так кто ж ты, наконец?!

                …Погода, окружение – навевают мысли:
                О жизни, бытие, откуда мы, ну, в смысле
                Начало, где и где конец,
                Что Человек, и кто Творец!?...

Весною, в час не бывало жаркого заката – жара,
На Патриарших появилась пара:
Поэт – Бездомный и Берлиоз из МАССАЛИТА,
А майская жара всё  угнетала, густо  разлита.

Хочу отметить, кстати странность:
На Малой Бронной и аллеях – данность
Пустынно было: всё в тиши
И на скамейках – ни души!?

Сухой туман, Москву изжарив,
(Нет пива, нет нарзана – тёплая вода!)
К Садовому свой путь направил.
От Абрикосовой – икота, в сердце – острая игла.

Вторая приключилась странность – кстати.
Её заметил только Берлиоз.
Икота прекратилась, сердце – вата
И сильный страх сковал  его до слёз.

Бежать хотелось без оглядки.
Покинуть Патриаршие пруды.
Но ноги – тоже были … вата
«И ни туды и ни сюды!»

Мелькнула мысль: «Всё бросить к чёрту…
И в Кисловодск… и, что со мной?!»
Лоб вытер мокрым кружевным платочком
И боль вернулась, но…тупой иглой.

Струился знойный воздух перед ним
И из него прозрачный соткался гражданин:
Картузик на головке, пиджачок кургузый,
Неимоверно худ, но  ростом – в сажень (в плечах был узок?!)

Физиономия – глумливая – прошу заметить,
(Что про себя смог Берлиоз отметить!)
«Ну,  этого не может быть» - поэт подумал,
Побледнев, в смятении. Но  страх его обуял и …сомнения.

И цепкий ужас Берлиозом овладел,
Закрыв глаза, он на явление не глядел.
Такого редактор по жизни не имел,
А гражданин – качался влево, в право и …худел!?

Всё кончилось, когда он смог открыть глаза:
Игла из сердца – изошла!
Явление растворилось, клетчатый исчез.
Редактор молвил: «Продолжим прерванный процесс».

Как мы, потом, узнали,
Речь об Иисусе шла. Едва ли
Редактор и поэт пришли к венцу,
Иль к завершению и концу.

Иван стремился выполнить заказ
Так, что – бы было в самый раз.
Но Берлиоз был всё ж не прост
И лекцию Бездомному читал: в чём гвоздь.

Различия были на лицо:
Иван Иисуса оживил. Как же ещё?
Редактор был начитан и умел,
Он древних ставить, как пример.

Иосиф Флавий и Филон Александрийский –
Одни из тех, кто в этом были списке.
Прекрасно образованный историк
Не вспомнил Иисуса в списке древних хроник.

В главе сорок четвёртой Тацитовых «Анналов»
Подделка есть о казни Иисуса.
Его незнанием по существу вопроса - старым
Поэта Берлиоз логично убивал – искусно.

А суть не с том хорош,  иль плох Иисус:
Всё это – личный вкус.
Христиане «по тропе восточной шли»,
И Иисуса – в  бога возвели!

Высокий тенор Берлиоза, как Навруза,
Рассказывал про бога Финикийского Фаммуза.
Но благостный бог Неба и Земли – Озирис
Поэту неизвестен был на милость.

Мардук и грозный боГ ацтеков Вицлинуцли,
Ивану был, что в древней Руси гусли.
Ацтеки делали из теста бога целый век.
…В аллее показался – у дороги, первый человек.

Позднее утверждение давали сводки
О первом человеке и его походке.
Все данные лишь вызывали изумление
По поводу прикида, поведения.

Какие зубы он имел, и,  как хромал.
 Во что одет, и, как шагал.
Глаза сверкали или нет,
Пиджак и туфли были в цвет?

Лишь факты точно говорят: «Он был - брюнет!»
И платина и золото в  зубах искрились. «Или нет?!»
В загранкостюме - дорогом, лихой  серый берет.
Трость дорогая, чёрный пудель - набалдашник, туфли? «В цвет!»

Глаз  правый – чёрный, зелёный – левый. « Или – нет?!»
Был гладко выбрит человек и дорого одет.
Но рот кривой, лет сорока, по виду – странец,
Как утверждают очевидцы: «Иностранец!»

Пройдя мимо скамьи,  и на другую сев – в конец,
На говорящих покосился иностранец.
«Из Англии» - Иван подумал, - и гордец».
А Берлиоз прикинул: « Явно немец!»

