очень личное о смерти и любви

Я любила ее так, как в детстве любят маму. Я любила ее так, что даже не боялась ее умершей, наоборот, мне очень хотелось встретиться с ее призраком или увидеть во сне, хотя я с детства очень боюсь душ умерших.  И мне совсем не было страшно, когда она умирала. Мне было больно. Жутко больно оттого, что я ничего не могла сделать. Ничего. А она лежала и умирала. И я не знала, что нужно говорить в этот момент, и нужно ли…  Еще мне было досадно  оттого, что я понимала, что она все понимала. Все-все. И что я с ней рядом, и что денег у нее на похороны хватит, и что она дождется сына, и что дышать ей осталось всего ничего.
 Голос у нее пропал, она могла только шептать, но совсем неразборчиво, и пыталась писать на листе бумаги то, что не могла сказать. Получалось еще хуже, но каким-то внутренним чутьем я понимала ее. Поила чаем и массировала пятки. Почему-то именно пятки она хотела. Ей становилось легче. А потом приехали ее родственники из Москвы и сразу принялись готовить ужин и ужинать. И им было удивительно, почему я не хочу есть.
 А потом она последний раз обвела взглядом комнату. Я помню эти выразительные глаза, этот ясный взгляд, пронзительный и молящий.  Будто она пыталась запомнить навсегда этот миг, эту комнату, в которой прожила 50 с лишним лет, и цветы на окнах, которые уже три дня, как она слегла, никто не поливал, и фотографию праправнука Матвейки, которого она видела «живьем» лишь пару раз и которого так любила, и всех нас… Она как будто  уснула, дыхание было ровным, а потом стихло. Только глаза остались открыты. И я закрыла их, потому что остальные боялись...  Думала ли она лет тридцать назад, что эта девочка, что написала ей на платье, ее единственная племянница, закроет ей когда-то глаза.
Она  меня любила. Никогда и никто так не радовался моему звонку и моему появлению, как она. Ненавижу, когда меня называют Надюшей, но она меня так всегда называла, и из ее уст это звучало как-то особенно, и я любила свое имя.
Я помню, как в детстве она учила меня вязать. Рисовать. Играть в шашки. Сочинять стихи. Играть в морской бой и казаки-разбойники.  Как поила меня кефиром, который я терпеть не могла, но у нее всегда пила его. Помню, как все начальные классы, каждую весну,  меня привозили к ней на каникулы, и я гуляла по оврагу недалеко от ее дома, и все тогда казалось таким легким, таким зеленым, таким живым, таким, таким...
В ее квартире, маленькой, без горячей воды и ремонта, всегда было очень уютно и пахло пирогами и еще чем-то, что было связано с ней, с ее добрым сердцем и любовью ко всему в этом мире.
Как меняются дети с каждым днем, когда растут, так же меняются и старики, когда стареют. С каждым днем. И вот настал  этот день, эта грань, когда запущен какой-то ужасный счетчик, дающий обратный отсчет.
Старость. Безжалостная, беспомощная и уродливая. Старость – это движение, отдающее болью. Это мусор на прежде идеально чистом ковре. Это смятая шаль на кресле. Старость - это когда ты не можешь выходить из дома и хочешь цветов на балконе. " Собери эти семена, пожалуйста, на следующий год мы опять посадим эти цветы. Не знаю, буду жива или нет". Нет...
Старость - это когда больше не хочется жить. А ведь прежде она так радовалась каждому новому дню! И благодарила Бога за то, что видит солнце. Но Бог все устроил так, что когда приходит время умирать, то умирать уже хочется. В это трудно поверить. Но за месяц до смерти у нее появилось желание умереть…
Самым сложным потом было приехать снова в тот город, её город, где ее уже не было. В первый раз. И ехать к ее дому, и представить, что ничего не случилось, и смерти не было, и что я сейчас куплю чего-нибудь вкусненького, и поднимусь на второй этаж, и позвоню в ее квартиру… Но я не сделаю этого. Это самообман. Это измена. Там живут уже совсем другие люди. Чужие люди. В ее квартире. В её!  Это подло.
Мне иногда снится ее квартира. Пустая, или там я и родственники. Но ее самой  в квартире  нет никогда в моих снах. С ней мы встречаемся на улице. Обнимаемся, разговариваем. Она всегда свежа и весела, будто ей лет 50 или 60. И потом только я начинаю осознавать, что она вроде умерла, как это она здесь, со мной… И тут же, во сне,  приходит объяснение:  «А, так её  «отпускают» иногда повидаться со мной». О чем мы разговариваем, я не помню, да это и не важно. Важна душевная близость, что бывает в снах.
К чему это все? Да ни к чему. А, может, к тому, что после двух лет впервые смогла высказаться. А может, потому, что пока память о человеке жива, и сам человек жив. А может потому, что меня никто так больше не любит, и я никого так не люблю, и все  это  от одиночества.