постель поутру подавать с молоком и малиной.
А ещё - шелест трав, щебет птиц.
 А пока ты, чуть слышно спишь, навевать тебе сны озорные,
Пить дыхание губ твоих, гладить воздух волос льняных,
робким взглядом лаская спину.
И вчерашних слезинок соль, что легла в голубых ресницах,
Чёрным мавром боясь присниться, целовать, обретая боль.
Дум твоих целовать боль, слёз твоих испивать соль.
Пусть - во мне эта соль-боль. А тебе пусть всегда легко.
Разреши мне быть джинном твоим.           1976?

Я ВНОВЬ НЕ ТОТ, ОПЯТЬ НЕ СДЕШНИЙ,
МЕЛЬКАЮТ ДНИ СУДЬБЫ ИНОЙ,
То клоун я, то Каин грешный,
то смерд, оплаканный вдовой…
Безмолвный труп.
А вот и красная девица с мольбой над тёмною водой
Ей давит грудь, и сердцу биться так больно, хоть по-волчьи вой!
И, горькое из жарких губ: «Постыл!.. Не люб!»
Чужие горести и грёзы мне суждено, смакуя пить;
 Чужую боль, тоску и слёзы в себя смолой, кипящей, лить.
   И мыслей, грающую стаю, в себе носить. Я ей играю…
 Горю, покуда не сгораю.… И равнодушию дарю.
Но продолжаю…. Сочиняю.  10.12.4

РИСУЮ СЛОВОМ
Рисую словом. Рисую снова. Рисую счастье. Малюю страсти.
И то, что снится, и то, что  мнится, и то, что в жизни не пригодится.
Тела рисую, рисую лица, и жеребёнка, и кобылицу…
Меня ругают, рублём пугают. А я и сам-то не понимаю –
59

«Я памятник себе…» А. С. Пушкин

            НЕ ПУШКИН Я, И НЕ ГОРАЦИЙ Я,
И «ЛАВРЫ НА ЧЕЛЕ» - НЕ ПРО МЕНЯ.

Но хочу, чтобы сотни любимых мне строк
не упали со мной за последний порог;
а шуршали, смеясь, в городах и горах
по просторам унылым на голых ветрах;
и плясали порою на чьих-то устах,
не тревожа слезами покинутый прах.

Чтобы время слова те носило
далеко от забытой могилы.
Но однажды,
совсем на меня не похожий,
по иному бредущий вдоль жизни, прохожий,
невзначай подобрал те слова;
 и чтоб с ними,
глухо звякнуло,
всеми
 забытое,
имя.
  24  июня о12

 2.   МАЛЕНЬКИЙ, МЕННЬШЕ ВАЛЕНКА

А, ушедшие в небо так рано родители
(ведь меня, пятилетнего только и знали),
молчаливо и скорбно оттуда следили бы,
как людишки внизу, пригибаясь, бежали.
Уловили звучанье родимой фамилии,
словно звон перезвончатый
«Диль! Дили-дили»;
прослезились б в улыбу и тихо шептали:   
«Мы его - сорванца, не напрасно рожали».


3. Для сердец матерей есть известное правило.
Вот, и мама, должно быть, зардевшись, добавила:
«Тише, тише вы!..
Слышите?
Слышите, ангелы?
Это младшенький наш,
шалунишка, наш маленький».
--------
    А «МАЛЕНЬКИЙ» давным-давно  смаковал ДВЕ СЕМЁРКИ с %
__________________________________________

---- * -  Сочинено специально для этой книги,,
                которую ощущаю, вроде как бенефисную.
29. о6. о12

60


ПИШУ- ПИШУ.
КУДА ПИШУ? КОМУ ПИШУ? НАХРЕНА ВСЁ ЭТО?

Когда-то давным-давно был хороший гвоздь. Была крепкая стена. Верёвки были бесплатно. Ещё не знал женской ласки. Этих звонких струн обнажённого сердца. Только любознательность и удерживала... Ну, и дура ж ты, молодость! Но, может, ты и права? 3 часа. Гашу свет. Поворачиваюсь к стене. Всплывают юные мордочки. Взгляды, улыбки, ямочки на щеках… Это вы, милые бабочки, порхающие в Садах Поэзии. Узнаю. Здравствуйте, милые. Всё трудитесь? Всё лижите хмель нектара с шамкающих губ, беспробудно пьяного Пегаса? Всё смакуете росинки лирики с его, вздрагивающих во сне ресниц, бровей? Кстати, а есть ли у него брови? Впрочем, пейте, милые, наслаждайтесь! Не затем ли и я пишу, чтоб видеть ваши улыбки? А вот и шмелики загудели, муравьишки забегали. Это вы, рыцари ямба и хорея. Н-да, молодость, конечно права. А мне спать пора Вот укутаю ноги. А за газ не уплачено. И зачем покупал «Три Толстяка»? Три часа пополуночи. Скоро утро – 8/9.10. 2005. 3-25.
Знал я одну. « Пегасик мой, Пегашёночек»,- говаривала она, мило хлопая того по морде; изящно лавируя бёдрами среди  всякого рода Издатовых (и тех, что помельче).Приятная дамочка… Милая. Однако, светает. Спать. Спать.  5ч. 9.10.о5
               
СОН В РУКУ
Прелестному созданию с тонким ароматом таланта и розовыми коготками.