Писатели свой продолжали разговор
По факту появления сына божьего. Иль это – спор!?
«Фригийский Аттис»,  - молвил Берлиоз.
«Рождён был раньше, -  вот вопрос!?»

 Бездомный попытался  задавит икоту:
Ни стал он ближе к цели ни на йоту.
Икнул он громко – из последних сил,
А иностранец, подошёл к ним, и спросил:

«Вы разрешите мне присесть?»-
Поинтересовался, скромно, иностранец.
Приятели – любезно оказали честь.
Он, между ними, ловко сел на транец.

Он снял, берет, поправил галстук, как – бы ус.
Подумал Берлиоз: «Нет, всё ж француз».
«Поляк» - подумал про себя Бездомный.
И сделался какой – то сонный.
 
«Вы об Иисусе речь ведёте? Я смог понять?!», -
Взглянув зелёным на редактора. «Могу сказать
Мне  тема интересна очень. Благодать!»
«Мы – атеисты!» - редактор незнакомцу, - «На все пять!»

«Какого чёрта ему надо»,- нахмурил брови Берлиоз.
А незнакомец: «Любопытнейший вопрос!»
«Вот прицепился заграничный гусь!?» -
Поэт в сердцах: «Я не стыжусь!»

«В России атеизмом – не проймёшь!» -
Ответил вежливо редактор Берлиоз.
При визгнул от души престранный интурист
И пожал руку Берлиозу, брови вниз.

«Согласен с вами старик Кант.
Мы обсуждали, с ним, сей факт:
За завтраком умно и непонятно!?»
«За завтраком?!?», - редактор бормотал невнятно.

«На Соловки его, да года…на три!» -
Бухнул Иван азартно и в сердцах.
«Прелестно!», - незнакомец поддержал, - « На три!»
«Но опоздали – на несколько веков. Увы! И, ах!»

«Так, если мы решили, бога нет,
То кто же управляет жизнью человека?!»
И кто составит план навек,
Или на завтра – ради смеха?!»

Тут незнакомец повернулся к Берлиозу:
« А если, вдруг, у вас саркома…кхе…кхе…кхе – к прогнозу?»
«Закончилось, тут, ваше управление собой?!», -
Спросил он, сладко жмурясь, как  кот,  весной.

«И вот вы в ящике лежите деревянном
С одной, лишь мыслью окаянной:
К чему вся жизнь?!  Каков венец?!
Сжигают вас! Какой конец!?!»

«Собрались, вроде в Кисловодск? Дела?»
«На рельсы Анна масло пролила.
Вам голову отрежут! Вы – убит!
Не попадёте в МАССОЛИТ!?!»

Писатели решили: «Он - шпион!?!»
«Проверим паспорт. Душа – вон!!»
Но иностранец их опередил:
И документы им вручил.

С конфузясь, литераторы прочли:
«Профессор чёрной магии» – учти!
«Professor, сonsultant, историк, полиглот».
«На Патриарших ныне потешится народ!»

И, наклонившись к литератору, сказал:
«И всё же Иисус – существовал!?!»
«Не требуется доказательств никаких. Вообще!»
«Всё просто: в белом он плаще…»

…Прервёмся на минуту, или больше.
Такие вот дела, «как в Польше».
На книжной полке – книги вряд:
На сцену вышел Понтий сам - Пилат! ...
 
В весеннем месяце нисане – утром
Числа четырнадцатого  - во дворце
Явился прокуратор Иудеи – мудрый
С гримасой боли  - на лице.

В плаще он белом с кровавым подбоем
И в царском дворце он был не изгоем.
Он - был прокуратор, ни сват и не брат.
Весна в Ершалаиме, он – Понтий Пилат.

В Ершалаим привёл свою когорту
Молниеносного и боевого легиона.
А по дворцу плыл запах каши – горклый
И гемикрания делила голову на два района.

Боль эта прокуратора с ума сводила
И запах масла (розового!) досаждал его с рассвета.
На прокуратора обязанность давила
И Понтий усадился  в приготовленное кресло.

Он бегло просмотрел пергамента кусок,
Что секретарь почтительно ему подал.
«К тетрарху дела посылали?!» - болел висок,
Глядя на секретаря, Пилат сказал.

«Смертельный  приговор Синедриона к вам послали».
«Без вашего решения справятся едва ли».
«Введите обвиняемого»,  – дёрнулась щека.
Осталась эта фраза на века.

