Чертов Ромео

- Завтра выходной, - Люська закружилась по кухне, - ты представляешь, выходной,  что будем делать? Есть у тебя план? И она, сделав еще несколько па, плюхнулась Яну прямо на колени.
- Люсь, а Люсь, я есть хочу, слезь с меня,  - и Ян, улыбаясь, попытался мягко спихнуть ее с колен, - Люсь, правда есть хочу, я с утра не ел. Даже с вечера, сказал он, немного подумав.
- Да,  да, да, - Люська легко поднялась и снова закружилась по кухне, - да, да, да, тебя вчера срочно вызвали к пациенту, и ты умчался, как он кстати?
- Кто?
- Да пациент этот твой.
- Да ничего, жить будет,  - Ян посмотрел на нее, и смущенно улыбаясь, спросил, - а второе есть?
- Есть, конечно, есть, милый Янчик, Янчик одуванчик, - Люська подлетела к нему сзади и выдохнула прямо в пушистые волосы на макушке,  - Янчик - одуванчик, снова засмеялась она. Ян рассмеялся:
- Ну, седой слегка, но не совсем еще, так что я не слишком похож на одуванчик.
- Похож! - твердо сказала Люська, - ты самый настоящий одуванчик.
- Это почему еще, - фыркнул Ян.
- Потому что ты не от мира сего, не от мира. Ты сначала мчишься в ночь к пациенту, потом у тебя ночное дежурство, потом утром у тебя прием, потом студенты, а вечером ты сидишь в анатомичке, потому что у тебя докторская горит. И все это за довольно смешные деньги, ты одуванчик Ян, но я тебя люблю!
Ян расхохотался, и Люська, улыбаясь, смотрела, как снова вспыхнули его яркие глаза. Кто за что любит, а кто-то и ни за что любит, Люська же точно знала, что она любит Яна за глаза. Один раз, увидев у подружки в альбоме фото незнакомого мужчины, Люська уже не смогла его забыть. Мужчина как мужчина, но глаза… Яркие, синие, и выражение… абсолютно солнечное, безбашеное, задорное, как у фокусника, который твердо уверен, что вот, сейчас он взмахнет волшебной палочкой, и, ах, на руках у Люськи будет сидеть маленький пушистый кролик.
 «Он волшебник, это точно, и руки его я люблю, обожаю», - Люська, ловко взяла тарелку со вторым, и, ставя ее перед Яном, быстро подхватила его левую руку, и поцеловала.
- Лучшие в мире руки, - пропела она. Ян вздрогнул и покраснел:
- Прекрати, мужчина должен женщине руки целовать. А не наоборот.
- А вот и нет, - Люська снова затанцевала к плите,  - а вот и нет,  потому что ты больше чем мужчина, ты хирург, хирург, и руки у тебя золотые.
- Руки как руки, - Ян убрал руки под стол и с некоторой тоской глядел на вилку, - Люсь, можно я поем?
- Да ешь! Кто тебе не дает, - Люська засмеялась. Она, наконец, уселась на табуретку напротив него и продолжала с интересом рассматривать мужа. Ей хотелось его обнять, но это подождет, лукаво усмехнулась она, видя, как Ян ест, подождет.
- Да посиди ты спокойно хоть минуту! И не болтай ногами.
- Да, да, я не буду, - Люська выпрямила спину и постаралась принять красивую позу, я не буду, и, продержавшись не более тридцати секунд, снова сорвалась с табуретки и начала танцевать уже к окну.
Ян задумчиво посмотрел на нее, и осторожно спросил:
- Люсенька, а ты где была сегодня, а?
- Я? - Взгляд Люськи стал рассеянным и отрешенным, - я? Да так, гуляла по городу, ну вот гуляла, гуляла, еще вот в магазин зашла в ювелирный. И Люська замолчала, словно вспоминая что-то…
- И что?
- А?
- Ну что ты там видела, в том магазине?