Изящно лавируя бёдрами, меж гордыми, бодрыми, хитрыми,
И, молью побитыми одрами, да мэтрами, лордами, литрами;
Тусовки, присутствием крася, в столичной толпе, на Кавказе,
И ночью с Пегаса не слазит – рифмует, флиртует, проказит…
Она над занудною прозою, пылая ланитами розово,
Взошла грациозною РОЗОЮ, в манящей фантазии позе…
Фартуна такую не сглазит. По высшему классу фактура.
Она не проказит – ПЕгасит на пастбищах литературы.
Октябрь 2005

*****
НОВЫЙ МУСОР В СЕДОЙ ГОЛОВЕ
      PSw: (См. ОБЛОЖКУ) * Из ВСЕХ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ НОВОЙ РОССИИ  эта -
     самая ранимая (до кровавых мозолей), но нужная для РУССКОГО ДУХА;
     требует ряда суровых жертв во имя прогресса. Мужайте, люди! И пусть
     высохнут ваши слёзы. Я верю - портянка ещё к нам вернётся! На новом
     витке истории, в НАНО-МОДЕРНОМ  ВЕЛИЧИЕ И МОЩИ! Запомните этот
исторический день
16 января 1года ПОСЛЕ КОНЦА СВЕТА.
ВРЕМЯ ПОШЛО. Я  НАЧАЛ  ОТСЧЁТ.

     И как знать, может, она к нам вернётся вместе с джакузи, или ещё, чем-то
     необходимым, для рядовых и капралов розового и голубого оттенков духа.
     Будущее неведомо. Может, и мастей станет больше? Кроме этих и хаки?..
18.о1.о12

…1948 -                - 1953…
=====.=====           =====.=====               
ТБИЛИССКОЕ
НАХИМОВСКОЕ
 УЧИЛИЩЕ


ИЗ ГЛАВ, НЕ ВОШЕДШИХ В АЛЬМАНАХОМ № 5
ВОСПОМИНАНИЙ  БЫВШЕГО  НАХИМОВЦА
уапсинский порт. Отсюда был путь в летний лагерь в Ф. Геленджик

81
на празднование 30-летия Училища, и у меня завязалась оживлённая переписка с Потаповым; я с радостью послал ему «сей труд». Появившись в Тбилиси, я несколько раз посещал его с друзьями и лично. Он был приветлив и доброжелателен, много рассказывал и показывал; но не помню, чтоб он высказывался по поводу «Синего Солнца». Может, он уклонялся от этого. Или был немногословен – не помню. Я же все эти дни был взвинчен, как никогда. Так, должно быть, ощущает себя невеста перед замужеством. Очень уж любил я себя, собой восхищался, и купался в каком-то райском единении со всем нашим нахимовским братством.  До сих пор считаю 5 лет, проведённых в стенах Училища, лучшими днями своей жизни, а наше нахимовское родство – самым святым чувством. Должно быть, всё это у меня было чрезмерным, как у экзальтированной девушки-курсистки. Не мне судить. Но такое восторженное состояние привело к нелучшему, из того, что я совершил в те дни. Промахи досадные были. Хоть и не в том, за что изначально Потапов на меня обиделся.       3. ПОЧЕМУ? «А что ты так не любишь дворян?» Извините! Но это не ко мне. Оказалось, что причина в эпизоде с эмигрантом в «Синем Солнце». Его я привожу курсивом. Думаю, что из-за них и разгорелся весь этот сыр-бор. Но, разве здесь не ощущается боль за человека, которому я посвятил почти целую страницу, описав с детства до старости в изгнании? Если в нейтральных (как мне кажется) строках автора, о правде жизни, видеть насмешку, или издёвку; то, допускаю; что Шолохова, за «Тихий Дон» могли расстрелять и красные, и белые. Я же, вполне искренне говорю – писал это с огромным сочувствием к старику. Хоть и был воспитан истинным «совком». И считал «Дядю Сэма», как и Гитлера – буржуями. Но дворян Пушкина, Гоголя, Толстых (Л.Н. и А.Н.- советского, между прочим, барина) очень даже уважал. Восторгался и многими, из живших рядом, «бывших». Они, как правило, были благородны и в простых жизненных отношениях. Многие из них начитанны и обладают, при всей своей простоте, хорошими манерами и замечательной речью. Даже в интонациях. Печально, что я не смог объясниться с Леонидом Николаевичем. Мне так важно было знать его мнение о моей «Ф.С.». Но не знал, что он, будучи сыном царского генерала, Главного Фортификатора (начальника всех военных укреплений) Кавказа, очевидно, перенёс множество унижений от всякого сброда, опьянённого революцией. И болезненно воспринял моё «Синее Солнце». Оно полностью есть в Альманахе №3. Вот отрывок. И судите сами.      А где-то, в притихшем баре висит пустоты грусть.
    Бывший тамбовский барин думает: "Ну и пусть"
Шар с потолка шарит - льёт грусть,  Сжался в углу аквариум - пьёт грусть.
Тенью тоски своей в баре старик ходит. Мысли синя-синей в нём бродят.
Что же его тревожит? Синь - свет? А разве иное было в мгле лет?
Рыбам, бросая крошки, (Эх - ма), он ещё помнит немножко (Ба, ба!) –
службу в кавалергардах (Ать-два), «Маму Клико» с бильярдом. Н-да, н-да…
А где-то, теряясь в прошлом, льётся полоска света
и снегом пруд запорошен. Он видел из «Детской" это!
В окошко доброе солнце светило из мёрзлой дали, И пар от воды клубился
Там бабы бельё стирали. «А жизнь идёт по спирали » - однажды ему сказали.

