Книга первая
всем женщинам моего рода посвящаю…
Повествование основано на реальных событиях
Лето выдалось жаркое. Природа дремала в мареве полуденной жары. Парило, на горизонте темной, смурной дымкой сползались в тучи облака. Быть дождю. В полях колосились, созревали хлеба, в лугах стоял мерный шелест и перезвон - крестьяне покосничали. Подгоняя друг друга, торопились сметать готовое сено. Густой аромат свежескошенной травы витал в воздухе.
Высоко в небе завис коршун, оглядывая свои владения, лениво перемещаясь в горячих воздушных потоках, наблюдал за суетой и трескотней мелких пташек. Над озерами сновали ласточки, чиркая клювами по воде и взмывая под облака. Заливал своей музыкой окрестности неутомимый, невидимый жаворонок. В траве суетились перепелки и чибисы. Утки выводили к заросшим осокой берегам своих пушистых деток. Длинноногие цапли, прогуливаясь по мелководью, охотились на лягушат и мальков.
По-над берегом речки, со смешным названием Битюг притулились утлые крестьянские подворья с пышными яблоневыми садами, щедрыми и тенистыми.
Невдалеке, на пригорке, утопая в пыльной зелени, расположилась барская усадьба, принадлежавшая графине Петровской Таисье Ивановне.
Старая барыня скучала.
С утра была недовольна дворней, ходила, не давала покою, придиралась, вредничала, распекала за всякую ерунду. Потом отвлеклась - из Воронежа вернулся приказчик - привез почту, мелочевку для хозяйственных нужд и свежие сплетни.
Самой большой радостью было письмецо от единственного сына. Читая послание из Петербурга, она, озабоченно покачивала головой, хмуря брови и собирая в морщинки и без того сморщенное лицо, предугадывая надвигающиеся хлопоты, - молодой барин обещался скоро быть.
Столичная жизнь графу Петровскому прискучила, деньги посланные матушкой промотаны, неудачный флирт с прехорошенькой княжной угрожал завершиться дуэлью.
Граф писал матушке, что пора бы ему заняться делами родового поместья, заменить ее в заботах о хлебе насущном, отвечая на жалобы про слабое здоровье, про усталость, и что, мол, пора уж ему остепениться…
Не выпуская письмо из рук, барыня прошла на веранду, уселась в просторное плетеное кресло-качалку, лениво откинулась, запрокинув голову в белоснежном чепце, мимоходом оглядывая под потолком паутинные тенёта, отмечая про себя, высечь пора Палашку за недогляд, но настроение пока не то…теперь все чаяния ее были устремлены к встрече с сыном.
- Ну, слава Богу, может и впрямь за ум возьмется,- томно вздохнула Таисья Ивановна, прижимая письмо к груди.- А потом может и жениться. Я себе уж и невестку присмотрела, у соседей, у Степановых дочь на выданье, уж такая лапушка. И образована и поет …
Прочитав письмо, утерев кружевным платочком слезы умиления, она почувствовала потребность поделиться радостью с сестрицей, и успокоить расшалившиеся нервы чашечкой ароматного чая с травами. Воодушевленным тоном, как в преддверии праздничка повелела:
-Палашка! Самовар поспел? Неси на веранду, достань сливок из ледника, скажи по дороге Егоровне, чтоб подсуетилась с оладушками, варенье принеси сегодня э-э… крыжовниковое. Да кликни там Лидию Ивановну - пускай спускается из своей келейки чай пить.
Отдав необходимые распоряжения, она направилась вниз по ступенькам, чтобы собственноручно нарвать мяты в саду. Большой, тенистый такой же старый и основательный, как и все поместье сад окутывал покоем, дремотой.
Перед крыльцом благоухала огромная клумба с розанами. Меж окон плелся вверх и оплетал всю крышу дикий виноград. Недалеко от дома пустовала, обросшая кустами сирени, затянутая хмелем, беседка.
Мимо барыни промчался белобрысый парнишка, поднимая тучу пыли своими босыми, кривоватыми ногами.
Закашлявшись, замахав руками, осерчав, она пребольно уцепила его за вихры.
-Ты когда, стервец, рогульки свои научишься подымать, а? напылил как! Зараза!
Быстро-быстро заморгав палевыми, пушистыми ресницами, наморщив конопушчатую, замызганную носопырку, на одной ноте со своей барыней заверещал, заголосил, оправдываясь, обвиняя почему-то в сей провинности все ту же Палашку, так насмешил этим старую графиню, до слёз…
Отпуская его, она отвесила напоследок звонкую затрещину и снисходительно повелела.
-Так, ладно возьми-ка лейку, вон ту, ведерную, и побрызгай как следует тут, чтоб пыль, хоть чуть, прибилась…
Мальчишка послушно ухватился за дужку большой жестяной лейки, засеменил к колодцу, тихонько подвывая и почесываясь, потом, опережая грозный окрик хозяйки, пошел, испуганно оглядываясь, смешно сутулясь и высоко приподнимая порепанные пятки.
Оглядывая нахмуренное на горизонте небо, графиня не переставала брюзжать:
- Ох, ну до чего же дождя хочется, да такого, чтоб ливня, с ветерком. Вот кружит, вот кружит, да никак не сподобится.
Сорвав небольшой букетик мягких, душистых мелиссовых побегов, Таисья Ивановна воротилась на веранду.
Усевшись перед небольшим чайным столиком, барыня вздохнула и своими белыми, холеными пальчиками стала лениво теребить мяту, обрывая листочки и укладывая их в маленький, расписной, фарфоровый чайничек.
Все вокруг было пронизано степенностью, довольством, особым покоем, присущим только домам со старинным, мудрым жизненным укладом.
Довольно оглядывая своё хозяйство, барыня томно вздыхала, наблюдая и прислушиваясь - какие-то птички щебетали в листве, под ногами улегся шикарный, пушистый кот Рыжик. Туда - сюда металась девка Палашка.
Поджидая сестрицу, которая была у нее на содержании и являла собой внимательного, бессловесного слушателя, со всем соглашающегося и все одобряющего, Таисья Ивановна погрузилась в свои замыслы, она любила раздумывать на тему, - какая она умница, как ловко управляет, доставшимся от мужа поместьем. И это была правда.
Старая графиня была женщина практичная и в меру строгая. Оброками не душила, и на барщину гоняла не в ущерб интересов своих крестьян. Зато абсолютно не терпела лодырей, пьяниц и нечистых на руку. Распознав таковых, без сожаления и особых раздумий избавлялась - могла продать, забрить в солдаты или забить розгами до смерти. Люди ее жили довольно - таки сыто, но не вольготно.
После приятного чаепития, вспомнив про насущные заботы, она подозвала к себе полового.
- Ванька, позови - ко мне приказчика. Да пусть поторопится, у меня помимо забот хватает, - ворчливо промолвила барыня. Ей уже давно хотелось подремать - время полуденное, самый жар, духота. Дождь долгожданный стороной прошел, вылился за речкой на картофельные грядки. Слабый, ленивый ветерок принес запах мокрой пыли и жаркую влажность, как в бане. А в комнатах хорошо, прохладненько, девки мух повыбили.
На веранду поднялся приказчик, угодливо кланяясь.
- звали-с, матушка?
-Ерофеевич, здравствуй, голубчик, ты вот что,- распорядись назавтра Степаниду Шиленко вызвать на надомные. А в конюшне и на дворе сам подумай, кого поставить. Порядок надо навести, как перед пасхой, понял? Андрюшенька приезжает, встретить надо должным образом. Да вели там заколоть молочного поросенка. Он уважает запеченного с гречкой,- и отправилась в комнаты, по дороге брюзжа и ругаясь на Палашку.
Семья Шиленко - крепостные графини Петровской, жившие в деревеньке, которая расположилась рядом с поместьем, были женаты девять лет и имели уже шестерых детей. Родители оставили Стеше в наследство достаточно крепкое подворье, а их самих забрала холера. Сила у Калистрата была не мерянная, леностью и равнодушием он не страдал. Ради любимой Стешеньки и ребятишек мог горы своротить. Вот и не голодали. Да и Стеша была хозяюшка тоже не из последних. Любая работа в руках спорилась.
И старая барыня ее часто звала в надомные работы. Окна мыть. Перины перетряхивать. А так нарядно убирать в кружевные покрывала и накидки кровати умела только Стеша. Натирать дорогую хрустальную посуду доверялось только ей, другие, по мнению Таисьи Ивановны были криворуки и бестолковы.
***
Молодой граф явился неожиданно, раньше указанного в письме срока. Он любил эффектные сюрпризы. Любил появляться как снег на голову, образуя вокруг себя охи, ахи, суету и беготню.
Вот и сейчас, он утопал в объятиях, слезах умиления и восклицаниях восторга, насладившись всем этим, он, отправившись в свою комнату, чтобы переодеться к обеду, натолкнулся на зрелище, которое заставило его на время забыть о голоде и желании умыться с дороги.
На пододвинутом к окну столе, высоко подоткнув юбку, без платка, разрумянившись от работы, напевая, стояла Стеша и до блеска натирала стекло.
Андрей замер, любуясь - стройные, загорелые ноги, гибкий стан, покачивающийся в такт ритмичных движений крепких изящных рук, высокая, пышная грудь притягивала взор, длинная, нежная шея, вокруг которой разметались завитки темно-русых волос. И голос грудной, бархатный …
- « Як, у вишневом, у са-аду, там со-оловейко щебета-ав…»
Сквозняком захлопнуло дверь, Стеша резко повернулась, и Андрей утонул в огромных серых глазах, в которых застыл испуг. Так они и стояли друг напротив друга. Смотрели, она с растерянностью, он с восхищением …
***
Андрей стал преследовать Степаниду. Казалось, что он всегда в нескольких шагах, стоило повернуть голову, как она натыкалась на его взгляд - липкий и похотливый.
Ему не хватало экзотики, и новое чувство полностью захватило его.
Жизнь Стеши казалась первобытной и прекрасной в своей простоте. Абсолютное отсутствие притворства и полная эмоциональная раскрепощенность - это такая свобода, после манерного столичного общества. Андрей получал почти физическое наслаждение даже от внешнего вида красавицы - крестьянки. А в своих фантазиях он был уже далеко от реалий.
Сознавая свою власть, он знал, что их воплощение в жизнь - дело времени. Ожидание лишь усиливало остроту ощущений.
***
Время было покосное.
Ну и Шиленковская семья тоже торопилась ухватить погоду благоприятную, солнышко щедрое.
Работа спорилась.
К обеду выкошенное на зорьке сено уже поспело, Стеша согребала, время от времени бросая беспокойные взгляды на березничек, где на самой низкой ветке, как полог висела ее старая исподняя юбка.
А муж ее поставил уже несколько копешек сена.
На дороге показались ребятишки, а еще раньше были услышаны их голоса. По пути они передрались и, вырывая друг у дружки, приготовленный старшей сестренкой узелок с обедом, разлили часть пахтанья из глиняного кувшинчика, перевернули лукошко с вареной картошкой и яйцами, вывозили в песке краюху ржаного хлеба и теперь спорили, кто больше отхватит и кто виноватее.
-Слышишь? Помощнички спешат, - похохатывая, проговорила Стеша.- Ты уж, милый, не больно их.
-Нечего, большенькие уж, набаловала ты их, не боятся совсем, к уваженью не приучим, потом сами же плакать будем.
-Да ладно тебе, кто знает, что их в жизни ждет, Калистратушко, они у нас смышленые, значит, и доброту-любовь нашу поймут и оценят и уважать будут. А главное - любить нас.
- Мамка! Тятя! А Степка дерется!- надсаживая голос, прибавляя скорость, прокричал Ванюшка, отцов любимчик. Он не сильно боялся расправы.
- А ты первый начал, совсем уваженья нету к старшему брату!
- А ты мене не указ, и постарше тебя есть!
- А ну, цыть сейчас же, не то возьму вожжи, да без разбору!
Мать расстелила тряпицу, стала раскладывать на ней припасы, протянула ребятишкам по картошине, да по огурчику на обратную дорожку.
- Бегите, бегите мои горячие, помощники мои, а то Полюшке там с близняшками тяжело одной. Баньку к вечеру протопите, корову встретьте, да не проморгайте теленка, в катухе его закройте.
- Степа, постой, в Битюге, напротив старой ветлы, ну той, которая с большим дуплом, я поставил сетку. Попросите у старого Петруся лодку- рыбу выпутать, поделитесь с ним.
А на ужин нам ушицы сварите, только много воды не лейте,- как к взрослому обратился отец.
- Ладно, ладно. - Ребятишки, погодки, оба в выгоревших штанишках с помочами, уже не раз рваными и связанными в нескольких местах, нетерпеливо перетаптывались грязными, в ципках, ногами. Дослушав, засеменили обратно, толкаясь и доругиваясь.
- Смотрите осторожно, не обваритесь там! Вдогонку прокричала Стеша.
После обеда Калистрат , напевая пошел докашивать ложок, а Степанида осталась в березничке, там в тенечке проснулся их новорожденный сын, Васенька, и его пора было кормить.
Облокотившись на березовый ствол, усевшись на охапку сена, вытянув ноги, Стеша, поглядывала то на сынишку, который старательно насыщался, поводя крошечной ручкой, умильно нахмурив бесцветные бровочки, то на красавца мужа, который, докосив ряд, возвращался, приближаясь к ней.
Перехватив красноречивый взгляд своей ненаглядной женушки, бросив косу подошел, потягиваясь и играя мускулами, прищуриваясь как породистый котяра.
- Ну что засыпает? Погоди, не торопись подниматься, я тебе чтой-то на ушко сказать хочу.
Калистрат, опустившись на коленки, подобрался к жене вплотную, одной рукой помогал уложить маленького под положок, чмокнув в мягонькую духмяную макушечку, а другой уже стягивал с ее плеча рубашку-вышиванку и прицеловывал, приговаривая, - ах ты моя сладкая… эта родинка моя, эта тожа моя, и вот эта тожа…
- Ну, неужель не уморился? Тебе силу девать некуда? Так и до седьмого недолго доиграться,- попыталась изобразить недовольство Стеша, но ее хватило ненадолго, счастливо рассмеявшись, - ой, лоскотно так, и так тожа… тихонько, Васятку раздавим, - нежно погладила своего Шиленка по разгоряченной спине…
***
Андрей смотрел на них, спрятавшись в густом кустарнике. Злоба, зависть и похоть отражались в его глазах. Дикая, поработившая его страсть к собственной крепостной заставляла делать ужасные глупости. Ревность не давала спокойно спать по ночам. Он мог ее заставить отдаться ему, мог, но он хотел, чтобы она по своей воле принадлежала ему, чтобы млела в его руках, и во взгляде ее была та же поволока, которую он видел сейчас.
Увлеченные друг другом, Калистрат и Степанида приблизились к затаившемуся, подглядывающему за ними человеку на расстояние вздоха. Они не чувствовали его, они любили…
Да, они были прекрасны, как сама природа - молодые, сильные, оба высокие, стройные, гибкие, пропахшие свежескошенной травой и росой. Шептали друг другу нежности, смеялись…
А извращенец - барин, в полушаге от них, с абсолютно безумными глазами, болезненно искривленным лицом, судорожно сжатыми кулаками, вдыхал их запах и бесновался, беззвучно, боясь спугнуть …
***
На работы по дому Стешу стали звать все чаще. А настроение хозяина все игривее. Желая разбудить в ней ответную симпатию, молодой граф, будучи натурой развратной и эгоистичной абсолютно не имел терпения. Когда похотливые заигрывания и гостинчики, в виде сладостей и дешевых побрякушек были отвергнуты и не дали результата, он почувствовал досаду. Привыкший к легким победам в своем кругу Андрей не ожидал встретить в селянке существа умного, гордого и умеющего тактично отклонять бесстыжие предложения.
А Стеша очень испугалась. Холопка - она знала, чем грозит ей непокорность, и не представляла, как ей себя вести с ним. Отклонять его притязания шутками и отговорками становилось все тяжелее. Она понимала, что скоро ей придется уступить, и отдать на поруганье свое тело. Душа ее трепетала. Она любила мужа, не хотела потерять его нежность и доверие и знала, что после «рук» графа Калистрат, волей- неволей, все равно изменится к ней. Самое большее – пожалеет, и будет терпеть под одной крышей, ради деток их. Да и саму ее передергивало от одной мысли о близости с другим, чужим мужчиной, об его тонких, потных пальцах, слюнявых губах, капризно искривленных…
***
И вот однажды, когда барыня распесочивала кого-то на кухне, Андрей улучил удобный момент, вошел в комнату, где Стеша натирала дорогую стеклянную посуду, и прикрыл за собой дверь.
Сначала он молча стоял, внимательно разглядывая ее: темно-русая коса короной уложена вокруг головы, на плечи накинут платок. Протянул руку поправить локон и наткнулся на суровый взгляд серых глаз.
Чернобровая красавица гордо приподняла голову и резко перешла на другую сторону стола.
- Пожалуйста, Андрей Тимофеевич, не отвлекайте меня. Уж я и так боюсь. Не дай бог разбить какую ни то вазу, барыня с живой кожу спустит.
-Стеша, Стешенька, какая же ты, как же ты меня измучила, - зашептал он ей, хватая за руки.
- Ну поговори со мной, не будь букой, брось свои тряпки,- руками по спине водит, ногтями впивается, сжимает - не вырваться.
- Какая у тебя кожа нежная, ты рождена барыней быть. Полюби меня и я восстановлю несправедливость. В шелка тебя буду одевать и … раздевать.
Он зацепил пальцем за плечико сарафана и спустил вниз, а под ним тонкая, льняная кофточка, стянутая спереди узорной тесемочкой, резко дернув завязки, запустил руку за пазуху, сжал в ладонях, высвободил, оголил ей грудь. Стеша билась в его объятиях, как пойманная голубка, хватая пересохшими губами воздух, - отпусти… отпусти змей… не хочу я- а -а…
- Тише, тише, ну расслабься, не шевелись моя красавица. А - а как ты пахнешь, молочком. Так от моей няньки - кормилицы пахло. В детстве …
Стеша плакала, ругалась, била по противной морде, отталкивала и этим еще больше раззадоривала, злила его.
Андрей совсем ошалел. Задыхаясь, стал бить ее по щекам.
- Ты чего, как девица выламываешься? Как будто мужских рук не ведала никогда, небось, от Калистрашки своего вонючего так не шарахаешься? Да и не смеешь ты перечить мне… получив увесистую оплеуху, только расхохотался…
- О-оо, темперамент, а ну не мешай! И тут же с нежностью, охрипшим от страсти голосом - расслабься, голуба моя, до конца не сьем…
Одной рукой за волосы схватил, чтоб не смела вырваться, другой шарил по всему телу. Порвал рубашку, косу разметал. На руки подхватил, хотел взять ее прямо на столе, да стряхнул локтем высокий хрустальный фужер, разбил.
Их возня, крики, Стешины рыдания и звон разбивающегося стекла привлек внимание барыни - громко бранясь, она поспешила в комнату.
Услышав мать он, с силой оттолкнул от себя Стешу. Она не удержавшись, упала под ноги к своей хозяйке, дрожа, сжалась в комочек, прижала руки к лицу, всхлипывая.
- Мерзавка, косорукая. Матушка велите ее сечь. – с перекошенным злобой лицом, прорычал Андрей, выскочил из дома, побежал в глубину сада.
Не найдя отклика на свои желания у Стеши, он ужасно разозлился.
- Ну, гордячка, сломаю я тебя, сама придешь, поклонишься, или я это не я!
А самого насмерть захватило, кинулся в траву, руки разметал, глаза прикрыл. А успокоиться не может, грудь ходуном ходит, дыхание сбивается. Под пальцами не забывается ощущение трепета ее тела, блеск глаз, и голос, голос возмущенный… - Не хочу, пусти-и постылый…
- Чертовка, а каково же с ней, когда она любит, ласкает… М-м-м, не могу.
Вскочил, побежал к реке, подставляя ветру разгоряченное лицо. По дороге на глаза попалась дворовая девка.
- А ну стой, пойдем со мной, поможешь искупаться…
Отпустил ее, всю искусанную, измятую, истерзанную, поздно вечером, сунув за пазуху скомканную рублевку.
***
- Стеша, ну ты мне можешь объяснить, что здесь произошло? Как же ты так, чего никогда не бывало, барыня, конечно, заметила, что молодую женщину всю трясет, и она растрепана, взъерошена, полуголая, со слезами на глазах.
- Что, может, барин тебя обидел? Или испугал? А может, ты не слушалась?
- Таисья Ивановна прожила много и понимала, что сын находится в том возрасте, когда женская красота особенно заметна и востребована. И абсолютно была не против этого и конечно веселилась, глядя, как развлекается милый ее сердцу Андрюшенька. А что он душевно болен, и не догадывалась даже.
- Ну, ну не бойся, будь покладистой, помни свое место, а то и вправду высеку. Давай прибери здесь все и на сегодня достаточно. В другой раз придешь не скоро, подбери все свои домашние дела, пришлю за тобой - шитьем займемся, чтоб спокойная была, трясешься, как хвост заячий…
- И чего он вцепился в эту дурочку? Уж не первой свежести, и нет в ней похабства-то этого, надо поболе девок нагнать в усадьбу, не-то уморит бабу, кого тогда на мешкотную работу ставить, ума не приложу…
***
Домой Стеша плелась как в тумане. Вначале перелеском, кустарником пробралась к речке, выплакалась, выкупалась, дождалась сумерек. И хоронясь людей, подалась к своему двору. Ей казалось, что всем заметно и ее разодранную рубашку, заплывший глаз и что мужу уже все известно.
- Мамань, что с Вами? - кинулась к ней Полюшка, - Вас барыня прибила?
- Ничо, донюшка, уже не болит…
Двое годовалых близняшек, Тереша и Тиша, сидели на полу перед столом - играли, перекидываясь картошкой. Дети были все в песке, рубашечки, мокрые, спереди имели вид огромной картошины, только что вырытой из сырой земли.
А на столешнице в широком берестяном туесе, приподнималось тесто - дочушка-помощница собиралась печь пирожки.
В люльке спал младшенький - широко разбросав ручки, тоже весь перемазанный, кашей что ли.
Сев на лавку, оглядевшись, Стеша немного перевела дух. Вид ее ненаглядных сокровищ вернул ее к привычной жизни.
- А где отец со старшими?
- С утра в поле, еще не возвертались.
- Поля, в большой чугунок воду доливала? Надо бы выкупать мальцов-то, пока с печевом провозимся, жарко здесь будет.