- А? Кто? Я? Да так, так, - Люська снова задумалась, вспоминая серебряную погремушку. Она никогда не видела погремушек из серебра, зачем она… ерунда, можно и обойтись, и смысла нет… и глупо как-то, кому нужны серебряные погремушки? Сказать ему? Люська, чуть испуганно вскинула глаза, нет, ну не сейчас, сейчас, вот так вот посреди пюре с гуляшом ляпнуть «милый, ты станешь папой», нет, не торжественно, и вообще все не так, нет, не скажу, потом… ну как-нибудь выберу момент, и скажу.
Ян продолжал смотреть на нее и ласково улыбаться:
- Люсь? Так что там было в ювелирном?
- В ювелирном? - Люська коротко вздохнула, - ах, там был потрясающий гарнитур, изумрудный, от Фаберже, колье серьги и кольцо, десять тысяч евриков, но изумруды там мелковаты, - и Люська рассмеялась
Ян склонил голову набок и продолжал рассматривать смеющуюся жену, изумруды, она и правда мечтает об этом колье? Десяти тысяч у него не было, не было даже пяти, да даже если бы и были, слишком многое в доме требовало внимания, так что колье оставалось в какой-то дымке будущих роскошеств. Яну стало немного обидно, что вот он не может выполнить этот ее каприз.
- Люсь, у меня нет таких денег, и…, - он немного помолчал, - и вряд ли будут.
- Люська развеселилась, она смеялась громко и заливисто, и Ян никак не мог понять над чем, над ним? Над его безденежьем, ему стало не по себе, и он начал сердиться, сердиться на себя, оттого, что не все ему подвластно, сердиться на Люську, которая в понимании Яна заслуживала миллион колье, любых, каких пожелает… Колье! Ян резко поставил бокал с компотом на стол и встал.
- Янчик! Янчик! Ну, ты что, ну что ты, ты что, действительно думаешь, что мне нужно это колье?
- Конечно, нужно! - Ян смотрел на нее, все еще обижаясь, - конечно нужно, и колье, и дом в Италии, и куча платьев, и беззаботность. Да! Нужно!
- А вот и нет, - Люська подлетела к нему, и обняла за плечи, - а вот и нет, все это пустяки, Янчик, пустяки, побрякушки, понимаешь, это все пустяки, мне ты нужен! Вот! - Люська легко чмокнула его в нос, - мне нужен ты!
- Ну, может быть, - неуверенно улыбнулся Ян, - но… колье нет, и не будет, я тебе правду говорю, Люсь.
- Ну не будет, так не будет. Пойдем, пойдем со мной, пойдем, - Она потащила его в комнату.
За окном чернел промозглый ноябрьский вечер, мелкий дождь сбивал последние желтые листья на деревьях. Люська, соорудив в углу дивана горку из подушек, энергично пихнула туда Яна, а сама пристроилась рядышком. Как хорошо, хорошо,  и уютно, и теплый янов бок рядом, она скосила глаза. Неловко положив под голову левую руку, Ян спал. Люська, несколько секунд смотрела на него. Потом она осторожно высвободилась у него из под правой руки, забросила его ноги на диван и укрыла пледом. Устал. Люська, тихо подошла к окну, глядя в темноту. Телевизор бормотал о воинах и катастрофах, на экране возникали, сменяя друг друга, кадры взрывов, голодных беженцев, далеко… в ином мире. Люська не вслушивалась в то, что говорил диктор. Так далеко, а здесь, здесь мягкий свет торшера и дождь за окном, и тишина, только часы тикали, и все, а все это там, за экраном, далеко, и как-то даже и нереально, будто страшная сказка. Щелкнул пульт, и бормотание стихло совсем. Задумчиво, почти машинально она открыла верхний ящик комода и взяла оттуда фотоальбом, один, второй, третий, она видела фотографии в них, Ян не раз ей их показывал, дедушки, бабушки, тети, дяди. Люська вынимала фотоальбом за фотоальбомом, пока на дне ящика не показался сверток, перевязанный синей ленточкой. Люська никогда не видела этого свертка. Замуж