82
В то время красиво врали; подумать только - спираль
Чёрта лысого! Доигрались.

Такое разве забудешь, как рябой коновал ему - своему поручику, дыша гнилыми зубами, скотина, руки выкручивал, ив рот портянку совал? Бессильный давился рот от этого «разговенья». Тот, кто познал мгновенья духовного (!) наслаждения вкушая с благоговеньем нектаров тающих... Вот, давился чужой портянкой.
Разве не с той минуты  солнце стало синеть? С той самой.
А этот, идёт сквозь время, корявый красный мужик, и с неба хватает звёзды,
и к этому мир привык...
А, что если и не врали? А что если по спирали?
Теперь-то, поди, синеет тамбовский красный мужик?

Свои воспоминания в 2010 г. о нашем училище я начал с главы    «ИГОРЬ ШИШКИН. БЕСПОЩАДНОЕ РАВНОДУШИЕ ВРЕМЕНИ».
В последние годы у меня сохранилась переписка лишь с Колей Кучумовым, Жорой Огурским и, прервавшаяся несколько ранее, с Игорем Фёдоровичем Шишкиным. Неожиданно в начале июля 2009 пришло письмо от Валентина Максимова с предложением поучаствовать в работе над историей ТНВМУ. Я сразу оповестил об этом друзей с просьбой помочь фактами. В ответе Игоря от 15 августа, кроме тёплых, прозвучали и ледяные слова: «За последний год 3 операции на сердце…» Первое моё побуждение – ответить сразу, со всем, имеющимся у меня материалом. Тем более что в главе о спортивных достижениях, без его огромных успехов в этом деле, писать был не в праве. Но сделать бы ещё немного вот этого, и чуть-чуть вот этого. И, и, и,…       Однако, мои возможности точно сформулированы в письме, милостиво мне помогающей, Ларисы Берниковой: «…выводя на бумагу Ваши письма, я звоню Леониду. Он приезжает ко мне на работу и их забирает. Вот такая у нас оперативность. В Интернет-кафе он не пойдёт, как Вы советуете; ибо работа с компьютером не его уровень. Как говорится, он глубокий «ламер».    Добавлю: На работе у Ларисы есть начальство. Она свободна лишь в обед после еды. Приезжать к ней удаётся далеко не каждый день. И, кроме этого, меня преследовали самые разные обстоятельства. Выход из строя на 3 месяца списанного компьютера (подарок Ларисы), по которому я упорно стучал корявым пальцем, лишь одна из бед. Не было дня, чтобы я с утра не жаждал написать (не дожидаясь пошлой причины приурочивать душевные порывы к праздничным датам). Тем более, и Кучумов, и Огурский, и Максимов, одинаково «юны». А чем это пахнет, по себе знаю. И всегда, думая о переписке, пытаюсь надеяться на то, что письмо будет прочитано. И, так же, как и теперь, думаю: Пусть лучше Игорь (Коля, Жора, Валя) промолчат, обижаясь на меня за что-то (и пусть даже не справедливо!), лишь бы было у них всё в порядке. Я не пытаюсь оправдаться. Всё равно, несмотря ни на что, давно был обязан ответить. С Жорой письмами обменялись. А Коля молчит. И Игорь тоже. Если кто-то прочтёт мой рассказ «Прости, Валера» в цикле «ПРОБА ПЕРА» (хочется поместить его в конце блога), так там об этом. Нельзя добрые дела откладывать на завтра. И надо это делать самому. Лично!
83