Стеша успокоилась, дочка невольно подсказала ей, как объяснить, откуда побои - барыня прибила за разбитый фужер.
За суетой домашних дел думки о напасти барской отошли в сторонку.
Вечером вернулись уставшие хлеборобы.
Взглянув на мужа, Стеша конечно занервничала, но видя какой он замотанный, поняла -Шиленок ее сейчас не заметит даже если она вся в саже вымажется, не говоря уж о нескольких синяках , тем более об душевных терзаниях.
- Пошли спать, милый, умаялся ты сегодня. Отпустили меня назавтра, с вами пойду. С божьей помощью поскорей сожнем хлебушко.
Заснули в обнимку и не ведали, что последнюю ночушку вместе коротать доводится.
***
Наутро, не обнаружив Стешу, ни в барской усадьбе, ни на подворье у Шиленко, Андрей понял, что она с мужем в поле. Почти бегом он вернулся домой и велел позвать приказчика над дворней - Гаврилова.
-- Велите седлать мне Гранда. Сами, и еще нескольких, все равно кого, возьмите, будете сопровождать меня,- нервно шагая по комнате, заламывая длинные тонкие пальцы, отдал приказание.
- Ну, быстро!
***
Рассвет только еще занимался, а Шиленко уже вовсю трудились.
Муж широкой косой валил отяжелевшие колосья, и они ровненько ложились сбоку, Стеша охватывая сколь рука зацепит, свивала, опоясывала, вязала снопы, а пацанята стаскивали их в копешки.
Работа спорилась. Раскрасневшиеся, пыльные, потные. Только и видно как руки мелькают да поблескивают задорно глаза, да сверкают белозубые улыбки, да сыпятся шуточки, иногда такие едучие, что обидчивому Стёпке едва хватает удержу.
Стешенька завела песню, певунья она была славная, а мужики ее подхватили. Калистрат чуть с натугой, мешала-таки коса в руках, ребятишки - писклявенько.
- « по залугам зелененьким, по залуга-ам зелене-еньким …»
На соседних межах народ приостановил работу, прислушиваясь…
Песня плыла, стелилась и тонула в небесной дали, созвучная с этим миром, и с полем, и с небом, и с легким ветерком, раздувающим летний зной. А высоко в облаках ей вторили жаворонки.
***
Вдруг из-за зарослей жидовильника, поднимая клубы пыли, показались несколько верховых.
Впереди скакал барин, Андрей Тимофеевич, через поле, прямо по нескошенным хлебам. Приблизившись он гневно обрушился на Стешу.
- Как ты посмела от работ отлынивать? Или мои приказы уже ничего не значат? Холопка грязная! Бешено сверкая глазищами, размахнулся и ударил ее плеткой. Раз, другой. Уже не мог остановиться.
Дети плача, кинулись к матери, пытаясь оттолкнуть ее в сторону, затолклись почти под копытами. Еще немного и растопчет, покалечит их жеребец.
А Калистрат кинулся на защиту, огромными шагами перемахнул разделявший их прокос и резким движением содрал своего хозяина с седла. Руки сами собой нашли дорогу к холеной шее, могучие пальцы сомкнулись, норовя разодрать.
- Ты чо эт, стервец, творишь? Счас раздавлю, как битюка вонючего, токо вжижка брызнет…
Не успел, не дали подоспевшие дворовые. Скрутили, перекинули через лошадиный круп и повезли в деревню.
- Ну! Что мне теперь… теперь казнить вас буду! - еще бледный от пережитого страха, со злобой выкручивая ей руки, удовлетворенно посмеивался, хватая пальцами за лицо.
- Смотри на меня! Смотри! Плетьми его сечь! Пока не издохнет! - размахивая кнутом, подгонял верховых жестокий барин.
Провожая глазами связанного, извивающегося мужа, Стеша быстро- быстро зашептала ребятишкам.
- Бегите до дому, притихните там, чтобы на глазах не были. Может еще бог спасет. Марш! - напуганные до смерти мальчишки юркнули в рожь.
- Помилуйте, батюшка, Андрей Тимофеевич, не губите! Взмолилась Стешенька, повалившись в ноги барину. - Отпустила меня матушка ваша, нет вины на мне!
Увидев страх и мольбу в ее шалых глазах, Андрей понял, что пошел по верному пути. Только так он добьется повиновения. Только так…
- Виновата, виновата, - ухватил за шею, притянул к себе.
- Непокорна! Горда больно! А ведь ты еще можешь спасти своего муженька. Да - да. Если ласкова со мной будешь. Будешь? Если успеешь, конечно. Так что времени я тебе больше на кокетство не оставляю. Едешь со мной?
- Да -да-да, только помилуйте его, прошу Вас.
***
Долго глумился он над ней, то, заставляя говорить ему ласкательные слова, то велел улыбаться, то хотел, чтобы пела. Грубо, жестоко насиловал. А под утро, когда надоело ему, когда пламя гнева и похоти было немного притушено, отпустил. Распорядиться с вечера, чтоб прекратили сечь и отпустили Калистрата, он забыл.
- Разрешаю тебе забрать мужа домой, можешь лечить его. Ко мне будешь ходить теперь, сколько скажу, не то доделаю что начал…
***
Солнце еще не взошло, но было уже серо, прозрачно везде. Стеша вывалилась из темноты коридора и наткнулась на Ерофеевича.
- Прости, Стешенька, не смог я ослушаться, не сдолел приказа жестокого отменить, нет больше Шиленка, засек его холуй барский …
До нее сразу и не дошло, что ей говорят, не поняла кто перед ней.
Гаврилов взял ее за плечи, легонько потряс, - слышишь, Стеша, беда пришла! Стеша!
Медленно рассудок стал к ней возвращаться, а когда поняла, что случилось - чуть совсем не лишилась разума. Ослабевшие ноги не хотели слушаться, руками вцепившись в собственные волосы, раскачиваясь из стороны в сторону, она впервые за ночь разразилась рыданиями.
- А-а-а! Не-ет! Гаврилов, миленький, ты ошибся. Он, наверное, просто в обмороке, он очнется, отведи меня к нему. Водой надо отлить, я помогу! Ну чего ты смотришь? Скорее, ну же!
- Стеша! Перестань! В руки себя возьми! Про ребятишков своих вспомни, и силу тебе теперь беречь надо. Не отстанет барин от тебя! Смирись! Поняла ты? Жизнь твоя тебе не принадлежит, не забывай, покорись, поняла? Потише будь, поняла? Не то погибнешь и детей осиротишь, кому кроме тебя они нужны, пока маленькие?
Бедный Ерофеевич, переходя от крика до надсадного шепота, все говорил, говорил, пока не заметил, что взгляд Стеши стал осмыслен, пока не почувствовал, что она наконец взяла себя в руки и помешательство ей не грозит.
- Пойдем, милая, там он, в телеге под навесом. Я за вашей телегой сходил, и лошадь тожа ваша …
- А не отвез …
- Ребятишков пугать не стал, тебя -то не выпускал барин, кто-й его знал, когда натешится …
- Ох болезная, не в прок тебе красота твоя, горемыка ты … Но заметив, что бедняжку опять затрясло, примолк.
Потом взяв под локоть, повел, посадил на телегу, взял лошадь под уздцы, медленным шагом потянул со двора.
Стеша подползла к изголовью мужа, откинула окровавленную дерюжку, приткнулась к заледенелой щеке, руками кудряшки родные пригладила.
- Родимый мо-оой, как же я теперь без тебя-яя? Соол-нышко моё-оо…
По дороге к ним подходили сельчане, шли дальше вместе. Дома, у крылечка тоже уже толпился народ.
***
Как хоронила мужа, где были дети, ничего этого Степанида не помнила. В горячке металась на кровати, отбрасывая рукой кружку с водой, которой ее пытались напоить.
Только на девятый день Полюшка, проснувшись, увидела мать - в черном платке, с сурово нахмуренными бровями. Поджав губы, с сухими, больными глазами, она варила щи для поминок мужа. Движения ее были порывистые, но верные. Во всем облике вновь видна была гордая сила ее характера.
И девочка вздохнула с облегчением. Поняла - ничего, тяжко, но жизнь пошла дальше и мама ее с ней …
Осунувшиеся мальчишки сидели в углу на лавке, и молча наблюдали за тем, как мама с Полиной накрывают на стол, как приходят соседи, едят, что-то говорят, уходят.
Проводив последних поминальщиков, Стеша прибрала посуду, вымела полы, уложила ребятишек и беспокойно склонилась над люлькой.
Маленький Василек последнее время почти всегда плакал. От всего пережитого у Стеши перегорело молоко, и ребенок мучался. Капризничал, жалобно постанывая, трудно привыкал к коровьему. Наконец и он угомонился, засопел.
Стеша вышла на воздух. Потихоньку обошла свое маленькое хозяйство, даже впотьмах зная каждый колышек, каждый закуток.
Сенник - еще тятенька ставил, а вот катухи - новые, и в садочке - навес с печуркой, чтоб летом, в жару, на воздухе кашеварить, это ей Калистратушко удобство спроворил.
А в особо душные вечера они тут и ужинали.
Слезы снова набежали на глаза, в груди заныла жгучая, непереносимая тоска.
Стеша выскочила на улицу, побежала за околицу к речке. Запыхалась, сбавила шаг и пошла к укромному местечку, где с детства любила купаться.
Она медленно брела вдоль берега, заботы, думы роились у нее в голове.
- Привыкай, привыкай. Сама теперь решай что дальше делать, куда идти. Кого просить помогать в работах непосильных. Ну да ничего, работы с которой не могу справиться мало, почти и нету, силу господь дал не пожадничал, покрепче некоторых мужиков буду. Да и помощники подрастают. Ничего, проживем, - сама себя то ли успокаивала, то ли уговаривала Стеша.
Вскоре взошла луна, и все вокруг заполнилось причудливыми тенями, набегающий ветерок заставлял их шевелиться. На воде покачивалась лунная дорожка, то тут, то там вскидывалась рыбешка, на противоположном берегу в зарослях чакана оглушительно орали лягушки, время от времени, будто по команде, резко смолкая.
Примостившись на ярочке, долго смотрела на водную гладь. Тихонько опустила ноги в теплую, как парное молоко, воду. Быстро скинув с себя одежду, окунулась с головой, потом долго стояла по горло в воде. Смывала с себя постылые поцелуи и прикосновения, будто впитывала новые силы, жаждала обновления, очищения. Просила прощения у мужа своего за долю горькую, за смерть лютую …
***
Рано поутру, выходя к корове, Стеша столкнулась с Палашкой .
- тебя барыня спрашивают. Сказала, ежели так долго без мужика горюешь, то она тебя замуж отдаст. Велела, ежели оклемалась, идти новые занавеси шить, да навешивать. Никому, говорит, тканье, дороговизну окромя как тебе доверять не могёт. Ну, а я побегла, не досуг мне тут, - протарахтела девка и, развернувшись, шустро засеменила толстыми, короткими ногами с грязными пятками.
-Вот оно, - подумала Стеша. Глубоко вздохнула, натянула пониже на глаза черный платок, вернулась в избу, разбудила Полюшку, надавала поручений и с тяжелым сердцем отправилась в барскую усадьбу.
***
Во время работ Андрей ей не мешал. Только сидел напротив, не отрываясь смотрел, буквально прожигая глазами. Губы похотливо кривились, а во взгляде сквозило безумие и порождало такой страх и омерзение, что Стеша с трудом удерживала себя за рабочим местом. Орудуя иголкой, с трудом сдерживая рыдания. Ее боль и обида никого здесь не трогали, никому были не нужны.
Когда начало смеркаться, и шитье было приостановлено. Он властным жестом подозвал ее к себе.
- Ну-ко, убери быстренько эту черноту с себя, не годишься ты в монашки… Похудела-то как, лапочка моя, нежность моя…
Силком усадил к себе на колени, залез рукой под юбку, обслюнявив всю шею, искусал губы, потом, наслаждаясь своим возбуждением, продляя остроту чувств, отстранился, подойдя к столу, налил себе рюмку водки, ласково проговорил, - на ночь здесь останешься. Иди на кухню, там тебя покормят, умыться дадут… И я жду тебя в своей комнате. Иди.
Не в силах сдержать слезы унижения, Стеша попыталась отвязаться от «ночи любовных утех», лихорадочно придумывая причину избавиться от глумления над собственным телом.
- Андрей Тимофеич, не могу я на всю ночь, у меня ребенок приболел,- сдавленным голосом проговорила Стеша, - дозвольте до дому прежде наведаться, там дети брошенные.
- Ну, хорошо. Только быстро. Одна нога здесь, другая там. Помойся и косы расплети, волосы по плечам пусть рассыплются … дикарка моя! Богиня…
***
Стеша бежала домой, аж в боку закололо. Сердце выскакивало. От воспоминаний барского голоса, его прикосновений, запаха - ее начинало тошнить, ноги в коленках слабели, дыхание сбивалось - руки бы на себя наложила, чем терпеть такое над собой…
***
Дома, действительно, было худо Василёчку. Он уже давно исходил криком, и измученные ребятишки по очереди таскали его на руках и по избе, и по двору. Никак не могли успокоить.
- Мамань, слава Богу, что Вы пришли, я уже не могу с ними всеми. Васек - он так и не ел ничего, голодный, потому и орет,- устало проговорила Полинка.
Ее волнистые волосики прилипли ко лбу и шейке, а худые руки дрожали от усталости.
- Близнята сегодня чего-то налопались, оба продристались и тожа канючат весь день,- она кивнула в сторону печки, где усевшись на старый, весь разлезшийся тулуп, в обнимку сидели, всхлипывали Тишка и Терешка.
Тут и девчушка не выдержала, и крупные горошины слез покатились по жалостливо сморщенному, родному, милому личику.
- А Ванька со Степкой опять дрались и скотину так и не покормили, а у меня рук только две-е …
Сердце у Стеши сжалось от жалости и нежности к своим чадунюшкам. Она обвела взглядом своих деток. Обхватила их всех обеими руками, в кучу слепила головенками.
- Ничего мои сладкие, ничего любимые мои, труженики мои дорогие, - приговаривала Стеша, успокаивая близняшек. Забрала у доченьки малыша, подталкивая пацанят к выходу, ласково им попеняла.
- Вы все же бегите скотину управьте, поросенку хоть бураков надергайте, а то так и будет визжать, спать не даст. А ты, Полюшка, возьми лучину, посвети в чуланчике, в углу подорожник насушенный подвешен. Самовар поставь, поднапрягись. Мальцам надо бы подорожникового отвара пропиться, а то не расхворались бы они у нас. Ну, а я Васеньку покормлю, укачаю.
Одной рукой прижала его животиком к себе, согревая, а другой, оторвав маленький лоскутик от чистой холстины, нажевала туда ржаного хлебца, капнула молока из крынки, скрутила в узелок, уголочком вытянула, а с краю маленечко прогрызла. Ласково бормоча что-то, засунула угощение младенчику в ротик.
Он сосал сначала быстро, суетливо, словно боялся, что отнимут.
Стеша время от времени макала жевку в молоко, а малыш, как галчонок, хватал пищу. Насытившись, он тут же заснул.
- Спи, спи мой котеночек, солнышко моё маленькое. Хорошо у мамки-то на руках…
Не успела она договорить, как в избу ввалился пьянючий, с засунутым за пояс дуэльным пистолетом, изрыгающий ругательства Андрей.
***
Провозившись с ребятишками, Стеша задержалась дольше дозволенного. А теперь замерла, со страхом ждала, что будет…
Ребенок опять вздрогнул и жалобно заплакал. Ему завторили близнята. Остальные трое сбились в кучку в углу избы.
- Что же ты, сучка, мое терпение решила испытать, да? Он раскачиваясь направился к ней.
Стеша, вскочив, инстинктивно вытянула навстречу руку, желая защититься. Бедная женщина поняла, что барин ее попросту безумен и очень опасен. И что сейчас будет
беда …
- Щенята твои без тебя скулят, говоришь? Так это он мешает нашей с тобой любви? А ну давай-ка его сюда, - резко, грубо выхватил ребенка из рук и потащил вон из избы.
Погода будто подчеркивала ужас происходившего. Откуда - то сорвался пыльный ветер, в воздухе пахло сыростью, за рекой то и дело вспыхивали молнии.
- Теперь он мешать не будет никому. А ну заткнись,- тряханул он младенца, исходящего криком до хрипоты. Пеленки спали, оголив ножонки, судорожно дрыгающиеся в воздухе.
Стеша бежала за следом, громко голося, и била Андрея по спине. Никак не могла отнять дитя. Споткнулась, упала и ударилась головой о большой придорожный валун, потеряла сознание.
***
Ребенка обезумевший граф оттащил в барский свинарник. Размахнувшись, бросил в звериную кучу, где его тут же растерзало и сожрало полудикое скопище вечно голодных свиней. А он стоял и смотрел, отупело раскачиваясь …
***
Расправившись с младенцем, мерзко ругаясь, направился к дому своего приказчика. С грохотом распахнув дверь, перебудив домашних, заорал.
- Гаврилов, ко мне!
На ходу одеваясь, полусонный приказчик через несколько минут уже стоял перед графом на полусогнутых.
- Поди, и приволоки мне эту мразь. Иначе я и остальных ее отпрысков свиньям скормлю. Она раба моя! Она вещь! Надоест и убью! Ишь чего удумала, жить, как ее левая нога захочет! Чего ты замер тут как столб? Быстро, я сказал!
Отправив приказчика, пьяный Андрей пошел за ним следом, спотыкаясь и останавливаясь на каждом шагу.
***
Прибежав к Шиленкам, Ерофеевич обнаружил там напуганных ребят.
- Поля, где мамка?
- Я не знаю, ее и Васеньку барин забрал, ну Васю забрал, а мамка сама за ними побегла. А мы уже давно тут сидим одни…
Не дослушав, Гаврилов выбежал из избы и через сад метнулся в сторону барских скотных дворов. И почти сразу споткнулся об лежавшую в пыли Степаниду.
- Стеша, вставай, Господи, что с тобой? - Похлопал ее по щекам, приводя в чувство. - Давай быстро, нет времени оклемываться, Стеша, вам бежать надо, не то погубит он вас всех.
- Где?
- Что где?
- Где дитё моё? С трудом разлепляя губы, со стоном поднимаясь с земли, пробормотала несчастная.
- А я тебе сейчас скажу где! - раздался пьяный голос Андрея. Всполох молнии высветил его надменное, перекошенное злобой лицо.
- Его свиньи сожрали, а я иду за остальными …
- По -тому , что ты-ы не торопишься исполнять мою волю…
-Буду кидать их туда по одно-му, пока ты не засунешь себе в одно место свой гонор …Чего? И не смей смотреть на меня так …
Тут до Стеши стал доходить смысл сказанного.
- Где? Где Васенька? А-а-и-и!? Ужас охватил все сознание бедной женщины, и только материнский инстинкт, страх за остальных, ярость обуявшая - заставили мчаться вдогонку.
Продолжая, заикаясь бормотать угрозы, он на заплетающихся ногах шел к Стешиному дому.
И тут сдали нервы у Гаврилова. Нагнав обезумевшего барина, развернув его на себя, он принялся молотить его кулаками, желая вытрясти его поганую душу.
Мгновенно протрезвев, Андрей резко вытащил из-за спины, заткнутый за пояс пистолет, и выстрелил своему взбунтовавшемуся приказчику в упор в живот.
В это время Стеша, подобрав валявшуюся под яблонькой лопату, размахнулась и изо всех сил обрушила ее на голову Андрея, размозжив вдребезги.
Услышав стон, склонилась над еще живым Ерофеевичем.
- Господи, да за что же это все! Гаврилов, не умирай! Что же теперь будет, а?
- Прости, голуба, помираю я… Тебе одно скажу - не мешкая, хватайте самое необходимое и бегите за Дон, на Волгу, подале… Мир не без добрых людей, авось и доберетесь. А тут - смерть. Днем в зарослях, по оврагам хоронитесь, а ночами пробирайтесь, прежде чем к хутору какому выйти долго пригляд…
Много чего хотел сказать в напутствие бедный Ерофеевич. Не успел…
***
Стеша бегом побежала к избе. В голове звенели последние слова Гаврилова.
- Быстрей! Быстрее! Ребятки, сбираемся в бега!
Степа, Ваня, запрягайте в телегу мерина и к избе подавайте, только тихонько, чтоб соседи не услыхали. Кобылу под седло.
Поля, стаскивай на телегу всю теплую одежу, валенки, одеяла.
Ваня, в мешок зерна насыпьте и в телегу. В другой мешок курей, сколько поместите, только не передушите, приторочте к седлу. Бредешок батин захватите, не забудьте, дорога дальняя, пропитанье добывать придется, может рыбачить получиться, и что там у вас - какие удочки, крючки, что есть сами захватите, лишнего не набирайте, удилища в пути можно смастерить…
Корову с телком придется бросить, поросенка - бросить.
А я съестным займусь… Ну, к делу!
Действиями Стеши будто действительно руководили высшие силы. Голова была светлая, движения четкие, стремительные.
Соль, бутыль керосина, серники, муку, испеченный хлеб, немного вяленой рыбы, с полмешка картошки. Полотняный мешочек гороха, столько же гречки. Среднего размера чугунок, ухват, ведро, в полуведерный самовар сложила яйца, пересыпав их пшеном, пару кувшинчиков с квашеным молоком. Топор, пару ножей, косу, серп, лопату сложила с краю, накрыла плетеным половиком. Еще у нее был аккуратный туесок, удлиненной формы, там были сложены вязальные и швейные принадлежности - еще бабкино наследство. Все в телегу.
Хотелось взять больше, но понимала с тяжелым грузом им быстро не уйти.
Хорошо, что мерин, привычный к тягловой работе, еще не старый.
С полки сняла икону, завернула в новый, собственноручно вытканный расшитый рушник. Несколько медяков и пять серебряных рублей, все их с Калистратом богатство, тоже в узелок и к поясу привязала.
Проверила - плотно ли все уложено. Перетащила спящих близняшек, уложила их на узлы. Кинулась к люльке - пуста. Заткнула себе обеими руками рот, сердце подпрыгнуло в горло, в голове забилась мысль - остальных спасти, во что бы то ни стало.
Ребятишек на телегу, кнут Степке. А сама верхом.