она вышла всего три месяца назад, и все еще чувствовала себя в квартире Яна неуверенно, не совсем хозяйкой, хозяином был Ян, а ей, Люське, иногда было неудобно копаться без него в ящиках и шкафах, хотя он никогда никаких запретов и не выдвигал. Что ж это за сверток, Люська покрутила в руках пакет, пытаясь понять, что там внутри, наверно что-то важное, что-то очень важное, раз собрано так аккуратно, да еще и ленточкой перевязано. Натянув полиэтилен, Люська, наконец, смогла разобрать, что в пакете завернуты старые фотографии, видимо, еще дореволюционные. Ну что плохого, если я их открою, вот так, сама, без Яна, я же хозяйка, и он не говорил мне, что чего-то трогать нельзя. Не могу же я все время спрашивать у него разрешения, это же глупо, в конце концов. Люська снова нерешительно покрутила сверток в руках и осторожно развязала ленточку, руки у нее задрожали, она выронила пакет, и фотки веером разлетелись по мягкому ковру. Она переворачивала их как игральные карты, вот  какая-то барышня в белом платье с турнюром, строго смотрит вдаль, какой то мужчина в костюме, в картинной позе застыл на фоне задника в фотоателье, а вот несколько человек на улице, дамы, мужчины, и подпись N-к 1905 год. Она перевернула следующую фотку, с карточки на нее смотрел муж. Люська вздрогнула, быть не может, просто не может быть, но факт оставался фактом, на нее смотрел муж, костюм, трость, и усы дела не меняли, это совершенно точно был ее муж. Люська застыла в недоумении, фотошоп что ли, как странно, она покрутила карточку, на оборотной стороне была запись «не вспоминай, когда посмотришь, а посмотри, когда вспомнишь, Петр, 1905 год» интересно и кому это мы такое пишем, задумалась Люська, продолжая рыться в пакете. Фоток больше не было, Люська осторожно потянула за аккуратно сложенные письма и одновременно с ними вытащила две старые газетные вырезки, такие старые, что ей казалось, что бумага рассыплется прямо у нее в руках. Очень осторожно, почти не дыша, она читала заметки о том, как 28 сентября 1905 года, ловко скрывающийся от полиции инженер Петр Зобов, состоявший в террористической ячейке партии эсеров убил бомбой фабриканта Малеева, владельца нескольких сукновальных фабрик и мукомольных предприятий, успешно скрывшись от справедливого возмездия, вышеозначенный Зобов в период с 1905 по 1807 год совершил еще два неудачных покушения на представителей городской управы N-ка, кроме того, был идеологом рабочих и крестьянских выступлений против тяжких условий труда и несправедливой оплаты, а также поджога складов с фуражом и хлебом для отправки на германский фронт в 1913 году.  Наконец, после двух диверсий на железнодорожных путях в конце 1913 года, он был схвачен полицией, осужден и повешен. Здесь же в газете была опубликована фотография Зобова, и не оставалось никаких сомнений, что Зобов - копия ее мужа.
- А ну вставай! - Люська вихрем поднялась с ковра и кинулась к Яну, - Вставай!!! - Яростно трясла она Яна за плечо.
- У-у-у, ты что, с ума сошла, что случилось, что у нас потоп?
- Вставай! Да очнись же! Вставай! - Она энергично тормошила Яна.
- Ну что еще! Ян протер ладонью лицо, что? Да не сплю я, прекрати меня трясти, ты меня сейчас задушишь, да отпусти ты меня, что ты обалдела что ли совсем. Ну, чего?
- Ну, быстро соображай, быстро говори, Зобов, Зобов это кто? Кто такой Зобов, отвечай!!!
- Зобов? Ян нахмурил лоб, все еще приходя в себя после сна, - Зобов это мой прадед, он обвел взглядом комнату и разбросанные по ковру фотки. Прадед мой героический, легенда семейная. Потрясный был мужик, я им горжусь.