В заключение, несколько строк об Игоре: Мы из одного выпуска. Он из 2-го взвода, я – из 3-го. Помнил его как отличного прыгуна в воду, как капитана нашей баскетбольной команды. Не только умница, но и разносторонний спортсмен. Сколько у него было высших разрядов – не помню. Недавно узнал, что позже он капитанствовал и в высшем училище, и в командах мастеров СКА Ленинград, «Динамо» Ленинград, в сборной Северного флота. Я его лучше узнал в 1974г. на 30-летии училища в Тбилиси. Меня поразил его мягкий непринуждённый юмор, ирония, самоирония. На моё сравнение его с Всеволодом Бобровым (я говорил лишь о тигриной пластике движений), он коротко и ёмко нарисовал мой маршрут. И сказал это образно, но не обидно. Кстати, мне обидно за Боброва. Сейчас его вспоминают всё реже и как-то однобоко. Я же считаю, что лучше его не было ни в футболе, ни в хоккее. Да, время было иное, и сопоставлять трудно. Но в великом букете: Стрельцов, Блохин, (может и Симонян, Кипиани и…) поставить его ниже нельзя. Как, и других, из упомянутых. И в хоккее он не менее значим, чем Харламов, Фирсов и кто бы то ни был. И били его и зимой, и летом, ведь играл на два фронта. Круглый год. Мне приятно было услышать от Игоря, что логику действий в качестве капитана команды он почувствовал в игре предыдущего капитана сборной училища Валентина Максимова, который, играя в очках (!), был лучшим среди не менее ярких, на первый взгляд игроков. Это был капитан капитаныч! Позже мы с Игорем встречались в. Горьком у Е. В. Бруснигина. Интереснейший Игорь человек! Кто с ним близко не знаком, могут заглянуть на сайт www. Ipa – spb. com. И в журнал «Мир измерений» №9 за 2009г. Надеюсь – я больших тайн не выдал, и он меня простит…            .      Игорь, дорогой! Пишу я это не только о тебе, но и для тебя.        .                .                И, ДА ХРАНИТ ВАС ВСЕХ ГОСПОДЬ!   15.о1.о1о
                АДИК СИДОРЕНКО  («СИДОР») (сокращ.)
С неразлучной парой – Габидов и Сидоренко я оказался душевно близок, что и послужило многолетней дружбой. И лирики, и шкодливости было в нас предостаточно. У каждого в разных %. У них хорошего  было  больше. Я был бесшабашней. Рафик первым стал сочинять стихи. Адик же, на мой взгляд, проявил больше разных способностей. Могу, конечно, и ошибаться, так как с Габидовым мы расстались, через 3 года. А с Адькой сидели за одной партой и ходили в одном строю 8 лет. У меня много фотографий тех лет. В 7-м классе у Адьки появился допотопный фотоаппарат.  Составляя смеси, проявлял и закреплял под одеялом, в каких-то жестянках, Руки коричневые от гипосульфитов, сульфатов (и как их там) не успевал отмывать. По началу, было много брака.  Он рвал, а я у него выхватывал всё. И чуть заметные изображения, и с пятнами. Так я собрал большой архив. Уже на гражданке, работая в Анапе главным инженером НИИ, он вёл секцию кинолюбителей.
   После 2-го курса Высшего В.М.училища мы ходили на барке «Седов» до Азорских островов. Намеченный маршрут: Кронштадт – Карибские острова – Одесса не состоялся, в связи с обострением международной обстановки, Но, всё же, осталась масса впечатлений, и много интересных фотографий.
84