Пустились в ночь, в неизвестное, в непогоду. В след им разразилась гроза, ливень смыл следы бегства, помогая спастись…
***
Шел тысяча восемьсот шестьдесят первый год. Семья Шиленко больше никогда не попала в родные места, не знала, что старую барыню хватил удар, и вскоре она отдала богу душу, не сумев перенести погибели своего набалованного сыночка.
Приживалка Лидия Ивановна устраивать разбирательства и организовывать поиски не стала, ввиду слабохарактерности. А после манифеста об отмене крепостничества и вовсе вскоре разорилась…
***
В детстве Стеша очень любила слушать отцовы рассказы о том, как он со старым приказчиком, служившим у покойного графа Петровского, ездил на ярмарку в Урюпинск.
До Хопра, по рассказам, было сутки пути почти по бездорожью, а затем по-над берегом проходил наезженный Урюпинский тракт.
Длинными, зимними вечерами, сидя за прялкой или вязанием с удовольствием, помногу раз слушали они про батины путешествия, зная про все становища, ямы и овраги, болота и речушки, села и небольшие городишки.
Как пригодились теперь эти знания. Память услужливо подсказала Стеше направление пути.
Слава Господу, не пешком и не с пустыми руками отправились они по бескрайним полям и лесам России-матушки. Справно жили, не голые-босые. Одежа зимняя, добротная уже сейчас сослужила добрую службу. Развернув мужнин огромный тулуп шерстью вверх, чтоб вода стекала, накрыла телегу, уперла ухватом по центру. Велела Степке лезть внутрь.
На себя накинула большое стеганое, лоскутное одеяло, села верхом, перекинула уздечку своей лошади за тележную оглоблю, в руки кнут и погнала…
В голове было пусто, руки сами собой выполняли необходимую работу.
Холодные струйки дождя, попадающие за пазуху, не давали забыть о том, что она жива и еще что-то в состоянии чувствовать.
Ночь была бесконечна, мимо ползли очертания деревьев, взгорков, заросших кустарником.
Иногда Стеша сбивалась с пути, съезжая в лощину, тележные колеса сразу вязли, ход нарушался, приходилось спешиваться, и по щиколотку в грязи тянуть лошадей под уздцы, разворачиваясь и почти наощупь, вслепую выбираться на более или менее утрамбованную дорогу.
Руки и ноги давно дрожали от усталости, глаза сами собой слипались, и только страх погони заставлял двигать измученных лошадей все вперед и вперед.
***
Под утро дождь кончился, но с деревьев от порывов свежего ветерка продолжали срываться струйки воды.
Промокшая до костей Стеша, закоченела от холода, онемевшие пальцы отказывались держать поводья.
Пришлось остановиться, чтоб переодеться в сухую одежу.
Осторожно, не желая будить детей, шарила в телеге, пыталась нащупать что-то подходящее. Наконец вытащила мужнины штаны и полотняный армячок. В следующем узелке нашла платок и вязаные носки. Хорошо бы еще нижнюю рубашку сменить, ну да ладно, скинула ее совсем. Быстренько переодевшись, затянула на поясе веревкой широкий армяк, почувствовала тепло.
Вот теперь бы кипяточку со смородиновыми листочками, да поспать хоть чуточек.
Заглянула под тулуп - ребятишки крепко спали, сбившись в кучу.
- Бедные мои, натерпелись страху, намучались. Нашарила в углу телеги хлеб, отрезала по всей длине от буханки, круто посолила, взгромоздилась опять в старенькое, чиненое, потертое седелко и, понукая лошадей, двинула дальше.
Дожевав кусок, почувствовала прилив сил, сон перегулялся, в дрему уже не клонило.
Тишина вокруг давила, нагоняла тоску, страх пустоты и одиночества.
- Господи, помоги, дай сил и мудрости. Наставь и оборони нас в пути.
Бормотала тихонечко - звуки собственного голоса бодрили и успокаивали.
Так прошла первая ночь. Когда стало светать, они были уже далеко, миновали соседнюю усадьбу, несколько мелких поселений.
А как побольше развиднело, отъехав подальше от людских глаз, свернули в лес. Укрывшись в ложбинке, расположились на отдых.
Здесь дождя не было, гроза прошла стороной, осталась позади. Денек обещал быть жарким и безветренным.
Мальчишки отыскали невдалеке ручей. Разнуздали лошадей, напоили и привязали на длинных поводьях, давая возможность попастись. Насобирали сушняка, запалили небольшой костерок.
Поля с матерью в это время осмотрели свое хозяйство. Развешали на кустах намокшие ночью вещи. Ощипали двух куриц, а остальных, связав между собой за ноги веревочкой, выпустили погулять.
Усевшись на травке вокруг чугунка с супом, обнаружили, что не взяли с собой ни одной ложки.
Голодные близнята подняли рев.
Пришлось Степке с Ванюшей быстренько вырезать всем по ложке - благо, что невдалеке росло несколько молодых липок.
Малышам вручили по куриной ножке, и теперь с умилением наблюдали, как они их обгладывают, время от времени обмениваясь и лопоча что-то на понятном только им языке.
Позавтракав, наказав детям не разбредаться и караулить по очереди - следить, чтоб никто на них не набрёл. Стеша постаралась заснуть, понимая - ночь опять придется провести в седле.
А непереносимое горе не давало забыться.
Она сама росла в огромной крестьянской семье, люлька в их избе не пустовала. Стеша помнила мать изнуренной, вечно на сносях, при печке с ухватом, за стряпней, за кроснами, в поле …
Много детей помирало в младенчестве, и их некогда было запоминать и оплакивать. Люди, погрязшие в нищете и заботах, проще смотрели на таинство рождения, смерти…
Баба, вздохнув, могла только сказать: «померла детина - вольная година…»
А у нее, у Стеши, еще не умирали дети, и никогда не были в тягость, хватало сил обихаживать семью. И эти утраты, одна страшней другой не принимала ее душа с суеверной покорностью - кровоточила, кричала, скорбела, нуждалась в утешении. Хорошо хоть были «утешители», не давали расслабиться, копошились рядом, и заставляли крепиться…
***
Вскоре лесная, ухабистая дорога закончилась. И телега загромыхала по широкому, хорошо утрамбованному Урюпинскому тракту. С левой стороны, между деревьев заблестела освещенная луной речная гладь - Хопер.
Передвигаться стало гораздо легче.
Через неделю, расхрабрившись, стали ехать и днем. Прятаться, съезжая на обочину и замирая в ожидании, пока кто-либо проедет мимо, приходилось не так уж и часто.
Время было самая страда. Везде, по пути народ был занят: то сенокос, то хлеб убирают, лен, то картошку окучивают.
Неожиданное бездействие угнетало, а монотонная, пыльная и душная дорога сильно выматывала. Приходилось довольно часто давать роздых лошадям.
Суматошно летели дни. Конец пути даже не намечался, наоборот, было самое начало мытарств.
Наспех собранные съестные припасы Стеша строго отмеряла, боялась тратить. Гоняла ребятишек за грибами, ягодами. Завидев подходящие места, рыбачили, кой-где воровски подрывали молодую картошку.
Один раз случилась остановка близ деревеньки. На колесо новая заглушка понадобилась.
Пока Степа ее выстругивал, Ваня запалил костерок. Стеша с Терешей приобнявшись, искались.
- Обовшивели мы в странствиях крепко да, милок? Да так и задремали в обнимку.
А Полина взяла на руки Тишку и направилась в село, через некоторое время вернулась и принесла шесть краюшек хлеба.
- Христарадничала? - не зная хвалить или ругать свою донюшку, растерянно спросила Степанида.
- А если бы схватили тебя, тогда что…
- Ой, мам, так по хлебушку соскучились, а еще нас одна бабушка молоком напоила, этого вам принести не удалось, жаль…
Потом, глядя, как дети уплетают за обе щеки принесенный хлеб, погладила по голове девочку, прижала к себе головенкой, чмокнула в пахнущую солнышком макушку - заботушка моя.
С той поры перестали прятаться, в плохую погоду просили ночлега, за поденную работу кое-когда зарабатывали харчей. Передвигаться стало легче.
***
Глядя, как ловко ее, еще совсем не взрослые, мальчики управляются то с бреднем, то с силками на зайца, то с топориком Стеша со слезами на глазах мысленно благодарила Калистрата за выучку.
- За всеми заботами от зари до зари, когда же ты успевал, родимый мой, жаль моя. Как же я без тебя теперь, без рук твоих сильных, да ласковых. Как же сыночки твои, сколь теперь сил, забот на них обрушилось. Им без тебя теперь не сладко будет. Кабы этот путь да с тобой…
-Пригляди там, родимый мой, за Васенькой, ужо встретились поди…А он уж от титьки-то оторван, уже так мы его кормили, молоком коровьим, да жевкой, есть у вас там чего нажевать? Справитесь без меня? Ох, хоть одним глазком бы взглянуть на вас…
Тоска заполняла грудь и не давала дышать.
Если бы не дети, вряд ли нашлись бы силы на то, на что она сейчас решилась.
Поглядывая на них, думала - слава Богу, малые они у меня, быстро забудут весь ужас пережитого.
Они уже и сейчас отвлекались не тем, так другим, радовались роздыху от трудов, бывало и непосильных.
Только по вечерам, уставшие за день, в разговорах возвращались к былой жизни и пригорюнившись, вспоминали батьку, Васеньку. Разговаривали с грустиночкой меж собой, то успокаивая друг дружку, то строя какие то планы, мечтая о новых местах, о вольной, совсем другой, непознанной жизни.
А Стеша, дождавшись пока все уснут, отходила подальше и давала волю слезам. Извечно бабьим способом пыталась расслабиться, избавиться от мыслей, от жестокой действительности, от страха перед будущим, от осознания того, что лето закончится, а у нее на новом месте никаких запасов. Детей мал мала меньше … А где оно будет, это новое место …
Поговаривали перехожие люди, паломники, да нищие, что ближе к Астрахани жизнь лучше. Вольных крестьян больше. Люди живут богато и свободно. Занимаются рыбным промыслом.
Туда она и стремилась попасть. На Волгу.
***
Минуя небольшое поселение, Стеша подошла на околице к колодцу и разузнала, что версты через три будет Урюпинск.
- Так, в город нам всем соваться не следует. Найдем место, обоснуемся чуток, а в Урюпинск утром меня Степа верхом отвезет, сам назад вернется, а перед закатом в условленном месте заберет.
Ваня со Степой верхом на лошади подались пошустрее, немного обогнав телегу, осматривая окрестности. Вскоре вернулись довольные - нашли хорошее место для становища.
Стеша потянула за вожжу, сворачивая, правя телегу вслед за ребятами.
Невдалеке показались ясеневые заросли, за которыми спрятался пологий, песчаный бережок.
- Этот уголок Степка углядел, - доложил довольный Ванятка.
- Мамань, местечко - как будто мы в избе, только крыши не хватает!
- Да, и вправду хорошо. Отпустив поводья, повела плечами Стеша, - тут и отдохнём.
С дороги этот сход к Хопру не виден. В одном месте молодое деревцо, почему-то искривившись, росло и кроной своей проход, достаточно широкий, прикрывало. На невысоком ярочке деревья, затем спуск - крутоватый, но телега спустилась легко. Место со всех сторон порослью закрыто. А на реке, напротив, островок - на него вброд перейти можно, ивняком поросший, тоже закрывает от лихого глаза. С мимо идущей баржи никто не увидит…
***
Наутро, надавав всем поручений, упредив, чтоб не шумели, не обозначали себя, верхом отправились со Степкой по воде, бережочком, и почти против городской пристани выбрались.
Берег был шумный, множество лодок, то причаливали, то отчаливали. Самый разный люд гомонил, шумел, перемещался.
Справившись с первой растерянностью, Стеша огляделась. Облюбовав ближайшее дерево, она указала на него Степке.
- Смотри, сыночка, как только солнышко наполовину за деревьями спрячется, так скачи за мной. Я тебя у этого дерева ждать буду. Ни с кем не заговаривай от греха. Ну, давай, дуй назад, с Богом.
Переправившись на городскую сторону, Стеша пошла на базарную площадь поразведать, поспрошать про дорогу на Царицин.
А там, по слухам, по Волге до Астрахани - рукой подать.
Поосмотревшись, она направилась в рыбные ряды.
Чалки вяленой воблы, селедочные бочонки с астраханским заломом, балыки, копченая осетрина. Чуть поодаль мешки с солью. Кучи арбузов огромных размеров.
Вскоре молодой, веселый обувщик, пристроившийся со своим ремеслом в махонькой будочке недалеко от базарных ворот, показал ей нескольких торговцев из самого Царицина.
- Вон энтого бородатого видишь? Он приказчиком у купца тамошнего. Иванычем его кличуть, кажись. Ихние баржи сюда рыбу по Хопру от Иловли бурлаки на прошлой неделе приволокли. Теперь на них лемеха, бороны, косы, лопаты с нашего заводу загружають, може еще полотна льняные, може еще чаво назад сплавлять будуть.
Время промелькнуло довольно быстро. День прошел удачно. К условленному месту Стеша поторопилась добраться пораньше, очень переживала, не привязался бы кто к мальчонке по дороге. Успокоилась только тогда, когда углядела его серьезную мордашку, выглядывающую из-за лошади, и расплывшуюся в улыбке, как только их взгляды встретились.
Пока ее не было, ребятишки потрудились на славу. Поставили небольшой шалашик, наловили рыбы, наварили ухи. Купались весь день, перестирали и пересушили всю свою немудреную одежку.
Спать легли в обнимку в шалаше.
Хоть и день был нелегкий, Стеша никак не могла уснуть. В голове шумело, надо было придумать, как попасть на баржу к указанному приказчику. Кем она сможет быть там - кашеваркой? Надо, чтоб он захотел нанять ее, да так,чтоб он взял ее со всем добром и детворой.
- Эх, Стеша, говорят люди - хороша ты… Что ж, применим к делу добро этакое. Как бы исхитриться, чтоб и овцы были целы, и волки сыты. Недостаточно хитра ты была до поры, боязлива больно. Не хватило разума использовать милость барскую. Скромна была, горда была …
Дура была! Погубила всех, вся жизнь прахом пошла, впереди невесть что, а теперь …
Так, стоп, нельзя про то что было думать, нельзя себя до слез допускать. Заново жить надо! И детей своих сохраню, не допущу, чтоб загинули не за что - не про что! Теперь мне бояться нельзя, да и нет страха после того, что сотворил со мной барин помешанный, как башку его разнесла лопатой сама, своими руками, к чертовой бабушке…
***
Несколько дней наведывалась она и на базар, и на пристань пока не улучила момента, чтоб познакомиться с тем приказчиком. Вот когда ее красота пригодилась.
Улучив удобный момент, с шутками да прибаутками познакомилась с ним, и давай набиваться в работницы, обрисовала, как ему не хватает ее помощи, ее рук ловких, посулила, что накормит его такой щучьей солянкой, какой он ввек не едал.
А его уж и зацепило, любовался на нее - наглядеться не мог, слушал - не мог наслушаться. Заговорила его Стешенька, да так ловко, что даже плату за свои труды выцыганила, учитывая груз - скарб, двух лошадей, телегу. Как кашеварку взял он ее, без лишних вопросов, со всем ее добром и детьми, выделив уголок под навесом на своей барже.
- Ежели чего, скажешь, мол моя женка … и робята, того … мои, мол, - говорил он, от всей души желая себе такую жену-красавицу, таких пригожих деток.
До самого Иловля путь был гладкий, без приключений.
Медленно сплавлялась баржа вниз по течению, Стеша целыми днями стряпала для Иваныча с его грузчиками, не забывая, конечно покормить и своих деток. Обстирывала их, штопала им вещи.
А он то и дело вертелся около нее, забавляясь беседами. Стеша искусная была сказительница, то сказки, то правдивые истории, то смешные случаи, у нее всегда было чем увлечь, потешить. И так целыми днями, не только руки, но и голова у нее была занята, отрабатывая хлеб и проезд.
Близнят пришлось привязывать в холодке широкой, короткой вожжой, из страха, чтоб не булькнули в воду, не потопли. Но они почти никогда не были надолго брошены без пригляда. Мужики, скучающие по своим семьям, в свободное от работ время с удовольствием возились с ними. Малыши были как херувимчики, с румяными, пухлыми щечками, с блестящими, умными глазками, смешно коверкая слова, пытались повторять всё, что услышат.
Иваныч, весело посмеиваясь, прибасал им всякие частушки. А Тиша с Терешей хлопали в ладоши и уморительно вторили ему.
Поля помогала матери, старшие братья целыми днями купались, ловили рыбу, которой хватало на всю артель. На причалах добывали дров для кухни.
И все Шиленчата любили петь, по вечерам садились рядышком, опускали ноги в воду и выводили на разные голоса, уж так ладно да красиво, что все артельщики подбирались к ним поближе, заслушиваясь.
Стеша тоже пела, только очень мало и недолго, все ее песни оканчивались слезами, она уходила тогда в самый дальний угол баржи, ненадолго, плескала себе в лицо водой и, нахмурив брови, возвращалась к своим бесконечным кухаркиным заботам. Плаксивая, да сварливая баба никому не нужна.
Иваныч остался весьма доволен наемной кашеваркой, спорой и умелой.
-Какие похватные ребятишки у тебя, Стешенька, - любовался он на дружное семейство. Не хотел расставаться, и так и этак намекал женщине о своей благосклонности, а она изо всех сил не замечала взглядов пожирающих, не понимала бесед зазывных…
-Эх, голубь, куда тебе до мучителя моего, тот и образован был, и опытен, и властью наделен, - вздыхала про себя Стеша. Для какой другой это была бы не просто соломинка, а… а я не могу своей плотью достаток и спокойную жизнь устраивать… да и не даст он мне покоя…
Её передергивало от одной мысли о новом замужестве. Это и предательством будет памяти Калистрата, мученическую смерть из-за нее принявшего. Да и любила она только его, душа не принимала думать об нем, как о покойнике…
- Стешенька, краса ненаглядная, разумница ты! А пошла бы ты за меня, если б полюбился я тебе?
Стеша, улыбаясь, покачивала головой, ласково глядя на него своими лучистыми, серыми глазами.
- А я бы взял тебя, со всеми твоими спиногрызами взял, с превеликим удовольствием… да…
- Ну хоть один разок дозволь обнять, да облобызать тебя как следовает… чтоб дольше помнить…
И растопырив руки, неловко, по медвежьи сгреб ее в объятиях, смял в поцелуе, потом резко оттолкнул.
- Ну все, прощайте, будьте осторожны, помогай вам Бог, - развернулся и широким шагом, не оборачиваясь, пошел на свою баржу.
Стешенька благодарным взглядом проводила его, прощаясь.
- Не забуду я доброту твою, мил человек. Прости, что не смогла на любовь твою ответить, благодарствую что неволить не стал, бедой моей не воспользовался. Что корысти в тебе не было. По Божьим законам живешь, воздасться тебе, за дела твои, а я завсегда в молитвах о здравии твоем поминать буду…
Прощаясь, Иваныч снабдил их продуктами на первое время - муки, пшена, солонины, и воистину царский подарок - почти полное ведро крупной соли.
- Бери, не жалко, ее в степи за Волгой в озерах прям так набрать можно, а тут ты ее не укупишь.
Еще дал прошлогодний бочонок проржавевших сазаньих кусков в тузлуке.
- Если промыть хорошенько и в воде немного вымочить, то отварная, да с картошечкой она еще очень даже ничего.
Наломал целый мешок вяленой тарашки, мелковатой, высушенной до звону, зарапленной, но ребятишки всю дорогу, нет - нет, да и зашуршат, зашелушат, точили зубы. Потом через время начинали ныть – жажда донимала.
-В крынке воды не стало хватать, придется полное ведерко в телегу устанавливать, не то вы меня со свету сживете… Ишь, красота какая - насолонцуетесь, пузенки водой набузуете и ести не просите, може не будем ужинать? Подначивала Стеша ребятишек и торопилась успокоить, со смешком наблюдая за своими испуганными оглоедами…
***
В Царицин они попали только на следующую весну…
Малые дети принудили Стешу искать постоя на холодные времена.
Кочуя от хутора к хутору, они прибились, наконец, к одинокому, полузапущенному подворью.
Двор стоял особняком, верстах в двух от большого села. На окраине небольшого лесочка, на берегу залива речки Иловли. Низенькая избенка с крышей крытой соломой почерневшей от времени, местами всклокоченной. Забор с прогнившими, покосившимися столбами, на которых на одной петле болталась створка ворот.
- Глядите, ребятишки, живут здесь не больно зажиточно, авось бедняк бедняка в нужде поймет легше, може не прогонят…
Какой - то шум доносился с глубины двора, Стеша придержала лошадей, укрывшись за ближайшим кустарником.
Привычка прятаться, услышав любой, вызывающий тревогу звук, помогла им сейчас избежать столкновения с местной властью.
Толстый, чванливый урядник, выезжая из ворот на вороном жеребце, бранился и угрожал, цепляющемуся за стремя, старику.
- Смотри, дед, вовремя налоги не выплатишь, посажу в яму, никому твои хворости не интересны. Продавай вон хоть быков, хренов вольный казак, леноват ты, видать, брат, ежели до своих годов даже родни не нажил.
- Помилуйте, Христа ради, голубчик, Илья Кузьмич, повремените, я все заплачу, как и раньше, чуток оклемаюсь, прихворнул я шибко, не поспел к сроку, а и картоха нонче уродилася, нарою, свезу на ярманку, и уплачу налог, продлите отсрочку…
Старик семенил за наездником, сгорбившись, на трясущихся ногах. Урядник грубо оттолкнул его, брезгливо поморщился.
- Неделю даю, потом заберу быков…
Стеганув лошадь хлыстом, поскакал в сторону станицы.
Расстроенный старик нахлобучил выгоревшую фуражку, засучил лоснящиеся на коленках, отвислые сзади штаны с лампасами. И размазывая слезы, побрел назад во двор. Начерпнул из колодца и долго пил студеную, чистую, как слеза воду. Успокоившись, поковылял в сад. Взял, прислоненную к старой, узловатой яблоне, лопату и направился мимо заросших сорняками грядок к огороженному с обеих сторон плетеным тыном берегу Иловли, засаженному почти до самой воды высокими, буйно растущими картофельными кустами.
***
- Ну, хорошие мои, знаю я, что нам делать, чтобы дедушка не прогнал и пустил до весны на постой.
Немного пошептавшись, Шиленчата, как тараканы зашуршали по чужому подворью.
Степка с Ванюшкой, вытащив из телеги лопату, сняв, висящую под обветшалым навесом широкую двуручную корзину, засеменили к деду.