С площадки сада – под колонны,
Почти что в центр – на балконе.
Минуты за две или три
Солдаты пленника ввели.

Пред ним был человек в разорванном хитоне
С повязкой белой на главе.
 Синяк под глазом  левым – сине-зелёный
И ремешок вкруг лба, тревожный взгляд в челе.

И, помолчав, Пилат тихо спросил:
«Так это ты разрушить храм народ просил?!»
«Поверь мне, добрый человек» - Иешуа вперёд подался.
«Ты ошибаешься»  - тихий ответ раздался.

«Чудовищем в Ершалаиме все меня зовут».
«Так шепчет обо мне в Ершалаиме каждый».
«Кентуриона Крысобоя пусть зовут»!
Жара – давила и Понтия одолевала жажда.

Сейчас же появился «Крысобой».
(Он солнце заслонил собой.)
То было прозвище кентуриона Марка.
«Прошу простите за ремарку».

Широк в плечах, всех выше в легионе,
Стоял он, молча на балконе.
Пилат, чуть слышно, обратился на латыни:
«Преступнику всё объяснить  отныне?!»

«Как обращаться в этой встрече
Ко мне, но не калечить!?»
Лицо кентуриона отчуждало всех при встрече:
Германской палицей разбито, искалечено.

Тяжёлые шаги мозаику истёрли,
Навечно отпечатаясь в истории.
Га-Ноцри, молча,  следовал за ним.
(В то время безраздельно правил Рим.)

Солдат, у бронзовой статуи, подал «Крысобою» бич.
И пленник рухнул наземь навзничь.
Одной лишь левой, как мешок,
Марк пленника повергнул в шок.

«Запомни, прокуратора зовут игемон.
А иначе душа тебя покинет вон!?» -
Сказал гнусаво, по-арамейски Марк.
«Стоять перед игемоном только так!»

«Я понял всё» - ответил арестант.
Чем проявил свой ум, талант.
«Не бей меня, кентурион.
Будет доволен игемон.»

Спросил негромко прокуратор: «Имя?!»
«Иешуа» -  поспешно молвил арестант.
Игемон, втихую,  усмехнулся криво:
« У арестанта явно есть талант!?»

Урок, преподанный кентурионом Марком,
Подействовал на арестанта ярко.
А в колоннаде наступило полное молчание,
Лишь ворковали  голуби, да пела песню грустную вода в фонтане.

«Откуда родом, ты бродяга!?» -
Вопрос задал вновь игемон.
Больной и тусклый голос, как бодяга,
Душа рвалась наружу –«Вон!»

Иешуа ответил, торопливо:
«Из города Гамалы, игемон».
Здесь прокуратор усмехнулся криво,
Сжав голову руками, чтоб не выдать стон.

А солнце выше поднималось,
Нагретый воздух раскалив.
На арамейском говорила пара:
«Бродяга! Меня еще, чем удивишь?!»

На греческом был разговор продолжен.
И секретарь был сильно удивлён:
«Я храма здание  не призывал разрушить.
Лишь истины достигнуть в том!»

«Астрологи, бродяги, маги и убийцы
Стекаются на праздник  - в Ершалаим.
С пергаментом козлиным  - длинным
Ходил за мною человек один».

«Записано в сим документе ясно:
Ты подговаривал разрушить храм». –
Речь прокуратора звучала монотонно.
«Неверно зафиксировано там!»

Я умолял его: «Сожги ты, ради бога, свой пергамент!»
Его из рук он вырвал, улучшив момент».
Висок рукою тронул, опершись на трон,
Брезгливо: «Кто такой!?» - спросил игемон.

«Левий Матвей.Он - сборщик податей» -
Охотно отвечал бродяга.
«Мы встретились с ним по дороге в Виффагии
«Собакой называл меня.Я не в обиде».

Здесь секретарь перо остановил,
Пока бродяга говорил.
Исподтишка свой взгляд он бросил –
На прокуратора. Как сборщик податей Иешуа поносил.

"Меня, однако, он послушал
И деньги на дорогу бросил – в лужу.
Сказал, пойдёт со мной в дороге
И будет в этом мне подмога."

Оскалив зубы жёлтые,
И повернувшись, лишь, одной щекой.
Пилат промолвил, повернувшись к писарю,
Лицом, а не спиной.