К сожалению, в те дни Адька затаил на меня обиду. Виду не подавал, но, в результате у меня в куче «Седовских» снимков не оказалось ни одной моей физиономии.. Уже в училище я сорвал со стенда кадр загрузки угля на борт «Седова».  Адька увлёкся Лермонтовым. И сам стал сочинять. Самым зрелым было стихотворение, которое я необдуманно после смерти друга, послал его жене Лиле. Она перестала отвечать на мои письма. Лиля, конечно, решила, что «герой» стихотворения Адик. Но темой был печальный случай с нашим другом Софроновым, которого незадолго до этого списали на флот, так как он отказался жениться на, якобы забеременевшей от него, шалаве. Эту стерву подложили ему в постель хозяева «хаты», в которой с ночёвкой отмечали праздник наши парни. Кстати потом она призналась, что не была беременной. Но, курсанту карьеру загубила. Вот как порой не выгодно быть высоким, красивым и перспективным женихом. Вот это стихотворение:   
УТРО В ОКНАХ, кончен пьяный бред, мы проснулись трезвые и злые.
На столе прокисший винегрет и бутылки варварски пустые.
Мутный взгляд на смятую кровать, на свои, изжованые, брюки…
Как я мог так нежно целовать губы этой похотливой суки.
Как я мог про всё, про всё забыть. наплевать в лицо тому, что свято.
И вот эту мразь почти любить, иступляясь на кровати смятой……
Ты сейчас ещё спокойно спишь. Спи. Тебе вставать не надо рано.
Ты простишь меня? Я знаю – ты простишь.
Только я себе прощать не стану.     1957г.(?)   
В этом стихе я вижу только одну шероховатость – в конце он обращается к другой. Но, боюсь, что найдётся не мало таких квадратных, как я, которым это надо разжевывать. И, всё же можно было бы найти более точную строку. К примеру: «Ты в Баку всё также мирно спишь». Вариантов много.. Но он писал лихо, не думая о редактировании. И, может, я не прав. По крайней мере, за всю жизнь я не написал ничего лучше. В первый приезд ко мне, он рассказал забавный случай. Однажды на встрече поэтов в Баку его попросили выступить. Он не хотел. Но публика настаивала. Он вышел. Произнёс: «Весеннее». Постоял, поднял глаза: «Кап». Постоял. Взглянул налево: «Кап!» Опустил голову, что-то потёр носком левой ноги, вскинул голову «Кап! Кап! Кап!» Не буду вас и себя мучить. Палец устал, да и клавишам надоело. Но он продолжал в таком духе минуты три, не меньше. Я был в восторге. И безоговорочно поверил, что он держал аудиторию в напряжении и сорвал бурю оваций.  Это навело меня на наивную мысль расшифровать его номер: 
            Кап! И даже шорох снега слышен. Динг! И взвились к небу птичьи кличи.
             Донг! Сорвалось каплей солнце с крыши…. Кап, кап, кап…
                В игре лучей  поплыл ручей. Звенит, журчит, куда-то мчит.
        Динг-донг! Динг-донг! – ему в ответ. Динг-донг! Динг-донг! Весны привет.
      Стучит, звенит: Динг-донг,  динг-донг – весенний, капельный пинг-понг….
                Кап! И я ловлю ладонью брызги. Донг! И я участвую в игре.      1963
Эти строчки не имели б успеха, не предвари я их рассказом Адика. Он дважды приезжал ко из Анапы. В первый – из Дзержинска, где был в командировке. В тот вечер Адик рассказал, как его, после госэкзаменов, когда 
85
был уже сшит лейтенантский китель, списали на флот матросом за то, что набил морду сокурснику, оскорбившему девушку. Как, в первые дни, после отчисления, стриженный наголо под салагу, он наплевал на устав. Всё кончено! Жизнь сломалась! Не реагируя на призывы дневального, он после отбоя бродил по двору. Под луной на земле блеснуло что-то белое. Поднял. Оказалось – 4 зуба лошадиной челюсти. Повертел, ухмыльнулся и бросил через плечо. Подумал: «А что, если запустить по воде? На каком “блинке” утонет?» Поднял. Веточкой поковырял грязь. Помыл в бочке. Разглядывая, усмехнулся. Вот что мне осталось! Единственная ценность. Шутовски прижал к сердцу. И молнией сверкнуло в мозгу! Надо действовать! Вытер бывшую лошадь о голландку и положил под тельник. Заснул он не сразу. На подъём не реагировал. Когда надоело слышать крики и ругань старшины, не разговаривая пошёл в туалет. Все умывались, отплёвываясь и сморкаясь, а он тщательно зубным порошком драил лошадиное зубы. Хотелось вместе с матросами, крутившими у виска пальцем, дико хохотать. Но он мрачно терпел. Дежурный вырвал челюсть и бросил в урну. Адька кинулся к нему, но его скрутили. Позже незаметно вынул челюсть и спрятал. Отсидев в молчании трое суток на губе, принялся за старое. В конце концов зубы отняли. Он несколько дней ничего не ел. Похудел. Но самое трудное оказалось впереди. В бане он намыливал клочок лошадиной шерсти. Хватило ума, всё это время её не показывать. Благо - шерсть прятать было легче. Пот разъедал грязное тело, щипал глаза. Зуд был невыносимый. Старшина приказал отнять шерсть. Не смогли. Держался, как герой Шипки. Притворно сопротивляясь, радовался, когда два матроса держали его, а третий намыливал; и, окатив  водой, сунули под душ. В психушке врач его раскусил, но сказал, что 9 лет для моряка срок достаточный. Почитав Адькины вирши, подарил книгу: «Это в обмен на тему диссертации. Адика комиссовали. Иначе, вышел бы на гражданку в 28 лет В те годы матросы служили по 5 лет.
      Рассказывал он много и красочно. Позже, взяв путёвку на теплоход по Волге, он заезжал ко мне с женой Лилей. Мы часто переписывались. Они жили в Анапе на Улице Краснозеленых д.7 кв. 58. У него был огромный фото и кино-архив, акварели.  Должны быть и стихи и рассказы. Зная его характер авантюрный, изобретательный, удивительную активность, фантазию, верю, что оставил и детективы, фантастику, сказки. И много ещё всякой интересной всячины. Но, где всё это? Интересный он был и загадочный. Сколько всякого в нём понамешано! И талантов, и, даже, пород. На фото, привезённом из предвоенного детства это ангелочек с удлинённым овалом лица. Такие на всех женских портретах Карла Брюллова. Смуглый. В лице, в первое время, мне слегка чудился оливковый цвет. Как у перса? Или турка? Или от хины, если лечился от малярии? Но проступал он сквозь густой шоколадный, загар бакинца. А губы даже на этом фоне были вишнёвые, не как у других. По метрикам Адольф Петрович Сидоренко – русский. Фамилия украинская. Имя в честь деда. Фамилия матери Шевченко. (Тоже украинская). Таким я его помню. Букет  диковинный. Он был моим самым близким другом.    09.01.10