- Дозвольте, дедунюшко, на обед немного картохи заработать, мы Вам поможем рыть, а Вы нас покормите.
-Вона! А вы хто ж такие будете, чтой то не признаю я … -прищурился, оглядывая пострелят, старый казак
- Я - Степа, а это мой брат - Ваня, мы не здешние, до Царицына путь держим, да голод и холод за ноги хватают, останавливают. Так дозволяете?- стараясь не дрейфить, бодренько протарахтел Степка.
- А чаво ж, дозволяю, только по силам ли работа?
- По силам! Мы с мальства в работах, это дело знакомое… Стараясь говорить басом, степенно произнес мальчуган. Старик едва успел спрятать смех в кустистых, седых бровях, - ох, щеглята, ужо не мальцы, отроки, сопливые чуточек, а так коне-ешно, да…
Оглядевшись, Шиленчата встали с краю широкой грядки, Ваня споро обхватил в охапку ботву отдельного куста, открывая Степе местину для копания, и подлаживаясь подтянул куст вверх, помогая одолеть братке тяжесть земляного комка. Куста через четыре - поменялись. Дорыв до края, воткнули лопатку и принялись собирать крупные, розовато- желтоватые клубни, разбивая голыми пятками и пропуская между пальцев чуть влажноватую землю, стараясь не затоптать ни одной картошины. Наполнив доверху корзину, хватались с двух сторон за ручки, тащили и ссыпали в начатую дедом кучу.
- Ох, хлопчики, сам Господь вас послал мне в помощь. Я бы вас и так накормил, дитятки, но от помощи отказываться не в силах, стар я стал…
Так за работой, за разговорами мальчишки отвлекли внимание старика от собственного подворья.
В полдень дед дозволил им запечь в костре картошки и разделил на троих в баклажке простоквашу.
Немного отдохнув, принялся копать дальше и подивился, ребята никуда не ушли, а продолжили работать.
И он уже с благодарностью поглядывал на их, измазанные сажей и простоквашей, серьезные мордашки.
***
А Стеша с Полинкой вовсю орудовали во дворе, в избе, по-хозяйски расправляясь с грязью и запустением.
Заехав во двор, хорошенько прикрыли ворота, выпрягли из телеги лошадей и оставили на длинном поводу, давая им возможность пастись в заросшем лебедой и ромашкой палисаднике.
Недалеко от колодца, с чуть солоноватой водой, с покачивающимся журавлем, на котором было примотано помятое жестяное ведерко, находились неглубокие, удлиненные, деревянные корытца - скотину поить, налила туда несколько ведер, и причмокивая губами, подозвала лошадей напиться.
Оставив Полю с малышами на крылечке, пригнувшись, вошла сначала в небольшие, темные сени, собрав на себя липкую паутину и сморщившись от кислого, застоявшегося воздуха.
Открыв внутреннюю дверь, попала в избу, тускло освещенную через пару небольших окошек, затянутых, вместо стекол, бычьими пузырями. Один был прорван, и через щель в комнату набилось столько мух, что большой стол, стоящий напротив огромной русской печки, шевелился будто живой.
- Маменька родимая, - передернула плечами Стеша.
На столе в кувшине, накрытом грязной тряпкой, обнаружилось молоко, Стеша понюхала - не прокисшее. Рядом зачерствевшая, заплесневелая краюха хлеба.
На полке, над печкой, в высоком кувшине, с завязанным липкой, вонючей тряпицей горлышком, вокруг которого вились мелкие мушки, обнаружился крепко перебродивший, ядреный хлебный квас.
- Вот это дело, закваска есть, хлебца можно будет испечь, давно мы свеженького не едали, только сначала всю эту грязь надо выволочь…
- Ты, донюшка, вот что, давай покорми малышат молоком с хлебушком, только хлеб и миску свою возьми, укачай, уложи в телеге и присоединяйся к уборке…
До вечера еще было далеко, а запущенная изба приняла совсем другое обличье.
Стеша вычистила, обмазала кой-где свежей глиной и затопила большую русскую печку, повытаскивала на улицу все дедово барахло, что повытряхивала, что повыстирала и развесила на плетнях. Из всех углов вымела, выскребла, обмахнула.
В переднем углу перетерла, избавила от паутины иконы и выстирала, затем навесила, как был, широкий, с красивой вышивкой, рушник.
Обмыла окошки и заткнула дырку размочаленной тряпицей.
С печки стянула тронутую молью провшивленную кошмину. На улице перекинула через жердь под навесом и долго колотила по ней палкой, поднимая клубы пыли и оставила там, выветриться.
За печкой разобрала большой топчан, прикрытый тканым из толстых, грубых конопляных нитей, грязнючим, затхлым покрывалом, с вековым комковатым соломенным тюфяком и такими же подушками, с засаленными, кое-где прорванными наволочками, у которых из прорех торчали потемневшие клочки сена.
Вынесла подальше за ворота, выкинула в кустарник старую, вонючую солому.
Нагрела в большом чугуне воды, перечистила всю немудреную посуду.
Крупным, речным песочком и лезвием ножа до желтизны отскребла, набанила горячей водой столешницу - Божью ладошку.
Намыла полы, лавки и полати, теперь они курились паром, высыхая.
На речке с песком выстирала и хорошенько выполоскала самотканое покрывало, натюфячник с наволочками, и свой потный и пропыленный сарафан с рубашкой.
Поразвесила на таловых кустах, а пока всё сохло, с наслаждением, несмотря на довольно холодную воду, Илья Пророк уж льдинку пустил, обмылась сама, давая роздых и бодрость телу.
Потом ловко и споро нашила на прорехи заплатки, набила свежим сеном тюфяк и подушки.
Устроив свежую постель на топчане, про себя решив, что если все заладится, то тут будет спать она с близнятами. Дед, как спал на печке, так и пусть спит, вернула туда кошму и бараний тулупчик, с краю положила свернутую постиранную и поштопанную старикову одежку. А для ребят и Полюшки потом принесу с телеги, постелю, хлопцам на сундуке, а доченьке на широкой лавке.
Между тем Поля замесила хлебы, вымочила, затем отварила соленой сазанины. Картошки сварила, натолкла, перемешав с луком, поджаренном на выжаренном, меленько порезанном кусочке говяжьего сальца, отрезав его от куска солонины - налепила пирожков, разложила на две чугунные сковородки, найденные под подом. Перед крылечком задымила пузатый ведерный самовар.
К вечеру, закончив с уборкой и стряпней, уже поджидая сыновей с хозяином, начиная немного нервничать, вдруг осерчает за самовольство, выгонит с треском, все-таки продолжала трудиться, надеясь на лучший исход задуманного. Стеша прошлась по двору, обнаружила несколько катухов, в одном большую свинью с кучей поросяток, в другом - кабанчика, с ее появлением поднялся голодный визг. От этого звука женщину чуть не стошнило, справившись с собой, кормить она их все же не смогла.
- Поля, иди, доча, нарви им свекольной ботвы в огороде, покидай.
Оглядела небольшой загончик, усеянный черными кругляшами, - так, а здеся у него по всему видать козы, али овцы, ввечеру узнаем.
Еще два коровьих база были пустые, в одном из них, в маленьком загончике высовывал лобастую голову рябенький, с мухрястой беленькой звездочкой, теленок.
- Ах, ты, мой красавец, мамка твоя на выпасе значит …
Проснувшиеся близнята подняли рев, вылезли из телеги и направились к Полюшке.
Она сорвала для них пару сочных морковин, почистила, и теперь малыши сидели под старой узловатой яблоней, хрустели и оглядывали новое обиталище, пока еще не решаясь ни на какие шкоды.
Мать с сестрицей не спускали с Тиши и Тереши глаз, как бы эти две капельки не попортили все дело - дед ведь старый, не захочет капризы их, да писк слушать…
Между тем натаскали во все корытца воды, накосили недалеко на лужайке травы и стаскали в ясли.
За этим занятием их и застал хозяин, возвращающийся с помощниками с картофельного поля. Заметил не сразу, так как был очень доволен своими новыми работниками, по дороге он их « уговорил» пожить у него, помочь по хозяйству - уставшие мальчишки еле передвигали ноги, спины разламывались, в руках – дрог. Они действительно много наробили - пудов двадцать собрали картохи, теперь деду было с чем ехать на ярмарку, и при удачной торговле, было чем заплатить пресловутый земельный налог.
Он шел, нахваливал братьев, и обещал им сытный ужин, - счас картошечки наварим, корова придет с пастьбы - подою, молочком вас парным напою. Спать на сеновале можно, правда не все сено я свез с лужка, не осилил, прихворнул, но для мягкости хватит, а чтоб не кололось, я вам одеяльце стеганое постелю, оно правда не целое…
И тут заметил остальных « постояльцев», взволнованно заторопился к копошащимся на базу женщинам, добродушное лицо вытянулось в недоумении.
- Чтой-то ? Хтой-то ? Чаво вам здеся надоть ? Грабить у мене в яслях кажись нечего…
- Деда Гриша, погодьте шуметь, не ругайтеся! Это мамка наша с сеструхой, а эти одинаковые - братики меньшие. Не гоните, а? Нам бы перезимовать, только скрытно…
- Вона? Беглые никак?- дед внимательно разглядывал Степаниду, все приметил - глаза полные отчаяния и страха, и руки стертые до крови, и спину взмокшую, волосы из-под платка выбились, и черты такие писанные, как с иконы - невольно залюбовался.
- Ваша правда, дедуня, вступила в разговор Стеша, - ежели не откажете, не забоитеся, расскажу все, как на духу. Схороните на зиму, не дайте загинуть с дитями малыми, а я отработаю, с лихвой отработаю! Хуторок Ваш наособицу стоит, авось никто не дознается.
- А мы Вам крышу и ворота починим, и сено поможем перевезти,- наперебой загалдели пацанята, размахивая руками и умильно сверкая серыми, как у мамки, глазенятами.
Медленно, молча обходя свое хозяйство, оглядывая наработанное за день неожиданными гостями, про себя подивился проворству и умелости, поднялся на покривившийся порог, растерянно приостановился, не решаясь ступить на выскобленные, еще кой-где сырые половицы. Кряхтя, заозирался, и Стеша суетливо поднесла ему ведерко с ковшиком. Перехватила, стала поливать на руки, на ступни. Старик помыл ноги, чурхая по очереди об доски и друг об дружку. Набирая в пригоршни студеную, колодезную водицу, с удовольствием умылся, наклонился, попросил чтоб полили на спину, помыл шею и голову, затем перенял ковшик и напился.
- Прям как дома, батя, бывалоча, - пробормотала, прослезившись, Полюшка.
- А вы шуруйте на речку, все кучей, вода счас в ней не такая ледяная, как из колодца, повытряхните шмутки с себя хорошенько, на кустах проветрите, про малышей не забывайте, не потопли чтоб. Поля! Сильно их не намывай, не застуди…! - уже вдогонку прокричала мать.
Разогнув спину, дед принял от Стеши свежевыстиранный рушник, вытираясь, вошел в избу. Привычно уселся на лавку, вытянул вперед натруженные, гудящие ноги, огляделся удивленно и прослезился.
- Батюшки, чистота то какая! А постеля-то моя, как свадьбошняя, а передний угол, прям светится! Доченька, да када ж вы управилися, а?
А Стеша продолжала суетиться, пряча улыбку, слушала дедусины квохтанья.
Поднявшиеся на столешнице караваи уже поспели и просились в печку.
На столе дожидалась едоков деревянная миска, полная румяных пирожков, на плоском, деревянном блюде - отваренные куски вяленой рыбы, зеленые перья молодого лучка, картошка и желтое, пахучее подсолнечное масло в маленькой пиалке.
В избе пахло влажным деревом, свежим сеном, вкусным печевом… Старик засуетился, открыл крышку огромного окованного железом сундука и достал бутылку, закупоренную сургучом, с пристуком поставил посреди стола, довольно крякнув в предвкушении.
Ловкими движениями Стеша отгребла в сторонку жар, установила хлебы в печку и плотненько прикрыла заслонку.
Перевела дух, развернувшись, утерла передником раскрасневшееся, распаренное лицо. Подошла, села напротив на лавку, проговорила.
- Там скотина пришла, доить надоть, пойдемте вместе, боюсь, без Вас не подпустит меня корова. Потом поужинаем, а после ужина скажете свое слово - на просьбу нашу, - она уж вновь обрела уверенность, видя - покорён старый Григорий, не откажет.
- Подпустит, касаточка, она у мене не норовистая, а поужинаем и взаправду чуток позднея, мысля у мене от такой чистоты появилася, думаю она тебе, донюшка, по ндраву придется, я счас ребятишков с речки возверну и свою лепту внесу, повеселю вас банькой, возля бережка - моя банька стоит, щёлок припасен - и расхохотался, шутливо отбиваясь от Стеши, кинувшейся его обнимать.
В первый жар пошли дед с ребятами - вышли румяные, в чистом исподнем, довольные.
- Ох, чуть не уморили казака,- отпыхивался дед, - в два веника по всем косточкам прошлися.
- А-аа, Вы, дедунюшка и один нас чуть не ухайдакал, думали и не вырвемся… похохатывали Ванюшка со Степкой.
- О-оо, а тут и самовар уж пыхтит! Добре!
Потом Стеша с Полинкой, выкупав, орущих близнят, не привычных к жару, и отдав их на руки деду, который, на удивление, умилялся и сюсюкал с этими непоседушками, по нраву пришлись ему детки, долго мылись и разлёживались на лавках, в очередь охаживая друг дружку духмяными березовыми веничками. Хорошенько выполоскали косы березовым щёлоком, и прочесали частым гребешком, избавляясь от надоедных «битюков».
Усталость и напряжение этого дня, как рукой сняло.
- Ну-ко, девоньки, примите, - постучал в дверь дед Гриша, - я вам туто травок назаваривал, побалуйтесь…
- Ух ты! Поля, глянь - ка, да ты понюхай только, - тут смородина с земляникой, тут мята , чабрец, а в этом кувшинчике - ромашка, - ну, дедунюшка, угодил, - прихлебывая горячий травяной чаёк, - мурлыкала от удовольствия Стешенька.
- Пора выбираться, мужики наши заждалися ужо, небось без нас поели не вытерпели.
- А я бы еще часок тут поблаженствовала, приморилась и ести не хочется… бормотала Поля, вытянувшись на горячей лавке.
***
После позднего ужина, прибрав со стола, Стеша встала посреди избы, рядом привычно стабунились ее детки, все молча, с надеждой уставились на деда.
У старого Григория от жалости и благодарности сдавило горло, и он сипловато изрек,
- Стар я бояться, чадунюшки. Живите, чего там… вы мене може еще нужнее, чем я вам …
Подошел, обхватил их руками, сгреб головы в кучу.
- Вы меня к жизни сёдни возвернули, давно я так не радовался, не шутковал, и ведь не думавши, не гадавши…
Дед уселся на лавку, Шиленчата облепили его, сидели тихонько, заслушавшись.
- Я ведь в полном одиночестве жизню свою веду. Жена моя померла давно, сынок единственный сложил голову на службе государевой. Женить я его не успел. Самому жениться - по старости смех и грех. Так что - нету у меня никого. Я бы вас насовсем оставил, вона какие вы все похватные, сколь делов переделали, мне такие помощники не лишния были бы. И то, куды бежать? Може и не тронет никто? Так что заселяйтеся, милости прошу! Бог не выдаст, свинья не сьест…
И осекся, от того, что после его слов, женщина вдруг сморщилась, и зажав рот руками, залилась слезами.
И только потом, уложив детей, засидевшись допоздна, Стеша все ему поведала, ничего не потаила.
Видавший на своем веку многое, старый казак, потом долго охал и сокрушался, жалея бедняжку.
***
Так они и зажили, мирком да ладком, как у родного дедушки.
Постепенно подворье было худо-бедно подготовлено к холодам.
Вырыли и ссыпали в погреб, пересыпая речным песочком для лучшей сохранности картошку, свеклу, морковь, репу и редьку. Всего по-чуточку, а насадил хозяйственный дедусь.
Вывезли на подводе, запряженной парой быков, с заливного луга сено и набили им под самую крышу сеновал. Крышу на сеннике пришлось латать.
Обмолотили и ссыпали в амбарный закром мешка три ржицы, а свежей соломой старик с хлопчиками, с трудом, но перекрыли, отремонтировали крышу.
В катухе нарезали и уложили ребристыми горками кизяки.
Наловили и насушили рыбы и поразвесили на подволоке.
Насолили в кадушке огурцов, наквасили капусты, переложив ее поздними, упругими яблоками.
Под все лавки закатали огромные тыквы.
Под потолок в чуланчике подвесили заплетеные снизки лука, пучки укропа.
Насбирали грибов - и насолили, и насушили впрок.
Стеша трудилась исступленно, топила в тяжелой работе тоску, хваталась за такую тяжелень, надсаживаясь, обливаясь потом вперемешку со слезами, а вечером, уставшая, до дрожи, засыпала без снов, усталость помогала ей смириться, утолить темпераментную плоть, тоскующую по былой жизни.
Каждый вечер, перед сном, ребятишки вповалку укладывались вокруг нее, обнимались, переплетаясь, не поймешь, чьи где руки- ноги и тихонечко разговаривали - хвалились ли чем, жаловались ли, а чаще мечтали о том, как вырастут, разбогатеют и будут очень счастливы, и батя с братиком в царствии небесном будут ими довольны…
***
Проживать совсем тихо и незаметно от местных жителей у них не получилось, да только всерьез остерегались они одного урядника, а чтобы он не наведался нежданно, навещал его сам дед.
Казаки, которые приходили к старому Григорию по своим, хозяйственным, либо приятельским делам особого интереса до постояльцев не проявляли. Один, правда бобылек зачастил в гости, - « моргун» прозвище у него было, наверное потому, что имел он привычку время от времени часто-часто, быстро-быстро мигать глазами, ребятишки, общаясь с ним, терли веки и тоже моргали, до чего странно им было это.
Была у него, не скроешь, слава по « бабьему» делу, хоро-ошая такая слава, только если б он хоть толику Стешиных мытарств знал, то поостерегся бы подкатываться, да душу ее больную бередить.
Так то конечно казак он был неплохой, и нраву незлобивого, и не жадовадый, каждый раз с гостинцами - то по пряничку даст детворе, то орешками калеными оделит.
А глазок у него быстро приметил каким «солнышком» обогрелся хуторок, хозяйственная и пригожая женщина, за такой короткий срок до неузнаваемости обиходила запущенное подворье, а уж бражка у ней получилась из свеколки - сладкая, да забористая, а уж печево пышное, а стряпня - язык проглотишь…
Так и ходил за ней телком, бубнил с утра до вечера - вот бы мне такую хозяюшку в дом, сдобную да шуструю… Пока дед, заметив Стешино недовольство, не приструнил, не отвадил.
- Давай, давай отседова, жених хренов, чаво пристал до бабы, как банный лист до одного места… Али не чуешь, не по нраву ты ей, и моргалки свои масляные, бесстыжие уноси по добру по здорову, пока ветер в спину, да без камней…
Досада на лице у Стеши сменилась смешливо-жалостливым выражением, она, не без удовольствия, наблюдала, как ухажер, подгорбатившись, поспешал восвояси, сокрушаясь и пеняя старому за грубость - «ни себе, ни людям» , мол…
- Благодарствую, дедо, ох и наянный « моргун» этот ваш, вроде и бранить не за что, а и терпеть мочи нет, - вздохнув с облегчением, ласково взглянула на старика Стеша. И пошла через двор к колодцу, в одной руке два пустых ведра, в другой - коромысло.
А дед, провожая ее взглядом, подумал - Эх жаль какая, молодая совсем, а уж без огня, потушил сволочь, такую красавицу сгубил - обездолил. Сколь бабья на передок в лихо совсем слабнут, в силе мужеской нуждаются, хоть к кому стараются прибиться, а эта нет - гордячая, и поникшая совсем… да-а жаль, крепко жаль бабу…
***
Как- то, еще по теплу, управляясь со скотиной, Стеша подивилась на коз, - сколь на них пуху, дедунюшка, вот бы напрясть, да навязать платков, варежек, душегреек с носочками - мяконьких, легких, тут бы и на продажу и на нас всех хватило с лихвой. Правда, я с пухом не знакома, а вот овечью шерсть, да лен доводилось прясть, да думаю, большого различия нету.
- А и то, возьмись, дитятко, только уж не ведаю, получится ли у тебя что, я их запустил совсем, весной не чесал, пух у их свалялся весь… тама, в чулане, под притолоку заткнуты чёски были. Давай подсоблю тебе, чо ли, а ишо, ежели хочешь, сходи к соседке моей Акулине, поспрошай, она в этом деле большая дока…
Так нашла себе заботу Стеша на всю долгую зиму. А под Рождество дед свез, да продал на ярмарке уже готовые вещи: два платка, несколько пар рукавичек, да носочков, теплую душегрею, с высоким воротом и длинными рукавами. Удачно выручив за все добро двенадцать рублей серебром, да еще две головки сахару пиленого, крупы гречневой, да пшена, гороху, керосину, бутыль масла подсолнечного и гору бубликов с маком. После того за рукоделие уселась и Полюшка. Правда, получалось у нее пока только пух теребить, да черную козяну выбирать. Но дело пошло бойчее, желание заработать подгоняло…
***
Зимние дни короткие, а вечера длинные. Руки заняты делом, а рот песнею, или беседою, сказки друг дружке по очереди рассказывали. На малышню свою потешную, расшалившуюся, только давай поглядывай, да покрикивай…
- Под крышей, в духоте, неча их держать, захиреют, да и голова скоро без роздыху вспухнет, я тут чо подумал, тряпья-то у меня полно, не сгондобим ли мы им из абы чево справу зимнюю…
Полез дед на подволоку, повытаскивал оттуда старые, рваные, пересыпанные табачными листьями бараньи шубнячки, суконный кафтан громадный, молью побитый, валенки, дырявые стеганые штаны, кой-где подопревшие. За пару дней Стеша залатала, зачинила, подогнала под каждого одёжу, а дед Гриша понаставил латок, понадшивал- из трех -пара, спроворил обувку, кому валеночки, кому поршни.
***
Зима задалась многоснежная, детвору в безветренную погоду не загнать было в избу. С крутого бережка на лед раскатали горку. Визг, писк, хохот был слышен с утра, до вечера. Проголодаются, ввалятся в избу пообедать, мокрые насквозь, румяные, снегу натащат.