- Ах, ты гордишься, гордишься! Да! - Люська почти шипела, - гордишься!
- Да, а что? - Ян непонимающе уставился на жену.
- Гордишься! Кого твой пращур грохнул?! А! Кого?! Малеева!!!!
- Ну, Малеева, был, знаешь, такой фабрикант, мерзкая рожа, никому от него житья не было.
- Ах, не было житья!!! А то, что твой прадед убийца, это как?
- Ой, ой ой, ой не надо, не начинай, что это с тобой сегодня, не начинай, ты бы еще царя Гороха вспомнила, подумаешь, пришил дедуня какого-то фабриканта!
- Какого-то?!! - Люська сама поразилась своему голосу. Она не говорила, они свистела сквозь плотно сжатые зубы, - Какого-то!!! Так вот тебе к сведению, Малеев мой прадед! Я правнучка фабриканта Малеева из N-ка и вообще-то единственная наследница всех сожженных твоим прадедом складов и фабрик! А ты! Ты правнук убийцы! Род висельников!
- Что!!! Яна подбросило с дивана, и он вскочил! - Что?! -  Он метался по комнате, собирая с пола фотографии!  - Что?! Мой прадед герой! Он отдал жизнь за других людей, за своих товарищей, за лучшее будущее, в том числе и твое! Ясно!
- Мое!!! Мое бы было сейчас в Париже! В бриллиантах и жемчугах! Где мои фамильные бриллианты?! Вы украли у меня все! Все! Воры!!! И убийцы!
- Нет у меня твоих бриллиантов! - Взвился Ян, - представления не имею где они, не знаю, на черта они мне, и уж извини, я даже и не представляю, что чувствует человек, теряя фабрику.
- Не одну фабрику! Конечно, не представляешь, голытьба несчастная, штанов приличных и то не нажил. Глаза Люськи яростно прищурились.
- Ах, не нажил! Ваш аристократический нос не в силах пережить мой костюм простого врача, мамзель жаждет Парижа!
- Да! Да! Да! Мамзель жаждет Парижа! А ты?! Посмотри на себя!!! Ну и что, что вы ограбили тогда всю мою семью, ну и что? И где все это? Где?! Что вы создали? Чего добились? Чего?!! Пропили все! И все!
- Что заработал то и пропил!!! И это мои деньги, я сам их заработал, а где деньги твоих прадедушек, чтоб им пусто было, я не знаю! И я тебе ничего не должен! Ничего! - Ян сорвался на крик и поперхнулся последними словами, которые буквально готовы были сорваться с языка «я тебе ничего не должен, уходи»
Люська, широко раскрыв глаза, замерев, ждала этих слов, они повисли в воздухе, встали невидимой стеной, они были очевидны, непроизнесенные, они звучали в звенящей тишине, алым лозунгом, «уходи, убирайся ко всем чертям»
- Чертов Ромео, - выдохнула Люська! - Чертов Ромео! Уже громче и отчетливей произнесла она, - всех вас ненавижу. Вас!!! Вы разоряли семьи, вы выгоняли людей на улицу, вы преследовали и убивали, вы грабили, вся моя семья распалась из-за вас, архивы сожжены, братья прадеда расстреляны, из пятерых детей трое не пережили тифа! Вы! Вы убили целый род! Мало того, вы угробили полстраны! Ненавижу!!!
- Люся! - Ян вдруг заговорил очень тихо,  - Люся! Люся! Ты и меня ненавидишь? Да? - Лицо его как-то все посерело и будто померкло, глаза, обычно такие яркие, поблекли, словно кто-то выключил солнышки, сияющие внутри этих ярких безумных глаз,  - Люся, значит, ты и меня ненавидишь?