86
В  ВОЕНОЕ  ВРЕМЯ ЗА ОТКАЗ ОТ ПИЩИ РАССТРЕЛИВАЛИ.
Урок английского. Моряк обязан знать английский. Поэтому, немецкий и французский, которые учили «на гражданке» ушли в прошлое.  Мы становились «пОЛУглотами». И какой-то умник изрёк: «А клюква на немецком – das pizdas. А как будет по-английски?»  Класс взорвался. Нам, недоразвитым, этого было мало, и мы всячески способствовали увеселению. Я был бы не я, если бы не оказался самым искушённым в словесности. Оставив в неприкосновенности целомудренное «das », последние три буквы заменил на русско-народное «дыш». Преподаватель промолчала, словно не слыша. Но публика ликовала. И я стал настаивать. В итоге оказался в коридоре. Когда комроты Николаенко я нагло объяснял, что такое слышал в Горьком от старшеклассников, глаза его сверлили меня ненавистью. Понятно, что я получил сполна. Но был возмущён, как пострадавший за правду. Похоже, сам уверил себя, что эта импровизация была научным поиском эсперанто. И когда на обеде раздал первое (я был «бочковым»), сел сложа руки, не открывая рта. На приказ приступить к еде, сказал, что не буду. Заслуженный фронтовик старшина Ефимочкин недаром пережил контузию и, кажется, носил осколок в шее (голова его слегка наклонялась вправо). Он  знал боевую практику и произнёс суровое: «В военное время за отказ от пищи расстреливали». Тут же возник командир, приказав встать: «Двое суток карцера!» Я сразу же сел, желая обедом пополнить свои силы. Но закон – есть закон. Поесть мне не дали. Слава Богу, что не приговорили к расстрелу. Наверное, устав этого в мирное время не предусматривал. Я не слышал, чтобы кого-то ещё сажали в карцер. Он находился на заднем дворе под 5-й ротой, в подвале караульного помещения. Больше я туда не хочу. В жаркий летний день я околевал там от холода. Начальник караула, сволочь такая, службист безмозглый, целый день заставлял меня, 14-летнего пацана, стоять, убирая лежанку. А сидеть на холодном, земляном полу было невозможно. И минуты не выдержать. У меня всё. С тех пор я не практикую отказа от пищи.

       И вам не советую. Поставил точку и чуть не приписал «Чтоб тебе…!» Но, пе-
        редумал. Он, пожалуй, и так там. А нет – «хай живе» старикан. Может, у не-
        го мальчики кровавые ёрзают. В глазах.  И ещё понимаю: «А получил-то я по
        заслугам. Правда, не за кусок, который вырвали у меня из пасти». 11.о1.о10

БРУСНИГИНЫ
1. ЕВГЕНИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ. Помещение роты состояло из широкого коридора, часть которого, вдоль окон, выходящих во двор, была заставлена столами. Это наша столовая. Напротив двери в классы и в кубрики (у каждого взвода- класса, свой). Так вот, в этот коридор дважды на моей памяти выходили нахимовцы, демонстрируя скорбь. Один случай – смерть товарища Сталина. Другой – отъезд из 1-го взвода старшины Бруснигина на учёбу в Питер. Вернулся он лейтенантом, командиром того же взвода. Скажу честно, меня, инкубаторского, как и других, смерть вождя повергла в уныние. Когда с пелёнок дули в уши: Дорогой товарищ Сталин, дорогой товарищ Сталин…. С ним все подвиги и победы. Отец народов…. Поневоле проникнешься чувством непоправимой потери.   Однако, скорбь мальчишкам не обязательно