- Мамань, дозвольте морковку для бабы взять, мы на заднем дворе та-акую бабу слепили, тока она безносая! Можно, да?- тараторили, толкались, крутились под ногами, под руки лезли…
- Э- э, да вы отогрейтесь хоть, да пообсохните, шмутки все в снегу, ну-ка быстренько на крылечке все повытряхнете, да на печку поразвесьте, пока не обсушитесь - никаких гуляний.
-А мы тада до темна, можно?
- Ой, да можно, можно, только не орите вы так, голова счас лопнет…
- Мамань, а Вы пойдете на бабу поглядеть? Пошли, а, мамань? Мы ее для Вас лепили, посмешить хотели, ну пошли-ите, ну-у мама-ань…
- Да вы чо? Не видите сколь пуху надо повыбирать? Некогда мне развлекаться. Пока светло, козяну видать, глазам легше, а при лампе прясть буду…
- Ба-а , да мы Вам помогнем щас, вот таку-ую кучаку Вам пуху навыбираем…
И чинненько усаживались, старательно сопя, аж полчаса перебирали пух.
Стеша со смешком наблюдала, как у них начинали судорожно дергаться ноги под столом, открывалась зевота, ломота … И вот уже кто-то кого-то щипнул, а тот в ответ толканул, да зацепил одного из мелких, а у Полюшки, укоризненно сдвинувшей бровки, настроение совсем попортилось, покрикивать стала, пытаясь угомонить…
- Мамань, ну чо уже много пуху? Ну, поглядите, сколь много…
- Ну ладно, пошлите уж, - выпроводила всех на двор, и сама вышла, с удовольствием вдохнула вкусного, морозного воздуха, потянулась и с веселым криком повалилась в сугроб, увлекая за собой Полю, зацепила, падая, Ванюшку. Загребла огромный ком снега, запустила в Степку, - та-ак, заварила кашу, пора уматывать, а то достанется щас на орехи…
Заливисто расхохотавшись, близнята сами попадали в снег, довершая кучу малу.
- Ой, и озорница мамка у вас, - возрадовался, как празднику, хорошему настроению Стешиному дед Гриша,- ну и слава Богу, ну и хорошо…
-Хорошо-то как, забодай тя комар…- усевшись на солнышко, на завалинку, бормотал, щурясь старик, - ничо-о, все у их будя хорошо, время оно мудрея нас, оно лечит, я-то не понаслышке об ентом знаю… и раскинув руки, по стариковски, с хрипотцой завел - « Ой да на До-оне, ой да на широ-оком…»
А пацанята звонко подхватили - «…сизы-ый селе-езень плывет!»
Полюшка - кругом, кругом, притопывая, пошла плясать, в такт, размахивая руками …
Улыбаясь, Стеша вернулась в избу, пряла, мурлыкая привязавшийся мотив…
***
Под Рождество погода посуровела, с утра до вечера мела поземка, мороз держался нешуточный, и без того короткие дни были пасмурные и унылые, ребятишки толклись на печке и подолгу канались, кому идти управлять скотину, иль за водой, иль за дровишками, за кизяками, кому помои выносить. А то начинали канючить, - мамань, расскажите сказку страшную, про леших, кикимору с Ягой, а? Мамань, про душу - девицу, красу ненаглядную, и про жениха её, богатыря великого…
Никакого настроя на придумки не было у Стеши, тоска душила, как она не прятала её. Ребятишки часто шумно останавливали ее, исправляли, сами дополняли любимую сказку, и в конце концов перебирались опять на печку, искались друг у дружки, приговаривая - вона, каким жирнючим, отъевшимся щелкнул…, - выталкивали один другого с места где потеплее, нередко дрались, и особо расшалившиеся получали рогачом в бок, иль по загривку…
Под конец поста настроение у всех было тоскливое, однообразное житьё, муторная и монотонная работа. Набожный дед запрещал петь, постный харч уже не проталкивался в горло, молоко давали только маленьким.
Старшие потихоньку шушукались на печи, вспоминая колядки, выдумывая устрашающие наряды – совсем личины позакрываем и не прознает никто… Полинка отговаривала, опасно, мол, а пацаны очумевшие от безделья рвались поразвлечься, да и угощенья колядовщикам подавались хорошие, доброй приметой считалось, когда в твой дом стучат в рождественскую ночь, и совсем худо, когда никто не пришел – удачи не жди. В былые времена до самого Крещенья хватало добытого – пиленого сахарку, мятных пряничков, петушков на палочке, скруточек ароматной пастилы из яблок, а из всевозможных сдобных плюшек мать потом сушила вкуснейшие сухарики… Затейники Шиленчата, знающие великое множество прибасок, умудрялись, меняя наряды, посетить щедрые дворы по нескольку раз, особенно к барской усадьбе – барыня любила грошиками осыпать и смеялась если ребячья возня переходила в драку, кучу-малу…
Долгожданное веселье проскочило, как миг – шум, крики, блестящие глазенята, охрипшие, прихваченные морозом голоса, выстуженные избы, полные вкусной снедью холщовые мешки…
Перед Рождеством Стеша с Полюшкой трудились у печи, настряпывая всякую вкуснотень, а после пришлось потрудиться у лежанки, отхаживая самых рьяных запевал, которые теперь сипели и горели…
С простуженным горлом разговор короткий – намотала мягонькую тряпочку на палочку, обмакнула в керосин и хорошенько помазала опухшую горташку одному, да потом другому. Густо намазала мёдом спереди и сзади, укутала потеплее, а на ночь напоила горячим малиновым отваром, да в носки горчичного порошку насыпала… С особой молитвой мяла под подбородком – давила шишки, время от времени, набирая побольше воздуху, выдувала в макушечки, приговаривая – аминь, аминь… вот и все лечение.
На улицу неслухам доступ был пока закрыт, скукота опять одолевала, мучила зевотой, вязла в зубах.
На святки Поля удумала гадать, притащила петуха, свила колечко из золотистой соломины, заготовила пшена, а дед опять нахмурился.
– Грешно ето, не угодно Господу, давайте я вам лучше покажу чой-то.
И тут дед Гриша всех удивил, достал из своего сундука чудо чудное, книгу старую - Ветхий Завет.
- Гляньте, робяточки, чо у мене есть - Святое Писание это. Я его почти все наизусть знал, щас память уж не та, но почитать вам могу… поглаживая, потертый кожаный переплет, с красивой, витиеватой надписью.
-Ух, ты, - подивилась Стеша, - А я только «Отче наш» и «Богородицу» знаю… А грамоте и не мечтала обучиться, хоть и при господах работала. Откуда у Вас, дедо, редкость такая?
- А получил я его в дар от странника одного, паломника по святым местам. Прихватила его лихоманка, и отец мой дозволил ему остаться у нас перемочься.
Долго он у нас лежал, не встал, отдал богу душу… Да…
- А я был тогда вот таким, как Ванечка, - погладил ласково белобрысую головку, оглядел притихших ребятишек.
Даже Стеша, опустив руки с работой на колени, замерла, заслушавшись.
- По этой книге святой он меня и читать выучил, в благодарность за то, что я ухаживал за ним, лежачим…
- Как мне нравилося с им беседовать, расспрашивать про читанное. Когда непонятное при прочтении встренется, он все своимя словами так обскажет, сидишь, бывало обо всем позабудешь, пока батюшка не всыплет за работу не изделанную… Да…
***
После этого, частенько, управившись по хозяйству, усаживался он ближе к окошку, ребятня его облепляла, даже близнята сидели тихонечко, когда старый Григорий читал вслух.
- Послухайте, дедо, а научите-ко Вы меня грамоте, - попросил его как-то Ванюшка.
- Покажьте мене, как буквы складать, как какая буква обзывается… Очень мне хочется уметь это… и уж так жалостно поглядывал, умоляюще складывая ручонки.
- Не знаю, какой с меня обучатель, но давай спробуем, только уговор - терпеливо слушать, не перебивая, и запоминать все дотошно.
Затем взял и угольком, прямо на печке, на ее побеленном боку, вывел первую букву, - вот , гляди, это Аз… Это Буки, Веди…
Уже где -то через месяца полтора на печке был нарисован весь алфавит, и дед, вразброс тыкая крючковатым пальцем, спрашивал - это какая буква…
- Глаголь!
- Верно, эта…
- Есьм!
- Эта.
- Добро!
- Молодчина! Скоро покажу, как в слова складать…
Степка с Полюшкой, и даже сама Стеша, исподволь тоже запомнили почти все буквы, и наперебой подсказывали, серчающему на них за это, Ване.
К концу зимы все неплохо складывали слова. И в очередь, с превеликой аккуратностью, пытались читать Библию.
***
Еще он их научил сметывать рыбацкие сети - накидки, опять достал из-за иконки витой ключ, открыл свой бездонный, притягивающий, как магнитом к себе, любопытных пацанят, извлек из его дебрей добрый клубок толстых, вощеных ниток, отполированную натруженными ладонями игличку, показал, как налаживать - начинать, и они в очередь, сопя и переругиваясь сметали небольшую, в их подростковый размер сеточку-раскидку.
Потом, выбрав денек - солнечный, да безветренный, на широком дворе показал, как ею пользоваться.
- Забрасывать надо с лодки или с ярочка, чтоб летела пузырем, накрывая донные ямы, в которых обычно стоит рыба, - поучал дед, - это у мене уж и хватка не та, и силов вывести ее из воды ужо не хватает. А вам в самый раз - уся жисть впереди. Постарше станетя, подрастетя, тада под свой рост домечите длину, поболе размах буде, ловчей рыбку изловитя, самое главное не забывать вовремя рот раззевлять, чтоб без зубов не остаться.
У Ванюши получалось ловчее, хоть и помладше был чуток. Степка похваливал его снисходительно, но было заметно, что досадно ему, и мальчишка, раз за разом, кидал и сматывал накидку, пока она не стала послушно, широким подолом опускаться туда, куда Степа направлял.
Дед заядлый был охотник и рыбак, много чего умел, хитрости некоторые передал хлопчикам, а те - дотошные, ловили каждое его слово.
Блёсенки, крючки разные, приманку, наживку, много чего показал.
Не допускал только до дробовика, хотя не отгонял, показывал, как чистить, разбирать - собирать, как заряжать - дробь отмерять, пыжи нарезать, промасливать, как шомполом в ствол забивать, приговаривал,
- енто дело рановато вам ишо, опасно с оружием вошкаться, успеется, подраститя сперва маненечко…
Научил подо льдом сетку ставить, по молодому ледку щук глушить, острогой колоть.
Втроем управлялись, свежая рыбка частенько на столе была…
***
А как-то дед Гриша, устав видать от холодов и размечтавшись об свежей зелени, принес из чуланчика мешочек, развязал, подзывая к себе Полюшку.
- Вот гляди, насбирал я чаво, - вытаскивая множество узелочков с семенами. Долго они сидели уткнувшись лбами, перебирая, нюхая и перекладывая их с места на место.
- Вот это огурцы, это свекла.., а это - цветочки разные.., вот эти синеньким цветуть, а енти красненьким, эти колокольчиками на веточках.., бери доченька, володей…
***
И может быть так и остались они насовсем жить у деда Гриши, никто их не ждал на далеких волжских берегах, приветил их старик как родных, со всей душой, и было им всем сытно и покойно в эту зиму. Но однажды утром не добудились они старика. Помер во сне.
- Видать лихо одноглазое крепко прицепилося ко мне, враз не отодрать, - горестно вздыхая, проговорила Стешенька.
-Ведь привыкли уж, сроднялись, ан нет, и дед Гриша не зажился, покинул нас.
Похоронив деда в мерзлую, комковатую землю, оплакали, горько по-сиротски, долго стояли, прижавшись друг к другу, под пронизывающим ветром.
- Вот ведь хиловатый был плетешок, а затишка, - прошептала Стеша, - ну чо, пошлите потихоньку, счас суседи поминать будут собираться, надо постараться настряпать вкусненько, хоть так напоследок отблагодарить дедунюшку нашего…
Стеша забоялась оставаться в чужом подворье, без хозяина, урядник нагрянет - беды не оберешься.
Со сборами хорошо помог мужик Акулины, с которой Стеша сдружилась за зиму, нашел покупателей на дедовское добро.
Распродав скотину, заколотили Шиленчата ставни и дверь, подались дальше.
- Слава Богу, сохранила письмецо, в Царицине, глядишь, пригодится, мало ли, в чужой сторонушке, как обернется.
***
От Иловля до Царицина добирались не шибко ходко.
Весна ранняя оказывала себя лишь к обеду. К сумеркам подмораживало. На дорогах слякотно, лошади брезгливо переступая, чавкали налипшими грязью копытами, с усилием тянули подводу, на взгорках застопоривались, не одолевали, и тогда ехали лишь укутанные близнята, да козлята, остальные толкали подводу со скарбом, помогая.
Хозяйственная Степанида пропитанья наготовила в дорогу, в этот раз собирались не в впопыхах, и опыт путешествованья уж был, добра необходимого прибавилось. Не утерпела, взяла с собой трех козлят, позарилась - пуховые, хорошего заводу, черненький, беленький и серая козочка.
- Бросить али продать завсегда успеем, а ежели довезем, не лишний заработок на пропитанье будет.
На взгорках, освободившихся от снега и отогревшихся на солнышке, зеленела травка, распускались нежные, хрупкие подснежники.
В перелесках вовсю шумели и гомонились мелкие пташки. На черных проталинах важно расхаживали грачи.
Выскользнувшая из-за перелеска, стая диких гусей, стремящаяся к северным землям, заставила надолго запрокинуть головы к небу. Шум крыльев, и знакомые вскрики - резкие, бодрящие, привели в трепет и покрыли смятением израненную душу.
- Домой спешат, поторапливаются…Наскучали…
- А мы от дома…Прости меня Господи…
Детвора то и дело порывались скинуть, распахивали тяжелые шубнячки, сдирали с потеющих макушек шапки.
- Накиньтесь, накиньтесь, счас ветерок-то обманчивый, продует, и будете до поллета прикашливать, вишь разжарились, - бурчала Степанида, а самой давно хотелось рассупониться…
Уставшая от горестных утрат, она без меры опекала своих деток, тряслась над ними. То поддевала, то раздевала, а они беспрекословно принимали ее квохтанья, хотя было это очень непривычно - в крепостничестве, за тяжким трудом ей было не до пригляда, не до баловства, росли ее детки, как сорная трава…
А сейчас не было у Стеши другой заботы - только дети, и она щедро дарила им свою нежность.
***
Прибыв в город, потолкавшись, пробрались на волжский берег. Переселенцев, подобных им здесь встречалось множество, надобности в схороне Стеша не видела.
На пристани прибились к нескольким кочующим семьям, направляющимся к Астраханским землям.
Недалеко от барж и пароходов, в прибрежном перелеске то тут, то там горели небольшие костерки, вокруг которых расположились, с узлами, телегами и прочим добром, переселенцы. Невдалеке паслись стреноженные кони.
Таборовались тут люди видно издавна - у котелков, с незатейливым харчем, привычно хлопотали бабы, туда-сюда сновали, баловались, шумели ребятишки, кто-то дремал, укрывшись под телегами.
Мужики собирались кучками, неспешно курили махру, беседовали, покрикивая на, слишком уж расшалившихся, детей.
Вдалеке пьянствовали, пели и плясали свободные от работы бурлаки.
Разбили свой стан и Шиленки, привычно, не сговариваясь, стали приготовляться к ночевке.
Степка распряг, стреножил лошадей, выпустил в траву, привязал к колышку козлят и заставил близнят их «пасти», всучив по прутику. Время от времени поглядывая на мелких пастушат, занялся поиском сушняка для костра.
Полинка разбирала узлы, готовила место для спанья.
Девчонка тяжко переносила произошедшее, украдкой, чтобы не мучать мать, частенько плакала от страха и жалости, сомнения в вере в Бога одолевали её неокрепшую душу. Она сильно тосковала по крохотному Васеньке, ведь с момента рождения заботы о младенце лежали на ее хрупких плечиках. В голове постоянно стучало - а ведь тятеньку больше никогда не увидать, не услыхать его шутливый посвист, смех такой заразительный… Дед Гриша такой добрый, богобоязненный, привязалась к нему всем сердцем, а и его смерть не помиловала…
И уткнувшись в какой-нибудь узел скорбно цепенела, и всегда вздрагивала, заслышав материны шаги, начинала суетиться, что-нибудь роняла и Стеша, не задумываясь о душевном состоянии дочки, пеняла ей за рассеянность и нерасторопность.
Вот и сейчас, разбирая узлы Поля наткнулась на батин кожушок, не утративший еще его запах, замерла, уставившись на водную гладь.
Ванюшка направился к берегу, завидев невдалеке, затягивающих бредень, рыбаков.
- Мамань, побегу, подмогну, може не прогонят да дадут пару жерешков на уху, поужинаем хлёбова, а то в дороге сухомятка уже горло дерет.
- Давай, милок, а я к народу подойду, разузнаю чего, - и направилась к ближайшему становищу, на ходу поправляя сбившийся платок и растрепавшиеся волосы, отряхивая юбку.
- Мир вам, добрые люди, не примите ли в суседи, да не подскажете ли чего путнего странствующим…
- Берег большой, место не куплено, а таким симпатичным суседям - завсегда рады, - приветливо улыбаясь, проговорил щуплого вида, сутуловатый мужик и тут же получил локтем в бок от своей жены, дородной бабы со строгим, высокомерным взглядом.
-А новостя вона, возля перевернутой лодки мужики языками чешуть,- промолвила крестьянка,- а ты не ходи, неча, хтой-то мене обещался колесо на телеге подбахчить, развалится скоро на ходу…
Поклонившись, Стеша пошла к другому стану, примостилась в сторонке на перевернутую лодку, прислушиваясь, о чем гуторят…
Рассказывал, справно одетый, средних лет, коренастый мужик, а вокруг внимательно слушали, время от времени перебивая, переспрашивая. И кто недоверчиво, кто, счастливо восклицая, воодушевляя его этим продолжать…
-Да моё слово верно, у мене старший брат в городе приказчиком у одного чиновника служит, он от уважаемых людей сам слыхал, а брат мой человек сурьезный, никогда в брехне не подмечалси, он и слыхал про царскую « мани-фесту»…
- А чо ент за «манихфеста» за такая, и с чем её едят?..
- И-ии эх, темнота ты, паря, этто чтой-то навроде указа в котором про ослобонение народа прописано! - с заумным видом изрек мужик, попыхивая самокруткой.
- Да ты не зазнавайся, видали мы таких, понимаешь сам, тада и нам обсказывай доподлинно, не выпендривайся, - запальчиво воскликнул, сидящий рядышком босоногий, в грязной, облепленной рыбьей чешуёй, рубашке пьяненький рыбачок, - а то крутишь, мутишь тут зазря…
Да ничаво я не мутю, а если доподлинно то это так будет, - и подобравшись, подбоченившись, продолжал громко рассказывать, оглядывая, внимательно слушающих, людей.
-Царь-батюшка вспомнил наконец об сирых своих, то исть об нас, трудовых людях, и укоротил супостатов, бар, да помещиков - выпустил «манихфесту», и крепость отменил, теперя все хозявы, своим холопам боле не указ, а на работу они могут иттить токо вольно-наемно, а могут и совсем уйтить, съехать куда, и нихто никаких «вольных» с их истребовать не могёть… вот так то.
-Теперя множество недовольных жистью своей с мест стронулись, сытных хлебов искать …
-А ишо люди гуторят, что в заволжье можно вступить в общину и получить земельный надел - земли там , говорят можно брать- сколь пупа хватит обрабатывать.
Послушав еще немного, Стеша побрела вдоль берега, пытаясь переварить услышанное, в голове шумело, щеки пылали. Она зашла по колено в воду, не заботясь об намокшем подоле, поплескала на лицо, шею. Затем села на поваленную корягу, задумалась, слезы привычно побежали из-под прикрытых ресниц.
- Вот почему он так бесился, он уже знал об той « манихфе-сте», сколь люду напоследок сгубил ирод.
А я то, я то … Полгодика бы протянуть, перетерпеть, и всей семьей ушли бы, и не было бы его власти над нами, дошел бы и до нашей усадьбы указ царский…
Калистратушка-аа, Васенька - аа! Родимыи-и мои-и !
Вволю наплакавшись, помолившись и еще в очередной, не первый и не последний раз, заставляя себя смириться со случившимся, немного успокоившись, обдумав и наметив, что делать дальше, Стеша вернулась к детям.
За ужином рассказала об услышаном.
Воодушевленные Шиленчата ринулись разыскивать место на какой ни то барже.
На баржу их взяли за плату, а вот лошадей, подводу и почти весь скарб пришлось продать, навьючились сами, сколь могли унести. Ну, ничего, тут продали - там купим, а козлят не продам, авось довезем…
***
Потряс и покорил своей могутой и широтой разлив на Волге-Матушке. Враз не оглядеть.
А уж рыбы то, птицы дикой - изобилие.
Величаво несет Волга свои воды по степям бескрайним, принимает в себя реки, речушки и ерики, заливая щедрые, покосные займища, соединяясь с ильменями и глубокими, полными живительных родников, озерами.
И опять степи, степи…
И пыльные бури, от зари до зари, не дающие раскрыть глаз и вдохнуть полной грудью.
- Пылюка-то какая, - сокрушалась Стеша, примастыривая завеску малышне, - только к вечеру и стихает ветрина маленечко. Неужто здесь завсегда так?
- Да, по весне завсегда, - заслышав ее стенания, проговорил чернобровый казачок, в фуражке набекрень и в штанах с широкими лампасами, - это с казахстанских степей дует, здесь этот ветер «сорокоуст» обзывают, сорок дён буде дуть, почитай до самой Пасхи, аж пока не уссытся.
- Ой, это как это? - захихикала Полюшка.
- Пока дождик не пойдёть, поняла, пуговка?- улыбнулся он, и растопырив пальцы, потянулся до малышей, - козя, козя-аа!
Простору-то, простору! Пешему не дойтить, песком занесет, потом разливом прикроет, и концов не найдешь, - пробормотал, серьезно нахмурившись, Ваня, - внимательно разглядывая, все шире разливающиеся берега.
Подобное высказывание привело ихнего соседа в трясущееся состояние - он смеялся до икоты, чем разобидел и смутил мальчишку.