Люська затихла. Судорожно она пыталась собраться с мыслями: «Не думай, не думай, не надо, не думай, просто чувствуй, просто чувствуй, чувствуй и все, ну как, неужели ты его ненавидишь? Это же Ян, твой Ян, родной Ян, вон, он, он, лицо убийцы, один в один, человек с этим лицом убил твоего прадеда, но это не он! Не он! Не он!!! Он бы не смог! Нет, да, нет, я не могу, я не могу его ненавидеть». Отчаяние, охватившее Люську, было ясно написано на ее лице:
- Я не могу! Не могу тебя ненавидеть! Не могу, - отчетливо произнесла она,  - не могу ненавидеть.
- Люся,  - Ян грустно посмотрел на нее,  - Люся, я бы никогда в жизни не тронул никого из твоей семьи, я никогда бы в жизни не тронул тебя, никогда! Я молюсь за тебя, Люся, но все что ты говоришь, все это, наши прадеды, столько лет прошло, Люся, на дворе двадцать первый век.
- Да, да, ты прав, нужно успокоиться, да,  - Люська села в кресло и задумалась, - то, что он убил это ужасно, ужасно, но все это в прошлом. Мы любим друг друга, мы должны думать о будущем, это прошлое, его надо забыть, забыть! Забыть! -  Она вскочила - забыть!!! Кем я буду, если я забуду?!  - Люська мерила шагами гостиную! - Кем? -  Она повернулась к Яну, – Да, кем?!! Иваном, не помнящим родства!!! Меня всю жизнь учили помнить, помнить! И ничего не забывать!
- Ага! - Рявкнул с дивана Ян, - да! все помнить! и мстить! Да! Да? Этому тебя учили! Ну что ж давай, давай, отомсти мне! Отомсти!
Люська бросила на него рассеянно-презрительный взгляд:
- Да чего тебе мстить?! Ты что, виноват, что ли, что родился в семье морального урода. В том, что твой прадед был ущербным, закомплексованным маньяком нет твоей вины.
- Маньяком?! Маньяком! Мой прадед герой! Герой! Слышала?!! Он всего себя отдал людям, всего, по капле, отдал за них свою жизнь! И он герой, но тебе буржуйке это просто недоступно! Понять величие жертвы ради кого-то, ты только о собственной заднице печешься!
- Да ну? Да ну? Ах, ну вы поглядите, значит, я такая меркантильная, а вы у нас все в белом. Да прям! Если уж вы такие бессеребреники, чего вас тянуло к деньгам? А! Вот и оставили бы их богатым, и ладно, и жили бы по углам как тараканы, и все бы были довольны! Неет! Вы обыкновенное ворье, все отобрать и все поделить, и больше ничего! Ничего! Потому что вы не способны созидать! Не способны!
- Да ну, и что ж такого наделали твои богачи, что они сделали для страны? Ну-ка я послушаю, кровопийцы, набивали свои карманы, пропивали и проигрывали в карты народную кровь, да подолы девкам обдирали, все!  Все!!! Опарыши!
- О-о-о-о! Ну, как ты не понимаешь, ну это же так просто! Янчик, - Люська села рядом с ним и обняла Яна за плечи, - Янчик, заговорила она ласково, - ну вот ты подумай, вот есть у тебя что-то по праву рождения, вот две руки, две ноги, ты родился с ними, и у папы твоего было две руки и две ноги, и у бабушки, понимаешь? И тут приходит некто, кого ты знать не знаешь и говорит, а это неправильно, что у тебя две ноги, ты должен на одной ходить! Вот что ты ему скажешь? А? - И Люська победно улыбнулась, гордая тем, что нашла такую удачную аналогию.
- Правильно Люсенька, - Ян потянулся, и обнял жену, правильно, - я ему так и скажу, а потом добавлю, что ежели ты мерзавец, то тебе и ходить-то вообще по земле не положено!
- Что?!! - Люська, сбросила его руку, вскочила с дивана и отбежала в дальний угол комнаты! – Что?! Ты оправдываешь своего прадеда! Как ты можешь! Ну, как ты можешь!
- Люся, он правильно сделал! Любое движение вперед, это движение через боль, человек ленивая скотина и если ее не толкать, не стегать, а иногда и кроваво стегать, она не будет двигаться к лучшей жизни.