87

демонстрировать. Не хватало ещё рвать на себе волосы, как на кавказских похоронах. Конечно, выходили из класса в общий коридор, размазывая сопли, не все, а некоторые. Но, вне всякого сомнения, горе, или печаль от ощущения потери была присуща всем нам. И меня, воспитанника другого, 3-го взвода, уже взрослого, в 1974 году, на 30-летии ТНВМУ, очень порадовала тёплая встреча Бруснигина бывшими нахимовцами. Возникло даже яркое чувство гордости за него, когда на торжественной встрече в Доме Офицеров при чествовании, его имя вызвало такую же бурную овацию, как и имя Леонида Николаевича Потапова – всеми любимого учителя черчения и рисования. Были восторги и при упоминании других имен в той или иной мере. Но чувство благодарности Потапову и Бруснигину зашкаливало. Позже в Горьком мы оба работали в КБГТЗ, создававшем радиолокаторы для подводных лодок, жили неподалёку, и я часто бывал у них дома. В этой семье меня встречали радушно. Одно время, в тяжёлый период несчастливой любви, я там мог отводить душу. Благодаря Евгению Васильевичу, сменил профессию. За это ему большое спасибо. Работая, по стечению обстоятельств, не по призванию, я чувствовал себя неуютно,. Из-за трагического случая был не в лучшем состоянии духа. Был декабрь. В СКБ каждый Новый Год выпускали стенгазету в несколько листов ватмана. Заболел признанный карикатурист. Штатный, дипломированный художник на это не претендовал. И Бруснигин сказал, что у макетчиков есть «большой специалист по полит-сатире». Эта наивная фраза не моя. Он так сказал. И меня привлекли к, любимым мне, шаржам. Я много лет не держал в руках карандаша. И в 1-й  день еле одолел пару картинок. Но вскоре вошёл во вкус и в результате выдал на шести ватманах кучу всякой всячины. Газета имела огромный успех. Без ложной скромности скажу; что, через несколько лет, встретившись на пляже с начальницей отдела, в подчинении которой были художники, услышал, что такой газеты, как моя, никогда у них не было. Ни до, ни после. Она ещё и раньше приглашала меня в отдел, но директору не понравился мой акцент. А штатный художник СКБ Алик Примак убедил меня заняться живописью. И вскоре я сменил место работы и профессию.          10.01.10 
 ГАЛИНА ВЛАДИМИРОВНА. Вчера в четверг 12.11.2011 на «СРЕДЕ ПОЭТА» (вчера -потому что сейчас уже 03ч. 25м. пятницы) Татьяна Фалалеева  прочла своё по праву злое стихотворение,  ибо написано оно по факту хладнокровной  «СКОРОЙ ПОМОЩИ», приведшей к гибели больного. Сразу все заговорили о безобразной работе медиков в наше «капиталистическое» время. А я думаю, что вопрос гораздо сложнее, ибо был свидетелем садистской жестокости  персонала 4-й больницы Канавинского района г.Горького ещё в благополучном 1972 (если не ошибаюсь) году. Не написать об этом, я, просто, не имею права       
Галина Владимировна была замечательным, отзывчивым человеком. Впервые я увидел её среди жён старшин и офицеров в Геленджике. Молодая жена молодого Бруснигина. Ну и что? Мне это было без разницы. Правда я заметил, что, разговаривая с подругами, она, по-матерински, говорила о выправке «маленьких матросиков». Подумаешь! Ведь, мы все такие красивые
88

морячки! (с прискорбием сообщаю, что я тогда и себя таковым считал).
     Позже мы встретились уже в Горьком напротив Дома Учёных, где в наследном домике предков Галины Владимировны, жила она с мужем и двумя дочерьми. Да, была ещё и собачка Фунька. Жили они тесно, так как  в доме было ещё несколько семей.  В квартире много места занимали книги. А когда появился Володя, и родилась Катюшка, свободней не стало. Но  меня там всегда встречали с радушием. И, какая бы проблема мной ни владела, хозяйка рта открыть не давала: «Сначала поешь, а потом и поговорим». Спорить с ней было невозможно.  Я был холостяком. Работал, облучаясь высокой частотой, в лаборатории, где от генераторной лампы хулиганил жёсткий рентген. У меня болели глаза.   Несколько лет я пытался их лечить. И в поликлинике, и в заводской санчасти, и в командировке в Капустином Яре, и даже в Куйбышеве во время отпуска. Ничего не помогало. И однажды Галина Владимировна (библиотечный работник и знаток целебных трав) спросила: «А ты регулярно завтракаешь?» Услышав, что, выкуривая до обеда полпачки папирос, первую пищу заглатываю лишь в заводской столовой, сказала: «Вот в этом и корень твоей болезни. Глазам, как и всему организму, нужна пища. А курить надо бросать». Грешен. Курить я не смог бросить. Но завтракать научился. Её совет, в укор нашей медицине, оказался единственно верным.  Но вернёмся в Канавино. В то лето Галина Владимировна, страдавшая гипертонией, отважилась свозить внучку на юг. Вернувшись, узнала, что бывший нахимовец Юра Федосеев парализован. Он, отставной капитан 1-го ранга, работал  тогда в Кронштадте начальником клуба. И приезжал в гости к Бруснигиным. Переписывались. Приняв болезнь Юры близко к сердцу, Галина Владимировна решила срочно ехать в Кронштадт и договорилась с комендатурой о билете. Она была крайне взвинчена, все понимали, что это опасно. И мы договорились, что я буду её сопровождать на вокзал. В воинской кассе, не давая билета, ей нахамили. В итоге - инсульт.
    Врач «Скорой» сказал, что дело плохо, и, вместо районной, её надо везти в ближайшую больницу. Вот этой ближайшей и оказалась подлая Канавинская №4. Принимать больную там не хотели. Молодой врач «Скорой», чуть не плача, доказывал, что другого выхода нет, больная нетранспортабельна, и секунды решают всё. Из трёх скотин женского вида самой подлой оказалась самая маленькая. Жаль, не знаю её фамилии. Ведь, и у таких животных, наверное, есть фамилия-имя-отчество? Она, под хохот ехидных коллег просто издевалась над нами. Полчаса, не подходя к больной, записывала с моих слов данные. На вопрос об адресе, я замялся. Бывая не раз, не помнил № дома и квартиры. Каждый мой ответ сопровождался подначками. А когда я не смог назвать возраст, выдумала новую «игру». Раз десять на все лады изумлялась, что я ничего не помню о своей жене. (Ах, не любовница? Ах, вторая жена? Ух, и как же ты такой маленький с ней огромной справляешься? Бедненький, и что же ты не нашёл никого кроме  этой старухи ?)
Что я мог поделать? На враче лица не было. А, ведь, её, наверно, ещё можно было спасти?