***
Из ковыльных степей калмыки гоняют на водопой несметные овечьи отары, лошадиные табуны, верблюжьи стада. То там, то здесь по берегу ставят на взгорках свои юрты, рядом с которыми вертятся в извечных заботах их женщины - закрытые, одни глаза торчат, большими белыми хлопчатыми платками, окруженные оравами голых, черных, шустрых ребятишек.
Стеша с интересом рассматривала невиданный доселе народ, дивилась на национальные особенности в одежке.
- эт чо, тожа наши рассейския жители?
- Эт Шаргота! Одной калмыцкой княжны владения, ой жестокая гуторять, да-а. В составе Российской инперии, а как жа- с заумным видом повествовал словоохотливый попутчик.
Большие лохматые псы, хриплым лаем провожали дрейфующую по течению баржу.
***
Полая вода, установившись, принесла еще одну невиданную напасть - мошкару. Полчища мелких тварюшек, набивались в рот, нос, за пазуху, лезли под штанины. Обкусали за ушами, вокруг глаз.
На ветерке еще терпимо, а как зайдет баржа за крутой берег, в затишек - за сердце хватает.
Стеша, с ужасом на глазах, успокаивала и никак не могла успокоить свою орущую, покрывшуюся волдырями детвору.
-Маманя, и куды ж мы премся, а? Ночью комарья не дыхнуть, а днем и того хуже. Чо у них за жизня?- возмущенно проговорил Степка.
Стеша перемолчала, а у самой страх переполнил душу. Вспомнилась добрая, ласково журчащая Иловля, полная живительных родников. Слезы побежали по щекам, и в заправду, как же тут выживать то..?
- Да вы не пужайтеся, вода спадет и мошкары не будет, нате-кося помажьте одёжу, космы пацанятам, платки керосином, она ейного запаху не переносит, и вошек заодно погоняете. А от комарья хорошо дым спасает, в старом ведерке запалите кизячка, сверху травки сырой накидайте, ставьте с под ветру и красота, - встрял в разговор сосед по барже.
- Красота-а, ети её, - нечаянно вырвалось у Степки, за что тут же уткнулся в коленки носом, захлюпал, получив добрую затрещину от матери.
- Ну ничо, потерпитя, Черный Яр прошли, к ночи Цаганаман, а за им Речное, тута как раз пограничье окрайна калмыцких владений. А вам, видать, на Ахтубу лучше подаваться, в «Княжево» - «Большие Котлы» по простонародному. Оно аккурат посредине, токо вглубь займища, я слыхал тама вольныя поселенцы гуртуются. А Котлами прозвали село калмычата, им навроде трудно выговорить «Хохлы», да и росту все перселенцы наспроть них огромаднова, ну оттедова и пошло…
Но Стеша его уже почти не слушала, она спешно перебирала узлы и котомки, готовясь к сходу на берег.
На Речновской пристани ссадились всем табором.
Прошли через большое село по широкой пыльной улице под нещадно пекущим солнцем. Малышня перемученная мошкой и жарой, стоячей пылюкой, канючила - пить, тянула за руки в холодок.
Народу попадалось не много, в самое пекло все прятались на передых в прохладных домах - камышитовых, а чаще из саманного кирпича, крытых соломой, реже дранкой. Палисадников было мало, сады прятались за базами, в глубине дворов, разделенных водотеками.
Вдоль всего яристого берега то тут, то там, среди тутовниковых деревьев, облепленных черными, сладкими ягодами, стояли, размахивали лопастями ветряки. Грязная вода медленно перемещалась по водогонам, поливая сады – яблони и груши, вишни, абрикосовые деревья и заросли шиповника, сирени, кусты смородины и малины, крыжовника, такого изобилия не было дома.
- У нас видать севернее, не всё вызревает, ну мы тоже насадим, как обвыкнемся…
В огородах плотным ковром покрывали землю огуречные плети, кустились помидоры, качал своими зонтиками укроп, высоко пускал дутые стрелы лук. Стеной стояла, обильно цвела ранняя картошка. Распахнув широченные хрупкие листья, набирались капустные кочаны. Кудрявилась морква, густилась свекольная ботва.
Стеша дивилась урожайности местных посадок, заглядывая через плетни, на которых местные хозяйки поразвесили на прожарку кошмы, шубняки, зипуны.
Добротные подворья густо перемежались с ободранными нищенскими халупами с дворами – гольная степь. И хозяева соответственно пьянь- рвань-лодырюги.
- Дай Бог и мы подворьем-огородом обзаведемся, в скорости не хуже местных богатеев будем жить, - уверенно произнесла Стеша – только бы земельный надел получить.
За селом обосновались на крутом берегу, на ветерочке, под большой, старой, обвешанной птичьими гнездами ветлой.
Насобирали коровяка, задымили вокруг кучками - от комариных полчищ. Быстренько соорудили шалашик, костерок спроворили.
Степа вытянул из мешка раскидку, пошел по берегу, приглядываясь на воду, - счас , маманя, рыбки добудем. Айда, Ванюш, подсобишь.
Поля, избавившись от поклажи, вернулась в село, захватив с собой берестяной кувшинчик - може хлебца, молочка подадут.
А Стеша осталась на стане, присматривать за хозяйством.
Оглядывая деревянную пристань, широкий песчаный берег, уставленный промысловыми сараями, Стеша подивилась скопищу, снующих туда-сюда лодок, карбасов, проплывающих мимо пароходов, барж - начало лета, самая путина.
В широко распахнутые ворота были видны кадушки, огромные чаны с тузлуком, длинные деревянные столы на которых разделывали рыбу. Рыбообработкой занимались женщины, сгорбленные, черные от загара, с руками до язв изьеденными солью, размокшими от постоянной возни в воде, огрубевшие, переругивались, заковыристо-солено матюкались, таская в ледник наполненные заломом бочонки.
- Веселенько тут, може и взаправду не пропадем, была бы шея, а ярмо по любому найдется…
Возвратившаяся Поля, принесла хлеба, молока, зеленого лучка, огурчиков и чалку сушеной воблы, похвасталась:
- Тетка одна, не Христа ради, а за работу оделила, повыдергала ей в морковной грядке сорняки - даже не употела…
Довольная расторопностью своей донюшки, Стеша погладила ее по разгоряченной спине. Наблюдая за детворой, накинувшейся на незатейливый харч, посетовала:
-Ох, совсем как цыгане мы стали, приспособилися к жизни кочевой…
Прислонилась спиной к стволу дерева, посадила близнят на коленки, примазала им шмутки керосином, избавляя от мучительной мошкариной назойливости, и забавляясь, стала просить их сыграть в «ладушки», «козу бодатую», « сороку-воровку», с удовольствием слушая их щебет, затем позволив им стянуть с себя платок и расплетать упавшую косу, задремала…
***
Бредя по краю воды, Степка с Ванькой увидали бегающих по полоям мужиков, что-то шумящих и таскающих по берегу.
Оробев почему-то, не стали к ним приближаться пошли дальше, загребая ногами теплую, ласковую водичку, ступая по мягкой, притопленной травке.
Вдруг Степка остановился, удивленно уставился на широкий бурун, - Вань, поглянь, чой то?
Оба пацаненка замерли оторопев.
С неба в кипящую воду камнем упал коршун и тут же взмыл ввысь, издавая торжествующий клекот, в когтях у него была большая рыбина.
- Сазаны! Гляди! Степка, дурень, чо медлишь? Кидай накидку, кидай скорей, уйдут!
И тут в пяти шагах, чуть позади, вскипел еще один бурун, сверху обозначая черные спины.
- Трясущимися от азарта руками, Степа перехватил сетку, примерился и накрыл… Оба кинулись, визжа и толкаясь и выволокли на берег одного громадного, икряного, и штук семь помельче, с молоками.
Срезав прочную ивовую ветку, накуканили добычу и по воде волоком еле доперли до становища.
По дороге, с восхищенными вскриками, наблюдали, как играет сазан, бьются о воду скопища больших белых чаек, кричащих дразнящим, оглушительным хохотом. Как, ныряя, гонит рыбу стая бакланов и караулят малят и лягушаток, стоя на одной ноге, кудрявые, белоснежные чапуры. Как гордые красавцы лебеди, вытянув шеи, разбегаясь, с шумом взлетают, заполоняя широкими крылами небесную синь.
- Эх, вдругорядь дробовик надоть с собой взять, дичины набить, потом над костерочком обжарить…Вкуснота-аа…
- Не дозволит маманя, сколь канючили, не дала ни разу, боиться…
- Може в этот раз дозволит, чо каркаишь, - в сердцах, толканул Степка брата.
- Ты навовсе ополоумел? Чуть рыбу не уронил, из-за тебя…
Теперь Шиленчат абсолютно не пугала, не интересовала ни мошкара, ни комарьё, ни жара несусветная.
Всей душой полюбили они этот благодатный край, прекрасный и дикий.
***
Наутро, почаёвничав, Стеша отправилась на пристань, к торговой лавке перед которой толкался народ - трудился, торговал, менялся, а кто и пьянствовал.
Расспросив, вызнав у местных рыбаков - чем кто живет, как приспосабливается, действительно ли можно здесь получить земельный надел.
Да, можно - вступай в крестьянское общество, плати налог с десятины и крестьянствуй на доброе здоровье. Токмо урядник в «Княжево» живет, а туда еще почитай верст десять будет. Да сейчас и не пробраться туда пёхом, полои кругом. Вот вода спадёт, отправитесь…
Ну, мир не без добрых людей, помогли бедной бабе обзавестись лошадью с телегой, недорого, усадила она на нее свою детвору и покатили Шиленки мимо великого множества ериков и озер, переправились через Ахтубу, уплатив паромщикам, затем вдоль «Ашулука» добрели до «Котлов»
***
Вначале ей указали дом урядника, который обстоятельно побеседовал со Стешей, сначала заносчиво и грубо, а затем снисходительно-одобряюще, получив в узелочке серебряный рубль. Урядник, в свою очередь, направил ее к сотскому, с повелением отмежевать надел под пахоту, покос и выпас скотины, и выдал соответствующую бумагу- дозволение, занес ее фамилию в журнал и велел поставить крест, и несказанно удивился, когда Стеша, медленно прочитав бумагу, осмотрев журнал, немного запинаясь прочитала запись, и не углядев никакого подвоха и опасности, коряво вывела первую букву своей фамилии. Лоб у нее покрылся испариной, руки дрожали, окончив писать, перевела дух и мысленно поблагодарила за науку и пожелала царствия небесного старому Григорию.
***
К сотскому она, наученная у старосты, пришла не сразу, а направилась в лавку, купила, закупоренную сургучом, бутылку водки, кулечек пряников и пачку махры - в гостинец.
Сотский - Стульнев Алексей Димитрич, высоченный мужичака, усатый и красивый, вначале насмехаясь, разглядывал женщину, и удивлялся - такая красавица, а без мужика, и беседу ведет не по-бабьи, без ужимок и взоров завлекающих, а глаза - как осенние озера глубокие, а голос нежный, и подрагивает, боится чо ли? И одна крестьянствовать собралася, ой кукла! Насмешила! Да куды ж в таком деле без мужицкой силы…
Потом гостинец увидал, прислушался повнимательней - речи вроде неглупые ведет, говорит, что с местностью незнакома, просит Христа ради подсобить, надел выбрать по уму, без солончака и подмочки, и чтоб не песок голимый был… Та-ак, и насчет покупки скотины и добра всякого для хозяйственных нужд советуется, эх ты, голуба…
И сам не заметил, голубок, как заглядывая в серые глаза, подвязался помочь, и показать и закупить посулился…
На следующий день, с утра свёл ее с одним шустрым калмычонком, торгующим скотиной, помог выбрать четырехлетку мерина - хорошего завода, сбрую, большую подводу.
Посмеиваясь в усы, просто любовался, как Стеша рядилась на будущее, что через месяца полтора заберет стельную корову и десяток баранов.
И молодой степняк, желая угодить сотскому - охотно обещался.
Снисходительно посмеиваясь, Лексей приобнял Стешу за плечи.
- Сейчас, красавица, я тебе место только со степной стороны показать смогу, пока вода до конца не спадет, все замеры сделать не сумеем. Ну ничо, вы пока землянку себе выроете, бахчу набьете, так уж и быть ссужу тебя семенами, тыкву там, арбузов насадите…К Дуське моей подластись, може поделится помидорной рассадкой…Чо? Не садила ни разу? Э-ээ, да эт вещь, особливо ежели нарезать с огурчиком, накрошить туда еще лучку зеленого, чесноку, укропу, да покропить маслицем подсолнечным, язык проглотишь…
Место он ей посулил, действительно стараясь угодить, и чего греха таить, надеясь на особую благодарность.
Не он первый утонул в шалых, отчаянных Стешиных глазах, не он первый робел, боясь оскорбить и желая заиметь от нее ласку, не только в виде улыбки.
- Счас я тебе, Стешенька, место покажу. Недалеко от мово хутора, кстати, находится. Я его никому не отдавал, хотел потом на Порфирия, свово, старшего сына записать, ну да ладно, он у меня еще малой совсем, десятый годок всего, пока его еще Фирькой все кличут, пускай подрастет сперва, тебе уступаю…
И многозначительно поглядел на Стешу, заставляя ее покраснеть и опустить голову. Он то думал - от смущения, а Стеша была раздосадована,- ну еще один, ох ты ж, Боженька, как бы до худого не дошло…
А сама помалкивала, видела выгоду-то.
Вначале ехали по крутому песчаному берегу Ахтубы до, довольно-таки широкого, впадающего в нее, ерика. Свернули и поехали по-над ярочком, густо населенным ласточками и стрижами, деловито снующими за мошкарой, чиркающими по водной глади.
- Вот мошка одолевает, коромысиков не видать ишшо, это большия такия стрекозы, они этой заразой питаються, как появются - так мошкаре конец…
Дорога пролегала мимо занятых наделов, где вовсю кипела работа.
-Да и как иначе, конец июня, самая пора. Рожь поспевает, сенокос, огород прополки просит, бахчи …
- Какая силища, простор какой, а уж воды-то, воды разлилося, места здесь какия чудесные…Воля…
Стеша, широко распахивала руки, с шумом вдыхала встречный ветерок, пила и напиться не могла…
- Вот это мои поля. Так и быть - ссужу тебе ржицы, пашенички, ячменю, семян арбузных, картоху. А ты мене хлеб сжать помогнешь, как, согласна? Вот и лады.
Дальше открылось нетронутое место. Целина.
-Вот в этом месте берег, вишь, какой крутой, полая вода не достает, здеся можно двор огородить, катухи для скотины, землянку тожа вырыть пока, а потом мазанку камышитовую поставить, гляди…
А на противоположном, пологом берегу раскинулся залитый луг.
-Вот это твой покос, место ровное - сама увидишь, трава по грудь вырастает. Лодку старую свою отдам вам, смолы купите и пеньки, отремонтируете и пользуйтесь,- улыбаясь, довольный собой и своей щедростью, по-хозяйски приобнял за плечи Стешу, - ну поехали, дальше покажу…
Затем они миновали неширокую лощину, с краю покрытую зарослями таловых кустов, ежевикой и камышом, с бугристой, кочковатой почвой, густо поросшей разнотравьем. То и дело из-под копыт трепыхались стайки перепёлок, чибисы удивленно окликали : «чьи вы?», в кустах оглушительно стрекотали вспугнутые сороки.
Высоко в небе парили коршуны, кругом разливалась звонкая песня жаворонка. Стояла такая теплынь, что воздух казался густым и парким, как кисель.
- Это место хорошо под пастьбу использовать, и затишек и ерик рядом…
Объехав лощину по воде кругом, оказались на пологом берегу ерика, - поить скотину надо только вот в эту сторону гонять, тут песочек, а вот сюда затончик видишь, рыбы тут- море, но дно вязкое, илистое. Счас чуток повыше подымемся…
За небольшим бугорком открылся широкий ильмень, по краям заросший чаканом.
Несколько цапель важно вышагивали по воде, время от времени выхватывали что-то из воды и запрокидывали головы, причудливо изгибая длинные шеи, насыщались. Небольшие уточки, кулички подались на другую сторону водоема. Посредине красиво цвели кувшинки. Стеше вдруг ужасно захотелось, окунуться с головой в воду, сплавать нарвать - сплести веночек и, покачиваясь на волнах, подобно русалке - запеть какую-нибудь грустную, переливчатую мелодию, стать с этим берегом единым целым, неразрывным существом.
В тальниковых зарослях шумела, стрекотала птичья мелкота. Оглушительно орали лягушки. В высоченных зарослях камыша, что-то шуршало, трещало, жило своей, никем не пуганой жизнью.
Стеша, замерев, прислушивалась, озиралась кругом.
- Глухомань-то какая, а ночами тут не опасно? Волков нету?
- Да счас они не тронут, летом зверь весь сытый. Да и редко на человека вообще нападает. По камышам вот шастать опасно, у кабанов счас поросятки маленькие, секач, защищая потомство, вмиг брюхо располосует…
- Да ты чо? Да-аа, бойся не бойся, а придется отдать Степке дробовик. Попрошу тебя, мил человек - Алексей Димитрич, обучи мальцов моих с оружьем обращаться, не ровен час поранются…
- Эт можно, не боися, сделаем…
А ишо я гляжу змей полно, остерегаться тожа придется…
- Змея, ежели не наступишь на нее, не ужалит, во-он тот на тальнике видишь, висит черный, с желтыми пятнами…
- Это ужак, я знаю, а вот в степи - серая такая змеюка, с узорчиком по спинке…
- Эка, с узорчиком, это ж гадюка, страсть ядовитая, а водяные черные - не шибко опасные, от шума удирают, хотя если тяпнет, нога распухнет, долго болеть будет, и самого всего лихорадить будет противно…
- Ой, как же я с малышней-то, жуть какая… Ну да не страшнея, одного змия, и то я с ним расправилась, сдюжила.
- Эт ты про чо?
- Да ладно, потом как-нибудь расскажу, показывай дале…
- А ты перво- наперво плетнем место огороди, траву всю выкоси, землю утрамбуй и упасесся…
Оглядывая водную гладь, по которой сновали водомерки, вскидывалась рыбешка, Стеша задумавшись, произнесла
- говорил, в ильмене картоху садить, эт прям в воду чо ли?
- Эк темнота, вода вся спадет, займище откроется, трава бузовать станет, ильмень высохнет, земля илом обогащенная - плодородит щедро. Тогда только паши, да картошку сади, а по осени огрузишься, а вон в том месте с огородом уже пора, не поздно. Ежели поспешишь с пахотой, да успеешь до дождя, в эту зиму голодовать не будешь, - Алексей хозяйским взором окинул местность, и снисходительно улыбаясь, с удовольствием, поучал, опьяневшую от увиденного богатства, Степаниду.
- Ты мене слухай, слухай, я тебе худого не насоветую, только как же ты пахать собираисся? Сама што-ли? В работники к тебе ить никто пока не пойдеть, чо с тебе взять? Пока неча, да и тут кажный сам норовит хозяйствовать, да-а… но ты не расстраивайся, ежели, хорошо, э-э ласково попросишь, не откажу…
Стеша , с трудом удерживая на лице благодарную улыбку, помалкивала.
- Ну а землица тута неплохая, супесь. Подымай плугом и сей ржицу, ячменю для скотины, набивай бахчи… Ну чо, нравится? Тогда щас метки вобьем, и на тебя этот надел перепишем.
Установив пограничные вешки, вернувшись в село и дооформив бумагу, выставив положенные магарычи, Стеша с трудом дождалась утра. В хозяйственной лавке купила плуг, борону, косы, серпы, лопаты, мотыги, вёдра, чугунный котел ведра на полтора, и небольшую, тоже из чугуна, плиту для печки. Большой кусок смолы, пеньку, долото и просмоленной, крепкой веревки увесистый моток, пару топориков, двуручную пилу и небольшую ножовку.
Деньги таяли на глазах, и она скрепя сердце, остановила покупательство свое, - если сил хватит, успею катухи поставить, лучше корову куплю, да баран хоть голов шесть…
Детвора с восторгом шумно разглядывала покупки, смех, писк стоял как во время праздника.
Погрузились на новую телегу, поклонились приютившему их бережку и отправились восвояси.
По дороге заехали на хутор к Алексею Димитричу, взяли обещанную семенную картошку.
Познакомились с хозяйкой, с ребятишками.
Стульнева Катюша, на годок помладше Полюшки, бойкая, шустрая, подхватила ее под руку.
- Подружками будем? Айда на речку, пока мамка не заставила чо нить делать.
Девчонки со смехом убежали.
А хлопчикам сразу знакомиться не захотелось. Фирька встал набычившись, поправляя короткие штаны, и исподлобья разглядывая Степку с Ваней, потом негромко похвалился.
- А у мене свой конь есть, папаня чалого жеребенка мене отдал, во… Я расту, и он растет, хотите поглядеть?
Ребята, неспешно, как большие, удалились на задний двор.
Проводив их глазами, взрослые рассмеялись,- тьфу ты ну ты, - манерности какия!
Жену сотского звали Евдокия. Дуся.
Веселая, шумливая бабёнка, с заметно округлившейся талией, оказалась очень приветливая, от души порадовалась новым соседям, умиленно потискала близняшек, удивляясь их похожести, оделила плюшками.
Напоила Стешу горячим калмыцким чаем с пышным печевом, со сметаной, с пиленым сахаром.
Сводила, показала, удивляющейся и нахваливающей все и вся, Степаниде, как обустроено подворье.
На плетнях висели, выжаривая на палящем солнышке вшей, кошмы, тулупы, шубняки, суконные армяки со штанами.
- Опять побегли купаться, озорники - мажу их, мажу керосином, чтоб хоть сколько избавить от живности, ить обчесалися… А они не вылазят с воды, новых разводют, наказала Лёше мыла дегтярного в лавке купить, позабыл вражина…
- Ой мене тоже надо до своих добраться - накупать, намазать, пока мошка, двух зайцев убить…
- Ты гляди, Стешенька, не дозволяй им с речки мутную стоячую воду пить, только отваренную, не дай Бог задрищут, и поминай как звали…Здеся на «петровки» отродясь много ребятишков помирает. Я о прошлом годе, не углядела, схоронила годовалую дочурку…
Перемолчав, Стеша насупившись, легонько погладила Дусю по руке.
- За такую науку особое тебе спасибо.
- Из родников хорошо воду пить, и чистая, и холоднючая, в жару- то нашу - дюже приятственно… Поищите по-над речкой, може повезет и надыбаете…
Потом они договорились, что прибудут на жатву, отработают семена, дня через три-четыре, как только управятся с посадкой, с землянкой и немного оглядятся. И подались дальше.