- Ах, так вы нас осчастливили? Ой, а мы не знали, прозорливые вы наши! - Она с тоской разглядывала его лицо, ну хоть бы где-нибудь притаилась любовь, ну хоть краешком, нет, Ян померк. Если бы он сказал ей, «Люся, я люблю тебя, Люся, мой прадед был неправ», она в ту же секунду забыла бы все, но он молчал,  хмуро глядя ей в глаза. Он не любит меня, не любит, он не может меня любить. Я для него буржуйка, правнучка фабриканта, разные социальные слои, разное воспитание. Он меня не любит, - Ян, Ян, расскажи мне, каким был твой прадед?
Ян растерялся, и недоверчиво посмотрел на Люську:
- Обычным был, универ закончил, стихи писал, знал четыре языка, фотку ты видела. Он был горным инженером, по молодости занимался геологоразведкой нефти, потом стал убежденным эсером, вот и все. Выполнял «приговоры» революционной ячейки в N-ке, и вообще по всей губернии.
Люська задумалась, выходило, что этот кровавый убийца, палач, был на самом деле человеком умным просвещенным, красивым, талантливым, Люське стало его жаль, так глупо умереть, на виселице, за что?
- Мне жаль его, знаешь, он, он же не на месте был просто, зачем ему была революция?
Ян вздохнул:
- Люсь, ты не поймешь, у тебя в голове другое, ты не поймешь, что нельзя, невозможно терпеть невыносимое, нельзя опускаться на уровень скота, нельзя сносить побои и пытки, нельзя быть пушечным мясом на полях. Ты не поймешь, Люсь.
- Но ты, ты же врач! Ты же видел раненых, ты же видел. И как? Ты то, как можешь так думать?!
- Люся, есть время лечить, а есть время убивать, разное время, ты не поймешь, - Ян подошел к ней, и, ласково притянув к себе, погладил ее по голове, ты не поймешь. Люська прижалась щекой к его плечу.
- Да, наверно ты прав, но ведь сказано, что дети платят до седьмого колена, неужели и нам, тебе и мне придется заплатить! Что мне делать, я не знаю, что мне делать, забыть прадеда, или забыть тебя, это невозможный выбор. Почему! Ну почему?! Из всех людей на Земле! Нас шесть миллиардов, скоро будет семь! Из всех людей на земле Бог выбрал тебя мне в мужья! Ну почему?!!
- Ну-ну-ну, ты меня сама выбрала, - Ян грустно улыбнулся, - ты хочешь, чтобы я ушел? Да? Подумай, всю жизнь смотреть в глаза правнука палача. Ты сможешь? Я ведь не могу сменить себе лицо. Ты сможешь?
- Не знаю, - Люська задумчиво смотрела на Яна, - не знаю.
- Люсь, - Ян осторожно отодвинул ее от себя, - Люсь, а вот если бы ты сейчас встретилась с Зобовым? Ну, с моим прадедом, чтобы ты ему сказала?
- Не знаю, - Люська как завороженная смотрела Яну в глаза, - не знаю, наверно я сказала бы, «ты знаешь, я так хочу тебя поцеловать, потому что на таких дураках, как ты, весь мир держится», да, весь мир, - тихо пробормотала она, и осторожно притянула к себе голову мужа, весь мир, только, только, вот что ты скажешь своему ребенку…
- Ребенку???
- Да ребенку! Что ты ему скажешь? Твой прадед грохнул твоего прадеда, и твоя мама, чтобы отомстить вышла за замуж за твоего папу?
- Ребенку? Люся?
- Да! Да!
- Ребенку?
- Да!!!
- О! Какое же у него будет лицо?
- Я хочу, чтобы у него были твои глаза.
- Да? Но ведь будет что-то и от тебя.
- Ну, наверно.
- Это будет лицо революции, - рассмеялся Ян. Самое прекрасное лицо на свете. Да?
- Ну, как я могу сказать нет,  - улыбнулась Люська.