Читаем Гоголя. Мёртвые души. 6гл. 5ч

Покойница жена ликёрчик этот делала!
А ключница мошенница забросила совсем…
Представь,  не закупорила, дурёха неумелая…
За всем, отец, гляди! Вот точно, что за всем…

Когда я вспохватился – чего уж не налезло…
Сказать не знаю что, но я уж всё достал!
Я раньше-то любил… оно бы и полезно…
Налью сейчас вам рюмочку… сам вовсе перестал…

Но Чичиков сумел, как нужно постарался,
Сказал, что уже ел и пил, теперь вот сыт.
От «знатного» ликёрчику с улыбкой отказался…
А тот и рад,  конечно, весьма довольный вид.

«Понятно уже ели! – воскликнул на то Плюшкин –
Хорошего-то общества случится человек,
То сразу различишь, заметишь его тут же,
Предложишь что- не станет! Таков его уж век!

Он не таков, как эдакий какой-нибудь воришка…
Вон капитан, к примеру, приедет: дай поесть!
Всё дядюшка да дядюшка… мудёр и даже слишком!
А я такой же дядюшка, как он мне дед, коль счесть…

Да, вам ведь нужен список всех этих тунеядцев?
Как знал в реестр особый, как должно записал,
Чтоб в первую ревизию счеркнуть их постараться…
Быстрее всё случилось: Господь-то вас наслал!»

Надел на нос очки и стал в бумагах рыться.
Такою пылью потчевал, что гость его чихнул…
Заветный тот реестрик сумел надёжно скрыться…
Рулонов и рулончиков без счёту распахнул…

Но вот она, нашлась заветная бумажка,
Исписанная вкруг… как мошки, имена…
Кого там только нет… сто двадцать – вот что важно
И даже чуть поболе… то  плюс, а не вина!

Убрал её в карман, хозяину заметив,
Что для свершенья крепости в город бы как ему…
«В город? Да, как же так? Да ни за что на свете…
Как дом-то свой оставлю? И то сказать – кому?

Ведь у меня народ-то иль вор или мошенник!
За день так оберут, гвоздя не отыщу…
Всё сволокут в трактир на водку или пенник…»
«А нет ли там знакомых?» «Как нет? А есть! Сыщу!

Сам председатель ихний езжал нередко в гости!
Однокорытник мой… ему, что ль, написать?
Такой уж вот знакомец, сомнения отбросьте!
Приятель мой по школе! Ему ль меня не знать?»

И вдруг, как тёплый луч лицо его украсил,
Скользнул из ниоткуда и что-то отразил,
Не чувство пусть, лишь отблеск, черты чуть-чуть окрасил,
Но задержаться дольше уже не стало сил…

Оно, это явленье, тому подобно было,
Как если б утопающий внезапно как-то всплыл,
Ему тотчас верёвку…но смотрит пруд уныло –
Всё!  И не надейтесь – того и след простыл…

И всем на берегу ещё страшней казалась
Та тишина над гладью, заставшая врасплох…
Вот также и лицо его… что только с ним тут сталось…
Ещё пошлей смотрелось, бесчувствен был и плох…

«Лежала на столе четвёртка вот бумаги –
Вмешался в размышления хозяина как вскрик-
Куда запропастилась? Мошенники! Ах, враги…
Такой народ негодный!» - негодовал старик…

Пошарил на столе, под столик, у окошка…
И не сыскав, внезапно опять же закричал:
«Мавра! Поди сюда!» Пождал совсем немножко.
Вошла, не понимая, что крик сей означал.

С тарелкою в руках, с сухариком, конечно…
«Куда бумагу дела?» «Ей-богу, не брала!
Не видывала даже!»- сказала та беспечно.
«Подтибрила, я вижу!» «Зачем, что за дела?

Что проку мне от ней, коль грамоты не знаю?»
«Снесла пономарёнку – он ловок написать!»
«Что ваш ему лоскут? Как я то понимаю,
Когда б нужна была – он знает, где достать!»

«Попомни моё слово: вот суд свершится Страшный!
Знай, черти за враньё-то рогаткой припекут!»
«За что же припекут, коль не брала бумажки?
Скорей за что другое, воровкой не почтут!

Нет, барин, воровством меня не попрекают,
Скорей по бабьей слабости я отступить могу…»
«А всё же припекут! Таких вот припекают!
Поверить сразу можешь – уж я-то в том не лгу!

На вот тебе, мошенница. Что старость-то обидела!
Обманывала барина и тут же припекут!»
«А им так отвечу: ей-боженьки, не видела!
Да, вот же та бумага! Как прежде, лежит тут!»

Он уж и сам заметил: «Чего ты расходилась?
Занозиста ты больно… ей слово – она пять…»
Та даже рот раскрыла – настолько удивилась.
Не знает,  что в ответ на то ему сказать…

«Сходи-ка за огнём – письмо вот запечатать.
Да свечку не бери – сгорит и нет её…
Лучину принеси – горит не хуже всяко,
А дерево не сало – ещё, чай, надерём…»

И Мавра с тем ушла, а он сел на подушку,
Крутил-вертел бумажку, решая как с ней быть:
Использовать всю сразу, иль отделить осьмушку?
Решил, что нет, нельзя… убытку не избыть…

Всунул перо в чернильницу с наполненностью странной,
На дне которой мухи во множестве лежат…
Стал тщательно писать, так плотно буквы ставил,
Вздыхая удручённо: друг к другу предлежат

Не так чтобы и тесно – пробелов много видно…
Вот до какой ничтожности дойти мог человек,
Скаредности какой и гадости обидной,
Как измениться смог… на что потратил век…

Похоже ли на правду? Ужели это правда?
Не испугался б каждый, увидев свой портрет,
Что в старости с ним будет? Враз пропадёт бравада,
Отскочит даже в ужасе, воскликнет в небо: «Нет!».

Так помните об этом, с собою забирайте
Движенья человеческие из юношеских лет!
Не оставляйте там, нигде не запирайте,
В другой раз не подымете, пусть и заметен след…

Крадущаяся старость грозна, жестокосердна,
Назад не возвращает, присваивает век…
В сравненье с ней могила поболе милосердна –
Над ней хоть будет запись: «Спи с миром, человек!»

Но вряд ли что прочтёшь в чертах грядущей старости…
Бесчувственна она, хладны её глаза…
Не встретишь состраданья среди сплошной усталости…
Бесчеловечность можешь… едка у ней слеза…
*