89
морячки! (с прискорбием сообщаю, что я тогда и себя таковым считал).
     Позже мы встретились уже в Горьком напротив Дома Учёных, где в наследном домике предков Галины Владимировны, жила она с мужем и двумя дочерьми. Да, была ещё и собачка Фунька. Жили они тесно, так как  в доме было ещё несколько семей.  В квартире много места занимали книги. А когда появился Володя, и родилась Катюшка, свободней не стало. Но  меня там всегда встречали с радушием. И, какая бы проблема мной ни владела, хозяйка рта открыть не давала: «Сначала поешь, а потом и поговорим». Спорить с ней было невозможно.  Я был холостяком. Работал, облучаясь высокой частотой, в лаборатории, где от генераторной лампы хулиганил жёсткий рентген. У меня болели глаза.   Несколько лет я пытался их лечить. И в поликлинике, и в заводской санчасти, и в командировке в Капустином Яре, и даже в Куйбышеве во время отпуска. Ничего не помогало. И однажды Галина Владимировна (библиотечный работник и знаток целебных трав) спросила: «А ты регулярно завтракаешь?» Услышав, что, выкуривая до обеда полпачки папирос, первую пищу заглатываю лишь в заводской столовой, сказала: «Вот в этом и корень твоей болезни. Глазам, как и всему организму, нужна пища. А курить надо бросать». Грешен. Курить я не смог бросить. Но завтракать научился. Её совет, в укор нашей медицине, оказался единственно верным.  Но вернёмся в Канавино. В то лето Галина Владимировна, страдавшая гипертонией, отважилась свозить внучку на юг. Вернувшись, узнала, что бывший нахимовец Юра Федосеев парализован. Он, отставной капитан 1-го ранга, работал  тогда в Кронштадте начальником клуба. И приезжал в гости к Бруснигиным. Переписывались. Приняв болезнь Юры близко к сердцу, Галина Владимировна решила срочно ехать в Кронштадт и договорилась с комендатурой о билете. Она была крайне взвинчена, все понимали, что это опасно. И мы договорились, что я буду её сопровождать на вокзал. В воинской кассе, не давая билета, ей нахамили. В итоге - инсульт.
    Врач «Скорой» сказал, что дело плохо, и, вместо районной, её надо везти в ближайшую больницу. Вот этой ближайшей и оказалась подлая Канавинская №4. Принимать больную там не хотели. Молодой врач «Скорой», чуть не плача, доказывал, что другого выхода нет, больная нетранспортабельна, и секунды решают всё. Из трёх скотин женского вида самой подлой оказалась самая маленькая. Жаль, не знаю её фамилии. Ведь, и у таких животных, наверное, есть фамилия-имя-отчество? Она, под хохот ехидных коллег просто издевалась над нами. Полчаса, не подходя к больной, записывала с моих слов данные. На вопрос об адресе, я замялся. Бывая не раз, не помнил № дома и квартиры. Каждый мой ответ сопровождался подначками. А когда я не смог назвать возраст, выдумала новую «игру». Раз десять на все лады изумлялась, что я ничего не помню о своей жене. (Ах, не любовница? Ах, вторая жена? Ух, и как же ты такой маленький с ней огромной справляешься? Бедненький, и что же ты не нашёл никого кроме  этой старухи ?)
Что я мог поделать? На враче лица не было. А, ведь, её, наверно, ещё можно было спасти?

89