В первый раз за прошедший год Стеша радовалась, пела во весь голос и тормошила своих ребятишек, а они, глядя на нее, ликовали от счастья.
Впереди была долгая жизнь, полная труда и радости, горе и лишения постепенно отступали …
***
До своего надела добрались к вечеру.
Солнышко склонилось к закату, окрасило на горизонте и небо, и воду в розовато-сиреневый цвет.
Полчища грачей, перекочевывали на ночевку, заполонив карканьем воздух.
На середине реки какая-то крупная рыба тревожила гладкую поверхность, кормилась, от всплеска далеко расходились круги, легкий ветерок наносил по воде зыбь.
Какая-то птичка ласково выговаривала «фить-пирю!», а ребятишкам слышалось - «спать пора»…
Всем семейством выбирали место для двора, притаптывая траву, намечали загоны для скотины, где будет сеновал, где дровяник, где амбар, сарай, погреб, банька.
Мальчишки обещали матери срыть ступеньками удобный сход к воде …
Наглядевшись, наскакавшись, привычно занялись подготовкой ужина и ночлега, в тот вечер долго не могли заснуть, обсуждали дальнейшую жизнь, каждый высказывался, как равный, понимая, что благополучие их зависит от них самих, и трудиться придется много и тяжело.
***
На рассвете, Ванюша отправился к ильменю с накидкой - проверять-искать рыбные места.
Полюшка пошла за водой, собираясь поставить самовар.
Близнята еще спали в обнимку под телегой, завешенной со всех сторон тряпками, одеялами, обкопанной с-под ветру ямками-дымовушками, - всё меньше комар ночью донимал, с таким-то обустройством.
А мать со Степкой, дохлебав, оставшийся от ужина кулеш, нагрузив Соколика всем необходимым, отправились распахивать целину, очень хотелось им посадить ячмень, тыквы с арбузами. Арбуз они пробовали на барже у Иваныча, очень было вкусно, но мало.
- Мамань, неужели досыта наростим кавунов…
- Наростим, наростим… Давай, милок, не будем загодя «гоп» говорить…
Приехали, огляделись, промеряли место. Провозились, устанавливая плуг, ну начали…
И тут их постигла первая трудность - меринок, не приученный ходить под плугом, не привыкший еще к новым хозяевам - заартачился, хрипел, пятился.
Ну и намучались они.
Первый ряд Степка шел впереди, тянул за узду, понукая и уговаривая, а Стеша, надсаживаясь, налегала на плуг, с трудом продирая дернину, покрикивая, - но-о, пошел, мила-ай, но-о!
Борозда легла неровно и неглубоко. Второй ряд нужно было идти вплотную к паханному, и Степка не справлялся с непослушным Соколиком, задирающим морду, ноги соскальзывали, ручонки не дотягивались. Пришлось поменяться.
К полудню коняка смирился, перестал шарахаться, снова Степа стал тянуть за подуздок, приноровился, а Стеша налегала и налегала на уручины плуга, упорно, но без злобы- горечи.
- Ничего-ничего, сыночек! Своя ноша не тянет! По осени соберем урожай, голодовать не будем, только поспешать надо, до дождя успеем, значит наша возьмет…
В полдень, ветер стих, озверелая мошка великим полчищем набросилась на потных, изнывающих от жары тружеников, прокеросиненные тряпки не помогали. Соколик беспокойно подрагивал всей шкурой, его донимали слепни - «гедзеки». Обессиленные пахари повалились в тенечек под кусты жидовильника.
- Мамань, я больше не могу, слезливо взмолился Степка, и жрать охота, аж шкура трещит…
- Я тож вся, поехали до дому, переждем пекло, а може и завтрева пораньше продолжим…
В самый жар вернулись на стан.
А дома кипела работа.
Ванюша срыл удобный сход к берегу, срубил несколько топольков одинаковой толщины, увязал из них небольшой плотик, приторочил к поваленной коряге - получилось что-то навроде подмостка.
- Погляньте, мамань, как удобно - и ведром черпануть, до дна не достает, грязь не взбаламучивается, и нырять, постирушки какие… Ведь вправду удобно?
- Ой, да молодец, какой! Придумщик ты мой золотой, конечно удобно. - Притянув к себе, поцеловала в пахнущую солнышком макушку.
- А пойдемте ишо кой-чо покажу,- гордо произнес Ванюша и повел их наверх к тану, с хитроватой улыбочкой на довольной, от материной похвалы, мордашке,- я сперва тут сход рыть начал, место сырое - не сыплется, а оно все мокрее, да мокреее…И отрыл ключ, холоднющий…
В средине неглубокой ямины, заполненной водой, трепыхался родничок, и пробив себе в песчанике извилистую дорожку, крохотным ручейком, журча, сбегал по крутому склону в речку.
- Вода прозрачная, вкусная… Муть уж отстоялась. Пейте, пейте… Мальчишка прямо сиял.
- Вот ведь повезло, прямо рядом с жильём. Я не успела помечтать, а уже исполнилось, - счастливо улыбнувшись, проговорила Стешенька.
Потом ребята искупали и напоили Соколика, пару раз нырнули сами, вымотанная Стеша с трудом заставила себя войти в воду, окунуться. После речной прохлады все сразу приободрились, почувствовали голод и поспешили «домой».
Полюшка, покрикивая, то на близнят, то на козлят, наварив ухи, начала копать землянку.
- Мамань, поглядите, такой широты хватит? - Показала на очерченную землю девочка, - вот тут лежанка будет, по-над ней дымоход, а вот тут печка, сюда дрова, а плиту сверху - как у Стульневых сделаем… А вот с этой стороны стол и окошечко … А вход вот отсюда, с под ветра, верно?
- Дочура, радость моя, умница моя! Да, верно, все хорошо наметила, только не торопись, помногу земли не захватывай, не надсадись, с отдыхом, по-чуток…
- Ну, пойдемте в холодок пообедаем. Ваня вспоймал линьков да карасиков, таких жирнючих, уха – прямо-таки царская получилася…
Наелись рыбы, с аппетитом прихлебывая вкуснющую ушицу, напились холодной родниковой водицы и разлеглись, отдыхая, в холодке на бережочке.
- Мамань, а я еще кой-чо нашла, вот глядите - дед Гришин мешочек с семенами, вот это свекла, это репка, огурцы, укроп, капуста…Давайте немного потратим, посеем, вроде должно еще вырасти успеть, солнышко , вишь, какое здесь щедрое…
- Поля, заботушка, и что б мы без тебя делали, - прослезилась от счастья и умиления Стеша.
Пообедав, переждав самое знойное время, каждый опять занялся своим делом.
К обеду седьмого дня пахота закончилась. С краю были разбиты грядки с овощами.
Мальчишки запрягли Соколика в телегу, составили в нее котел и вёдра, навозили воду и полили посаженные овощи, все, кроме ячменя и бахчевых - эти остались ждать дождя, пахоты получилось соток тридцать - сорок.
И это казалось огромным полем, и все оглядывали его, довольные, наслаждающиеся новым чувством - «наше поле».
На другой день Стеша решила наладить пацанам забор, чтоб не теряли времени даром, пока они с Полюшкой пойдут на жатву, зарабатывать на семена.
И отрабатывать благодеяния сотника.
С утра парило, духота стояла невозможная. Все пыхтели, обливались потом, страшно хотелось пить, вода быстро степливалась в ведре. Ребятишки время от времени по очереди сбегали с яра вниз, бултыхались в речку, мочили на себе одёжу, приносили свежей родниковой водички напиться.
Нарубив ивняка, притащили к будущему двору. Отделили тонкие ветки от стволов. Обухом топора вбили высокие, толстые колья в землю так, чтобы забор был приличной высоты, и начали плетень городить - изгибая, выкладывали тонкие ветки между кольями, плотно, одна на другую.
Стеша с Полей плели, мальчишки подвозили ивняк, а близнята бегали, лезли под руки, мешались вовсю, потом передрались, наревелись и разобиженные уснули под телегой.
- Доча, давай моя хорошая, займись едой, как обычно. Уже в животе бурчит, а докончить эти ветки надо, а то засохнут, гнуться не будут, жалко, пацаны старались, рубили…
- Степа! Ваня! Хватит пока, основа готова, как делать вы увидали, сами дальше будете продолжать, я счас нарубанное доплету, а вы езжайте огород полейте, и будем обедать. А после обеда я в село поеду, харч кончается.
Масла растительного, хлеба на платки сменяю, може мясца, да капустки со свеколкой - борща чой-то до страсти хочется… Неужто мы не заслужили…
Не успели пацанята скрыться за кустарником, сорвался ветер - поднимая вверх столбы пыли, клочья сена, приволок из-за горизонта набрякшие, рваные тучи. Да как дал ливнем, с громом, с молнией…
Проснувшиеся близнята подняли рев, а Стеша с Полинкой приплясывали, обнявшись, посреди двора, хохотали, подставляли ладошки под холодные дождевые струи. Вернувшиеся братья, тоже мокрые до нитки, ноги по колено в черной грязи, громко пели, кричали: « Дождик, дождик - пуще! Дадим тебе гущи! Полей наше жито - будем зимой сыты! »
Подхватив на руки орущих малышат, нацеловывая их в очередь, Стеша приговаривала,- ну теперь мы не помрем с голодухи, теперь мы с хлебушком! Как же хорошо - гроза какая!
Двор наполнился пузырящимися лужами, ребятишки скакали по ним, пятками разбрызгивая грязь, оскользались, падали, визжали от восторга.
Щедро напоив бахчи и пашни, гроза пошла дальше, к Волге. А над Шиленковским хутором раскинулась радуга. Солнышко заиграло в каждой капельке, на каждом листике.
- Мамань, глядите какая красота, правда? - проговорила Поля восхищенно.
- Правда, донюшка, правда - красотища…
В тот день она в село не поехала, дальше по прохладцу занялись забором. Костер ввечеру развели с превеликими трудностями - сушняк весь дождем намочило. Дыму было - до слёз, до кашля…
- Зато комарьё не достает, они - комари посля дождичка как побесилися, я пока за водой ходил, в затишек спустился, думал, сожрут, - изрек Степка, подсаживаясь поближе к матери и оглядывая горизонт, затянутый тучами, со всполохами молний, далёкими громовыми раскатами, насупив выцветшие брови, негромко завел любимую Стешину…
- «Ревела буря, гром гремел, во мраке молнии блистали!
И беспрерывно бор гуде-е-ел, и ве-етры в дебрях бушевали!»
Поддавшись настрою, Шиленчата с воодушевлением спели про Ермака, потом еще песню, потом еще…
***
Наутро, прихватив с собой пару ажурных пуховых платков, Стеша отправилась на промысел.
На развале, перед хозяйственной лавкой, расположился небольшой базарчик, люди занятые на рыбообработке, соляных копях, грузчики, степняки - скотоводы, могли тут найти почти все необходимое, для своих нужд - от сбруи, инструмента, до жареных пирожков.
Прогулявшись, приценившись, что-почем, углядела - вязаных вещей не было, не время - лето, жара.
Но шерсть баранья, скрученная в тюках - лежала, козьего пуху не продавалось, не нашла.
На шерсть цена была хорошая, ну Стеша, поразмыслив, накинула вдвое на свой пух, да приплюсовала за работу. Определившись с ценой, повесила свой товар на руку, и медленно пошла вдоль рядов.
Платки были чудо, как хороши - тонко пряденные, легкие, с длинным ворсом, с ажурно вывязанными краями. Один белый, как облачко, другой - черный…
В холодке, под огромным, раскидистым вязом, громкоголосая румяная молодуха торговала сливочным маслом, белым рассыпчатым творогом, свиным топленым салом, квашенным в глиняных горшочках - молоком, покрытым сверху аппетитной, коричневой пенкой. В плетушках белели куриные, утиные и даже гусиные яйца.
Горкой сложенные молодые пупырчатые огурчики, перьевой лук, охапки пушистого укропчика, ранняя морковка, свекла, молодая капустка в изобилии красовались на прилавках.
- Э-эй, а ну- ка, постой, продаешь никак? Шали пуховые, продаешь? Али меняешь, красавица?
- Да вот, нужда припекла, не время еще, продешевлю, небось, хочу часть деньгами, часть на обмен - харч нужен, пятеро детей у меня, ести просють,- пряча грустинку под ресницами, тихо промолвила Стеша.
И назвала цену, по ее мнению, непотребную…
- Ой, это за пух, без козяны? Кружевом вязанный? А не врешь?- округлила глаза товарка, - а ну стой, дай прикинуть. И расправив во всю ширину, кокетливо накинула платок на плечи.
- Ой, Любаня, гляди, - поворачиваясь к соседке, окликнула…
- Так, стой, не ходи никуда, оба возьму, - расплатилась, не торгуясь, да еще от себя прибавила чалку сухой рыбы и ведро помидоров.
Еще Стеша договорилась с ней, что как только приготовит, какие ни то, сараюшки приедет, привезет пуховую кофту с ажурным отложным воротником и обвязанную ажуром по подолу и рукавам, в обмен на птицу.
- Не беспокойся, приготовлю тебе и с пяток курочек- молодок с петухом, и три пары утей, да гусей - на развод, хороших выберу, только привези «радость - одежку» .Може еще поросенка возьмешь? - и удивленно посмотрела на незнакомку, которая резко и категорично отказалась. - Ну ладно, не хочешь порося, не надо, и, указав свой дом, уговорившись о встрече - довольная, предвкушая, как будут обмирать от зависти ее подружки, торгашка вернулась к своему прилавку.
***
Обрадованная неожиданной удачной торговлей, тяжело нагрузившая своего Соколика, Стеша возвращалась домой.
- Продешевила оказывается, козы у них тут не всякие приживаются, жарко им, а я своих «мучеников» несколько раз за лето вычесывать буду, авось сохраню, разведу…Повезло -то как!
Вдруг обратила внимание - недалеко от дороги возле огромной лужи вьется вороньё, слышится жалобный писк.
Подьехав поближе, разглядела - кто-то притопил слепых новорожденных кутенят, а один каким-то образом выжил. И верещал теперь от боли и ужаса, не желая помирать.
-Ах ты, батюшки, болезный ты мой!- запричитала Стешенька, выуживая пёсика и закутывая его в подол юбки.
Скулёж не прекращался, пришлось напоить молочком, по-чуточку наливая в ладошку и тыкая туда мохнатую мордочку.
Немного погодя разглядела, обсохшего, и заснувшего от навалившейся сытости щеночка.
Черненький кучерявый комочек, со смешными ушками, хвостик - колечком, спереди фартучек и кончики лапок - белые.
- Да ты у нас красавчик! - Сюсюкалась Стеша. – Тебя-то нам и не хватало! Сторож в хозяйстве завсегда нужон. Ах, ты, мордочка такая… Вот ребятишкам радость! Правильно, хозяйством обзаводимся, и кошку надоть, и как это мои пострелята еще не приперли никого, так я сама - дурища здоровая, расстаралась.- Довольно приговаривала Стеша, поглаживая примолкшего, задремавшего у нее на животе щеночка.
***
Подъехав к своему стану, Стеша даже сразу не узнала место. Перед глазами открылась удивительная картина - широкий двор, обнесенный плетеным забором, высотой чуть выше колена, крайний передний угол выведен во весь рост и является частью навеса: по краям - врытые толстые стволы, сверху - длинные ветки, потоньше, уложенные вдоль и поперек, удерживали плетеную крышу, покрытую плотным слоем свежескошенной травы.
А под навесом вповалку спали умаявшиеся ребятишки.
- Господи, да как же они осилили? - прислонившись к новому косяку, пробормотала мать,- муравьята мои…
- Да, детки у тебя хорошие, на зависть, не то что мои - набалованные, за батькой, только ести шустрят- проговорил, неслышно подошедший сзади Алексей, заставивший ее вздрогнуть от неожиданности, - я тут им подмогнул маленько, ты не хмурься, Стешенька, в долг не зачту…
- Приехал вот узнать, как вы тут справляетесь, лодку вон, обещанную притащил, только протекает она маленько, а тебя нету, во-от, пока дожидался…
- Ну, баба, поразила ты меня, столько наробить одной, с малыми дитями! Как же ты сдюжила? - Алексей попытался ухватить ее за руки.
Уклонившись, Стеша, отошла, стала расседлывать коня, снимать с него поклажу. Лексей стал помогать, отстранил, снял седло, положил к заборчику, уздечку наперед перекинул и повел к речке.
- Айда напоим, и сами искупаемся - вода теплая, усталость, как рукой сымет…
- Не гневайся, Димитрич, за помощь, конечно, большое тебе спасибо, только я с чужими мужьями не купаюся, не обессудь…
-Прости, Стеш, не серчай, ну выслушай меня… Люба ты мне, ночи не сплю, тебя перед собой вижу, неужто совсем не по нраву я тебе?- заходя к ней наперед, не давая проходу, горячо проговорил сотский.
- По нраву, не по нраву …Грех это, Лексей, у тебя жена есть, ее люби, а я… А я окромя мужа свого, никого полюбить уж больше не смогу…Горько вздохнув, тихо произнесла Стеша.
- Да где же он, муж твой? Почто одну отпустил, маяться? В солдатах что ли?- с сердцем спросил, почти прокричал Лексей, умоляюще заглядывая ей в лицо, цепко хватая за плечи.- Небось, он-то про тебя позабыл!
- Вдова я. - коротко сказала Стеша, как плетью огрела…
Обойдя растерянного ухажера, Стеша медленно пошла к реке, ведя в поводу Соколика. Стреножила, и, сняв уздечку, отпустила.
Сама уселась на перевернутую лодку, вздохнула, стянула с головы платочек и сидела, вертела его на коленях, то сворачивая плотно, то расправляя…
Лексей примостился рядом, вытащил кисет, медленно свернул самокрутку, закурил…
Долго рассказывала Стеша свою жизнь, замолкала, вздыхая, потом продолжала…
Вдруг, рядом, в кустарнике раздалось всхлипывание, оба резко вскочили, напугавшись до смерти. К ним вышла плачущая Дуся, обняла Стешеньку, попеняла мужу…
- Прости меня, Лёшенька, я ведь приревновала тебя к ней, в последнее время ты сам не свой изделался, в разговорах только об Шиленчатах и поминал…
-А сёдни - ждала, ждала к ужину, да и стрельнуло проверить - где эт, тебя носит…
- Увидала, как спускаетесь к воде, сердце захолонуло…а как послухала… Ох, горемычная, да как же ты перенесла это все… Натерпелась, бедная…А с дитем -то, с дитем…Евдоха обняла рыдающую Стешу, прижала голову к груди, покачивая, гладила по спине, приговаривала, - тише, тише, т-шш… А та от сочувствия долгожданного, от ласки задушевной расслабилась, изливала боль свою и видела понимают ее муку, не только на словах - была беда подобная испытана, тоже не истерта, не забыта…
- О-оо, Дусенька, я его мертвым-то не видала, до сих пор , особливо когда роблю в поле - кажется, что он плачет, где-нибудь под деревом, проснувшись… Бегу, как дура, ищу, потом все вспомню… и-и…свинину до конца дней своих не смогу есть, никогда…
Алексей со слезами на глазах, стоял в сторонке, и хоть и не успел нашкодить, все же виновато прятал глаза от своей женушки.
- Ты вот что, баба, не надо приходить завтра на жатву, не надо нам твоих отработок, не обогатимся мы с них. Тебе счас кажный денечек нужон, чтоб к зиме приготовится…
- Нет, люди добрые, я не могу так, не привыкла на даровщинку…
- Ничо, не помрешь, - перебила ее Дуся,- а уж если и впрям невмоготу, на будущий год отложи…ой да она ж голодная, Леш, ну-к, скачи домой, привези там чего-нить, и вишневочки нам, да, Стеш?… Счас мы тебе новоселье справим…
- Ба-аа, да сёдни и у меня есть чем гостей встренуть, не надо, Димитрич, постой. Потом вашу вишнёвку спробуем, а пока у меня «беленькая» припасена, я ж сёдни на базаре была, - засуетилась новоиспеченная хозяйка.
В момент они сгондобили себе закусь, запалили костерок и уже совсем на другой лад продолжили знакомство.
Так в этот вечер Стеша приобрела себе сердечных друзей, на всю оставшуюся жизнь. Лексей больше никогда не заикался о своих чувствах к ней, ни разу не дал своей Дусе повода к ревности.
А бабы стали со временем родней сестер, детвора росли перемешавшись, общаком, у кого ночь застала, у тех и ночевали, озоровать правда времени ни у тех, ни у других особо не было …
Обнаружил щенка проснувшийся «до ветру» Терешка, затормошил его радостный. Кутенок поднял такой визг и плач, в момент перебудил остальных - визг усилился.
После того, как мать рассказала в подробностях о найденыше, придумано было назвать его Черныш. По первости из-за него были ссоры, даже драки, потом пес подрос и в хозяева выбрал Степку. Тот обещал сделать из него первостатейного охотника, сторожа, и вообще…
***
Через две недели семья Шиленко уж вовсю работала на собственном поле, пропалывала, взрыхляла землю.
Овощи споро и густо взяли в рост, к концу июля Шиленчата уже с удовольствием лопали молодые, пупырчатые огурчики, макая в соль, хрустели зеленым лучком, а вареную картошку Поля щедро сдабривала не только постным маслом, но и нежным, душистым укропчиком.
На грядках зеленели морковка и свекла, завязывались кочаны капусты и далеко расползлись тыквенные и арбузные плети.
- Ну, спасибо тебе, Господи, теперь мы живы, - радовалась Степанида.
Удача придала сил, подбавила усердия, все вкалывали до упаду, от зари до зари и надеясь только на себя, торопливо готовились к первой зиме на новом, теперь уже постоянном месте проживания.
***
Вскоре ушла вода, оголились покосы, прорыв канаву Шиленки отвели в ерик воду из ильменя, ускорив его высыхание - насадили картошки.
Работали до мушек перед глазами, до трясучих коленок, а не сдались - подготовились к холодам с честью.
До конца лета Стеша с ребятишками с утра косили, вечером сгребали подсохшее сено, а в обед занимались строительством - городили плетни, приготовляли загон для Соколика, место для коровы с теленком - с яслями и катухом, в котором была отдельная загородочка, вместительную кошару для овец, отдельную- для своих козлят, просторный птичник.
