Тим. гл. 9. 7. по Колин Маккалоу

9.7.

Она позвала вскоре Тима:
— На солнце больше быть нельзя,
Уже мне солнце ощутимо,
Сгорю на нём, возможно, я.

Мне тоже нравится купанье,
Должна укрыться я в тени,
Чтоб упредить заболеванье,
Ты, Тим, мне выйти помоги.

В тени уселась на шезлонге
И шпильки сняла из волос,
Раскинув волосы на спинке,
Их просушить от водных доз.

Она уснула в этой позе,
И снился ей чудесный сон,
Как парикмахер гребнем возит,
Причёску мастерит ей он.

Когда она от сна очнулась,
Мгновенно Мэри поняла,
Но первым делом улыбнулась,
Что она давно спала.

Что никакой это ни мастер
Не из салона красоты,
Не принимал в этом участья,
Приличья преступить черты.

Стоял наш Тим шезлонга сзади,
Склонившись чуточку над ней,
Перебирал руками пряди,
Ему чтоб было веселей.

Ему давно её причёска,
Волос весь белый сей пучок,
Весь, как у мамы, блеском лоска
Поймала Тима «на крючок».

Всегда он восхищался ими,
И вдруг сейчас такой случа;й,
Такими длинными, густыми,
Потрогать можно невзначай.

Зашло и солнце за деревья,
Накрыли тёмны(е) тени пляж,
Пора настала уж вечерня(я),
Закончил в реку Тим вояж.

Вскочила Мэри, вся в тревоге,
Схватив волосья на лету,
Достали будто бы ожоги,
Лишь осознав свою беду.

На безопасном расстоянье,
Лишь оказавшись от него,
Объяла Тима вся вниманьем
От происшествия всего.

Глаза расширены от страха,
И сердце выпрыгнет вот-вот,
Её как будто ждёт уж плаха,
А на лице — холодный пот.

А Тим стоял на прежнем месте,
Пронзали синие глаза,
Он ожидал какой-то мести;
Весь вид у Мэри, как гроза.

Конечно, пережил страданье,
Оно являлось каждый раз,
Когда не понимал деянье,
Которо(е) сделал он сейчас.

Оплошность совершил невольно,
Хотел загладить он вину,
Его всем чувствам стало больно:
«За что, никак я не пойму».

Наверно Тим в эти минуты
Отторженность познал свою,
Попал в какие-то он путы,
Хоть лезть опять ему в петлю.

Не понимал он, как собака,
За что хозяин её пнул,
Зачем полезла она в драку,
Ещё её он и ругнул.

Потерянный и потрясённый,
С испуганно открытым ртом,
Ломая пальцы, обречённый,
Он ждал, что будет с ним потом.

Но Мэри помнила условие,
Что Тима обижать нельзя,
Что надо укрощать злословие,
Он — неразумное дитя.

— О, милый Тим! Меня прости ты,
Обидеть не могла тебя,
Спала я крепко, и пойми ты,
Ты просто напугал меня.

Но никогда, клянусь, на свете,
Что не обижу я тебя,
Твои прикосновенья эти
Позволь считать их, как любя.

К нему приблизилась при этом,
А он попятился назад:
Он был шокирован запретом,
Считал, попал он как бы в ад.

— Такие волосы прекрасны,
Хотел потрогать просто я,
Чтоб насладиться этим счастьем,
Но я ж не знал, что мне нельзя.

Смотрела Мэри изумлённо,
Сказал «прекрасно» он слова,
Тим будто был уже влюблённый,
И как «варила» голова!

Тогда она чуть улыбнулась,
Вплотную подошла к нему,
И взяв за руки, не коснулась,
А крепко сжала их ему:

— Да будет,Тим, тебе так «дуться»,
Ты нравишься, а не другой,
Пора тебе и улыбнуться,
Сменить обиженный настрой.

— Ты, Мэри, нравишься мне тоже,
На свете, даже больше всех,
Улыбка осветила «рожу»,
И он забыл, что сделал грех.

— Да, Мэри, нравишься всё больше,
Домашних кроме всех моих,
Чем я с тобой общаюсь дольше,
То как-то забываю их.

Сейчас могу сказать я точно,
Что даже больше, чем сестра, —
Сказал он это очень сочно;
— Ну ладно, Тим, нам в дом пора.