Сарай для инвентаря сделали, там в последствии по осени рыбу сушили, навес под сено и дрова - сушняк, под бурьян, потому-что топить им придется бурьяном и кизяками, кизяков по первости обещал выделить Димитрич, а бурьян они добывать будут всю осень, до самых снегов.
Спины и плечи натружено гудели от топора, руки были содраны и сбиты об шершавые, гибкие ветки.
Приключений хватало, приходилось остерегаться и ос, и змей, и острых сучков.
За прутьями и кольями ребятишкам приходилось ездить все дальше и дальше, начисто подчистив, ближние поросли тальника и жидовильника.
Впрочем, пустовали берега недолго, буквально через год кусты, поднявшиеся еще гуще и тенистее, после столь активной стрижки, вновь заселились всякой живностью, от мелких пташек, змей - до енотов.
Все катухи щедро обмазали глиной и покрыли сеном, чтоб, как только захолодает, не задувало и не затекало нигде скотине.
В ямку с красной глиной лили воду, кидали сено, ногами месили и затем делали «саман» - кирпич. Хорошенько высушив на солнышке, потом использовали в строительстве землянки, в обустройстве печки и дымоходов.
Землянку сделали еще лучше, чем у Стульневых, с крошечными сенцами, выпросив у знакомого скотника бычий пузырь, сгондобили окошечко, снаружи приготовив плетеную ставенку, чтоб в стужу можно было прикрыть, тепло сберечь.
И изнутри все обделали плетнями, и полы, и стены, и потолок - чтоб песчаная земля не осыпалась, да и прислоняться к дереву приятней, чем к земляной стенке-то…
Лежанку за печкой установили, на манер топчана и застелили тюфяками и подушками из свежего сена. Туда же сложили, в головах, всю свою одежу.
Дуся отдала старую, потрёпанную, побитую молью, баранью кошму. Велела постелить
на спальном месте, загнув по-над стенкой так, чтоб не соприкасаться с землёй. Стеша сперва отказываться начала, да Дуся ее остановила – в землянке без бараньего запаху нельзя, особливо по весне… Змеи ихний дух не переносют…
- Ой, спасибо, дорогая моя, я их прям до ужаса боюсь, хоть душа будет спокойная, тогда я её пока где мы спим постелю, хоть высплюсь, не прислушиваясь к шорохам разным. Не отдариться мне, - бормотала Стеша, довольная подарком.
Супротив лежанки навесили плетень из тонких, ровненьких, ошкуренных хворостинок, плотно прилегающих друг к дружке, не совсем ровно да гладко, но что-то типа стола все же получилось. На нем разместили немудреную кухонную утварь - чашки, кружки, ложки, чугунок, самовар, скалку , ступку с пестиком, сковородки , туесочки с продуктами - крупа, мука, яйца. Бутыль с маслом, мешок с картошкой, ведро с солью под стол сунули.
Полюшка с удовольствием переставляла, обихаживала свое хозяйство.
Печку им помог сделать Лексей, вывел дымоход по кругу, по всем стенкам землянки, снаружи перевернув вместо трубы старое ведро без дна, установил в топку плиту, выложил духовку, - будет теперь и где хлеб, пирожки испечь, и где щи - кашу сварить, и где гусям-утям картошки с ячменем запарить.
Посредине под потолок повесили великое богатство - керосиновую лампу, правда, пользовались ею крайне редко, керосин - вещь дорогая.
В передний угол на земляную полочку, устелив ее рушником, торжественно установили икону и библию, унаследованную после деда Гриши.
Чуть ниже, рядом с окошечком, разместился заветный Стешин кузовок с рукодельными принадлежностями.
Снаружи, щедро навалили для тепла на покатую крышу земли, обкопали водоотводы, и сделали навес перед входом, чтоб дождем не заливало и снегом не заваливало.
Перед землянкой выровняли и утрамбовали «передний» двор. И за ним Полюшка наметила себе на будущий год палисадничек, - насажу цветочков, мяты, тополёк пересажу - нарядно будет.
- Не надо тополь рядом с домом сажать, их вон в займище валом, я тебе в нашем саду вишнёвых саженцев накопаю, - пообещала Катюшка, - вишня по весне знаешь, как красиво цветет, да и вареники с вишней, пироги вкуснющие, еще насушить можно, потом зимой заместо семечек…
- Ой, Кать, вот спасибо! А мамка твоя не заругает?
- Нет, что ты, эта вишня, как сорняк разрастается…
В сарае вырыли просторный погреб, известным уже способом перекрыли, смастерили крышку, а внутрь спустили корявую, но надежную лестницу. Полы выровняли, утрамбовали и гладко вымазали глиной.
На бережку устроили еще одну землянку, махонькую баньку. Проживая у старика Григория, Стеша до того пристрастилась париться, да с травами, вот и спроворила себе радость, одно только сокрушалась Стешенька - березки здесь не росли. Но и тут Дмитрич успокоил,
- У меня товарищ с баржой до Царицына ходит, закажу ему, привезет по весне саженцев, будут у тебя березки расти, соседушка моя дорогая.
Стеша, потупившись, перевела разговор в более спокойное русло.
***
Несколько дней провозились с лодкой. Проконопатили, просмолили, дав просохнуть, перевернули и спустили на воду.
Теперь на покос добирались не вплавь, с комфортом.
На другом берегу уже стояло несколько стожков, - вот, еще три раза по столько и можно корову в зиму заводить, а ведь мы сдюжим! Я наверно не буду откладывать, съезжу за Зорькой, с молоком будем хоть…
Через день красно - пестрая корова с шустрым теленочком уже стояли на базу, и Поля с подойником и куском круто посоленного хлебца сводила с ней знакомство, - стой, Зорька, стой моя хорошая, - а братишки младшие тихонечко стояли, подглядывали в щелочку, молочко парное, сладенькое любили все.
Полное ведро дала корова ласковой хозяюшке, к концу лета на столе появилось и маслице, и сметанка, и творожок. Кислая, сытная пахта отлично утоляла жажду.
И рыбачить стало удобнее.
На утрянке поставят хлопчики сеточку, а ввечеру выпростают, ужин и обеспечен.
А уж рыба-то какая вкусная, в Иловле отродясь такой не ловилось. Жирнющие золотые караси, сладкие сазанчики, упругие красавицы щуки, окуня, подлещики, жереха, и агромаднющие сомы.
Красноперку, тарашку, чехонь Димитрич посоветовал на засушку солить поздней осенью, по прохладцу, мухоты поменьше, и просолится получше.
Первый засол они протушили - таки. Жалковали правда не долго, скормили чайкам. А соляные запасы тот же Лексей помог восполнить, прислал как-то Фирьку, велел пацанам телегу запрягать и ехать к ним скоренько.
- Теть Стеша, не переживайте, батя сказал до темна чтоб не ждали…
А поздно вечером привезли сынки полную телегу крупной соли.
-Мамань, тама прям озеро в степи, все такоя белое, ближе подъезжаем, а это соль, мы прям совковыми лопатами накидали, воровским путем, дядька Лексей боялся чтоб на разьезд не нарваться, ну Бог миловал…
Стеша при случае много раз благодарила и желала здравия бескорыстному Димитричу.
***
Не задержалась и осень. Пришла пора рыть картошку. Всем семейством взялись они за свой первый урожай, споро таская в телегу полные плетеные корзинки, радовались изобилию.
Вдруг на краю поля появился верхом на взмыленном коне Фирька.
- Теть Стеша, скорея цепляйтеся назади меня, с мамкой беда, помочь просит…
Напуганная Стеша, как была, с грязными руками, заляпанными землей ногами ввалилась, в Стульневскую мазанку. На топчане исходила криком, измученная Дуся.
- Ой, Стеш, никак чой-то, уж больше дня маюся, мой в село метнулся за повитухой, а я боюсь не дождуся-аа…
На секунду оторопев, Стеша быстро пришла в себя, дело известное, мать у неё повивала было дело, да самой то, одной не приходилось, мамонька моя - вразуми, наставь, не покинь!
- Катюня, ну-ка быстро мне умыться. Руки помыть надоть, скоренько слей. Водка есть в дому? Али самогонка…давай скоренько. Дуся! Дуся! Терпи касатка! Иду! Катя, ножик вострый мене надоть, самый вострый, которым батя баранов свежует - давай, давай скоренько…
Открыла печную заслонку, прокалила нож на огне, помыла руки с ножом в самогонке и подошла к роженице…
Перекрестив лоб, осмотрела, обмяла легкими прикосновениями живот - головка показалась, а воды уж все сошли…
- Так, - улучила момент, между потугами, насекла кончиком острия промежность, разрезала, и едва успев руки опростать, приняла мальчугана, похлопала по спинке, и он хрипловато запищал, радуя мать, сестру и свою крёстную…
- Гляди, Дуня, богатырь какой, с полпуда будет. Синцой немного пошел, но успели - не задохся, слава тебе Господи, осенила себя крестом Стеша.
- Катя, тащи-ка, девонька мне иголку, нитку и еще самогонки. А нитку хорошо бы шелковую, да где ж ее взять, эт токо Таись Ивановна бывалоча доверяла мене шелками расшивать... Есть? Ну, Дуся, повезло тебе, меньше гноиться будет, а може и навовсе обойдется, а теперя, придется еще как следовает потерпеть моя хорошая.
-Катя, ты пока братика-то скупни, да запеленай, справишься? Вот и умница.
Еще через полчаса Стеша вышла на улицу и споткнулась об плачущего Фирьку.
- Не реви, горюшко луковое, жива мамка-то, братик у тебя махонький народился, радуйся! А к мамке пока нельзя, спит она, умаялась.
-С сыночком тебя, куманёк, - поздравила Стеша, подоспевшего Алексея, осатаневшего от неудачной поездки - не нашел повитуху, все в поле, работают…
- Стеша, золотая моя, неужто? Как они? Здоровы?
- Да, да, тихонько, задушишь, чертяка!
- А чой то от тебя моей самогоночкой попахивает? А? Уж обмываешь? В однову?
- Фу, грубиян какой, да я от заразы ее использовала… А вот и не откажусь, обмою сынка твово, перетрухала я добро… Резать Дуньку пришлося, я видать то видала, как делают такое, а самой впервой пришлось, до сих пор пальцы дрожат…теперь денька через три нитки надо повыдергать. Приеду… А если чо не так пойдет, опять Фирьку пришли… Сходи погляди новорожденного сыночка, а потом отвези меня пожалуйста домой…
Всю дорогу проспала уставшая, перенервничавшая Стеша на плече у счастливого Лексея, а он одной рукой удерживал повод, а другой нежно обнимал свою новоиспеченную куму…
***
Пришла зима, освободила от одних забот, добавила других…
Женщины засели за вязание, хлопцы увлеклись охотой, малышня с Чернышом с горки кататься…
Скотина не давала расслабиться, корм задавать надо? Надо. Майны бить, на водопой гонять, базы чистить, а так хотелось в займище сходить, да набить зайчатинки, да нажарить ее с лучком, да с картошечкой…эх!
По осени Степа настрелял гусей, сбивавшихся в стаи для отлета в теплые края. Саданул дробью в самую гущу и потом полдня лазил по воде собирал, думал околеет от холода, сетовал на Черныша, мол подрастал бы скорей, за него работу выполняет. Добыча была богатой - десятка полтора тушек припер домой.
Общипали, выпотрошили, щедро обсыпали солью и подвесили в сарае под потолок - вялиться.
-Первая пуховая подушка - мамане родимой.- Счастливо произнес Степа.- Мы Вам всего добудем, будете жить, как барыня, дайте только срок.
Степанида приняла из рук дочери подушку - мягчайшую, без единой кострики, обхватила обеими руками, уткнулась в нее лицом. Потом оглядела сияющих от удовольствия детей и прослезилась… Это были слезы радостной благодарности…
***
Прошли годы.
Шиленковский хутор поднялся и расширился. Вместо землянки стоял просторный саманный дом, за которым разросся прекрасный сад. Вишни, яблони, груши, вместо ограды - ежевичные, крыжовниковые заросли, а по-над катухами - смородина с малиной.
На крутом берегу вертел крыльями ветряк - огород теперь был поливной, в ветреную погоду по водотёкам журчала вода.
В палисаднике перед домом - изобилие цветов, заросли сирени, шиповника и две красавицы березки, под ними лавочка. Излюбленное место отдыха - соберется семья вечерком, Тереша обязательно песню заведет, остальные подхватят, и поплывут по реке их стройные голоса - птицы смолкали от зависти…
К тому времени у них был свой рыбный промысел.
Удачные, урожайные годы позволили им развести скотину. Несколько раз, выгодно продав излишки, Степанида рискнула и купила две большие рыбацкие лодки, багры, сети и ещё много чего - для ловли рыбы.
Построила на берегу Ахтубы крепкий просторный сарай. Закупила партию бочонков, чаны, соль.
А по весне, когда начался лов селедки, наняла людей.
Во главе поставила Ивана со Степаном. И они, с детских лет охочие до рыбной ловли, смогли хорошо наладить дело и преумножили начатое матерью многократно.
Через год открыли недалеко от промысловых сараев, торговую лавку. Заправляла в которой сестрица Полина. Ох и ловко у нее получалось. Кругом порядочек, амбарная книга ведется четко, мышь не проскочит, муха не пролетит.
Повадился как-то в ихнюю лавку купчик молоденький, вот и ошивается целыми днями, вот и скалит зубы, Полюшку веселит, а братьям - ревность.
- Полька, ты это, потише давай ржи-то, чо будто смешинка тебе попала, блюди себя скромнея, - бурчал Степан.
- А тебя то, чево, завидки берут?
- Вот дурища, а ежели он прохиндей? Набрешет с три короба, обидит еще, и поминай, как звали!
- О-о, с каких это пор ты за богатство трястися стал?
- Какое богатство? Я за нее, дурищу, переживаю, а она опять ржет, - возмущенно хлопал дверью брат, - ну мы с этим ухажером тада сами побалакаем, пересчитаем зубья, в момент дорожку позабудет.
Ну и прихватили красавчика вчетвером.
- Ого, сурьезные у меня будут шуряки. Нет братцы, ходить я не перестану, по сердцу мне Поля. Я к зиме сватов засылать намереваюся, так то!
И к первым морозам семья Шиленко сыграла веселую, богатую свадьбу. Песни гремели и разливались по всему Княжеву.
Так и увез молодой купец красавицу сестрицу в город. Зажили в Астрахани в двухэтажном, каменном доме на набережной.
Полина Калистратовна была хваткая, умелая хозяйка. Вела домострой, и помогала мужу в небольшом магазине, находящемся на первом этаже.
Через год родила мальчика.
Побелела, пополнела - в этой молодой, дородной барыне в нарядной одёже, с нежными пальцами в перстнях и не признать было прежнюю Полюшку.
С братьями виделась часто. У них, к тому времени, был свой баркас, наладились торговые связи в Астрахани.
К тому времени они все тоже переженились, заматерели. Статные, крепкие, дружные. Теперь в Стешином доме было полно внучат, сношки - одна другой краше, освободили мать от домашней рутины.
Да она и не роптала. Хватало того, что вела хозяйство, за всем смотрела, работу распределяла справедливо, мудро. При ней никто не смел ссориться, лениться.
И развлечение себе нашла баба Стеша - обучала подраставших внучаток грамоте. Теперь помимо библии были у них и другие книги, по вечерам часто по очереди читали вслух - заведено было.
***
Тихон уговорил Степаниду поставить недалеко от хутора на небольшом еричке мельницу.
- Мамань, выгодное это дело. Мужикам приходится в соседнее село зерно возить. Мне тут Ваня из города книгу привез, в ней все обсказано, как она устроена. Дозвольте попытаться, построить. Съезжу еще гляну дотошно, как в Селитреном мельня сработана, все хорошенько обсчитаю…
- Давай, сыночек, действуй, только не гнушайся советоваться почаще, зазря не рискуй…Разумник мой!
Через год мельница была поставлена, Тихон с головой ушел в новое дело. Мужики окружные Тихоном Калистратычем величать начали.
***
Степан Калистратыч за рыбным промыслом следил, суровый был хозяин, требовательный. Наймитов ленивых не терпел, во время путины пьянство пресекал, зато в выходные собственноручно следил, чтоб бабы наварили рыбы, картошки от пуза, выставлял досыта самогонки… гуляй народ. И за поденную расплачивался щедро.
Три сарая, лодки и крепкий баркас были в его ведении.
***
Иван Калистратыч, после того как Полина уехала, перенял у нее лавку. Тоже приподнялся, пристроем зимним обзавелся. Сам за товаром в город ездил, абы чего не вёз, следил, чтоб добротное и недорогое было. Из всех окрестных сел в Шиленковскую лавку приезжали закупаться. От мануфактуры, сладостей - до гвоздей, всякую надобность можно было у него сыскать.
***
В селе у них стояли уже три дома. А жили на хуторе одной семьей - при матери.
Крепко любили друг дружку, всем на зависть.
Ростом, статью - все удались в Калистрата, все кроме Терентия, этот был по плечо всем, худущий, зато пел - заслушаешься. Тенор чистый и нежный. В церкви певчим был.
Ни к какому занятию большого пристрастия не выказывал, все возле маманьки отирался, то сидит сети чинит, то калишки ребятишкам подшивает, то на базах к батрачку придираться начинает.
Лет с двенадцати они с Тишей разниться начали, Тихон в рост пошел, крепышком был, а Терешу как-то понес и скинул конь, после этого он болел долго, так хиленьким и остался, жалели его все, вот - прибаловали…
Бывало, по праздничкам с гулянки домой возвращаются - пьяные вдрызг напьются, идут по улице - поют, а Терентия под локти подымут вровень до своих голов. Он ноги подожмет, едет и, знай себе, выводит.
А женку свою, в отличие от братьев, шибко обижал, бил даже. В кого он такой, неизвестно, и увещевания материнские не помогали.
Вроде и взял по любви.
Надёха, правду сказать уж больно тихая, беспомощная была. Уцепилась за него, в свое время от большой нужды - одна осталась, мамашу свою похоронила. Помешанная она у нее была.
Помешалась оттого, что во время переселения рассеяла по всей Руси своих дочерей, красавицы были, в работах ловкие, вот и выходили замуж шустренько, только жизнь она штука непонятная, по каким-то причинам гнала остальных дальше. Вот в Княжево осталась у старухи одна Надя, нанялись они рыбу солить к Шиленкам…
Она все говорила, что де накопит деньжат, выдаст ее замуж, а сама вернется и всех дочек своих попроведывает, с тем и свихнулась…
***
Чувствуя приближающуюся немощь, Степанида решила отделить своих сыновей, побоялась, что после ее смерти сыны начнут главенство делить, а при подобной дележке снохи наверняка перессорятся, и братьев перессорят.
Да и то пора, седые уж, Степан вон своего старшого по всему видать оженит скоро.
Да и, слышала, мечтают об этом сношки, не хотят на хуторе жить, в село, поближе к мужьям тянутся, теснота одолела. А в селе дома стоят без присмотра - будто поддразнивают, манят…
Вот и призвала к себе сыновей, произнесла вслух - кому чего достанется из работ. Так и сказала - кто, где утвердился, тем пусть и владеет: Степанова семья рыбным промыслом пусть так и заведует, дом крайний ваш. Иван, как был в магазине - пусть будет, и дом - который рядом, ваш. Тихон на мельнице, и дом при мельне пусть обживают. Терентию - хутор, бахчи достаются, сенокоска… а скотину общую переделим поутру.
И вышла на двор, оставив всех в полной немоте, ошарашенных…
***
Утром на заднем дворе, около базов собрались все. Стоят отдельными кучками, шушукаются. Сжалось Стешино сердечко, но виду не подала, тихо проговорила.
- По старшинству отбирать будем. Я первая. - И пошла к лошадям.
Указала на трех, велела отвести в сторонку.
- Степан, твоя очередь…
- Иван, иди ты…
- Тихон, теперь тебе…
- Тереша, давай…
Разобрав лошадей, перешли к быкам, затем коровы с телятами, затем - тёлки. Постепенно перешли в овечью кошару…
Сыновья все в очередь допытывались у нее - Мамань, а Вы с кем останетесь? Она, никому не отвечая, сурово поджав губы, ходила от база к базу, постаревшая, согнутая, тяжко опираясь на гладкую, отполированную временем и ее мозолистыми ладонями, клюку.
Только после передела, за ужином, произнесла - Тереша со мной остается…
- Об одном прошу, не чурайтесь, не забывайте интересоваться о вашей помощи к братьям, не загордитесь, никогда не переставайте любить друг дружку. Детей держите в строгости, не разбалуйте достатком. Пусть хорошими людьми вырастают…
И не осталась, ушла из-за стола, второй ужин у Шиленко проходил в полном молчании…
Внимательные, заботливые сыновья нечаянно обидели свою мать, не желающую чуять свою немощь, и страсть боящуюся оказаться вдруг в тягость.
Она, еще надеявшаяся на себя, осталась с теми - кого всех жальче, кто всех слабей…
Да и Надёшка из всех снох самая ласковая была, и за нее душа болела…
Наутро дети разъезжались по своим домам. Все подворье было заполнено гамом, грохотом, мычанием, блеяньем, цокотом копыт. Пыль столбом, дым коромыслом, и хохот и перебранки.
***
Степанида потихоньку, украдкой ушла далеко в степь. Уселась в ковыль, вытянула уставшие ноги, оперлась на руку и сухими, теперь уже совсем бесцветными глазами смотрела на волнующиеся травы, слушала голоса птиц и шум ветра…
Так же как этот ковыль, проплыла, протекла под Божьим небом ее жизнь…
- Скоро совсем пожухну, и как вот эта трава уйду в сырую землю. А душа моя встретится с твоей…
Тебе меня не в чем упрекнуть, детей я сохранила, в люди вывела, трудилась много и тяжко…
А вот этот молодой, красивый хлопец рядом с тобой - неужто Васенька? Да-а, возмужал, на тебя похож, а глаза все же мои - бедовые… Помнишь?.. Помнишь!…
А на подушке моей больше ничья голова рядом не опустилась. Тебе все равно? Бре-ешешь, милый! Али нет? Али может, не нужна я тебе, такая? Старуха древняя, согнутая, беззубая?
Горячий ветерок ласково подул ей в лицо, убеждая в обратном, успокаивая…
Тут ее и нашли вечером.
Лежала, смотрела в небо, улыбалась, раскинув, как при долгожданной встрече, руки…
Бабья доля Степанида
© Copyright: Наталя Василенко, 2013
Свидетельство о публикации №113112206950
Свидетельство о публикации №113112206950
Рецензии
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.