«О, страшный город Ершалаим!
Чего ты только не услышишь в нём?!
Чтоб  сборщик податей,(о боги!?!),
Топтал монеты на дороге!

«Необходимо ему руки развязать» - игемон сказал.
«Зачем же, ты бродяга, народ на площади смущал?»
В ответ ему несчастный поспешно речь ведёт:
«Храм веры старой рухнет, а истины – взрастёт!»

«Разбойника – повесить!» -
Мелькнула мысль."Бог мой!"
"Охранников и писаря –
С балкона! Вон, долой!"

Позвать собаку Бангу.
В прохладу – вглубь дворца.
Воды холодной чашу
И маску для лица.

И мысль о чаше с ядом
Пронзила мозг больной:
«Мне  ум не служит больше.
О горе! Что со мной?!»

«Зачем сижу я в кресле?
И что за арестант?
И явно у разбойника
Есть  ум и есть талант.

«И Вновь мысль в мозгу колола:
О яду! Яду мне!
Зачем же о ненужном
Вопросы на суде?!»

И вновь он слышит голос,
Доносятся слова:
«Ты – одинок, зол, холост.
Болит твоя глава».

«О смерти помышляешь,
Не в силах говорить.
О Банге  представляешь,
Желаешь яд испить».

«Я для тебя являюсь,
Невольно палачом.
Но от души желаю
Быть другом и врачом!»

«Тебе помочь желаю .
И всё к тому идёт.
Мучения закончатся
И голова пройдёт».

У писаря глаз «выпал»,
Он перестал писать.
Пилат с кресла поднялся.
(Подумал про кровать.)

У игемона  ужас
На выбритом лице.
А секретарь, как гусь напрягся,
С вопросом на лице.

Пилат усилием воли
Заставил себя сесть.
Бродяга продолжая:
«Всё кончилось!? Благая весть».

«Я чрезвычайно рад тому, игемон.
Покинь дворец и погуляй пешком.
Хотя б в садах Елеонских – на горе.
Дождь скоро будет …и явно быть грозе.»

«В прогулке по садам
Могу сопровождать.
И мысли интересные
Тебе могу сказать.»

«Ты кажешься  мне  умным»...
…Здесь наступил предел.
На пол скатился свиток,
А  секретарь - бледнел.

Бродягу Иешуа никто не остановил.
А связанный бродяга с Пилатом говорил:
«Увы, ты слишком замкнут и веру потерял.
В своей собаке Банге ты видишь идеал».

Ушам своим не верил учёный секретарь.
Он гнев Пилата на шкуре испытал.
Но верить приходилось  и это факт.
Не раз был узаконен подобный акт.

И хрипло – по латыне Пилат в ответ сказал:
«Освободите руки арестанту» - и пальцем указал.
Копьём конвойный стукнул в дань таланту,
Ослабил путы  арестанту.

Тихо по-гречески Пилат: «Сознайся,
Что ты великий врач?!  Талант!?»
Верёвки тихо с рук сползли: «Сознайся!?»
«Нет, прокуратор, я не врач» - ответил арестант.

«Пусть это будет тайною твоею.
Я против ничего не смею»-
После молчания – короткого Пилат:
« Есть у тебя талант!»

«А храм разрушить иль поджечь – не знаю!?
Ты, призывал! Я повторяю!?
Ты, снова это отвергать посмеешь!?»
«Я в мыслях такового не имею».

«Не призывал к подобному. Я повторяю!»
«Все обвинения в мой адрес отвергаю!»
На слабоумного я ж не похож!?
«Игемон! Ты факты подытожь!»

«Согласен»-, улыбаясь молвил игемон.
«Так поклянись!» Иначе душа вон!»
«Чем хочешь чтобы я поклялся?»
«Своею жизней!» - ответ раздался.

«Жизнь на волоске твоя висит!»
«Всё от тебя теперь зависит».
«И время в этом самое настало!»
«Ответа жду и медлить не пристало!»

«Скажи. Не ты ль её подвесил?»
От этих слов бродяга весел.
«Ты сильно ошибаешься, игемон».
«Что жизнь моя на волоске – трезвон!»

Ответ услышав, прокуратор вздрогнул.
«Могу я перерезать этот волосок! Негодный!»-
Сквозь зубы процедил игемон,
Переведя всё на злой тон.

«И в этом ошибаешься» - ответил арестант,
Рукою заслоняясь от солнца.
Вновь проявляя свой талант,
Хотя и находился в роли  агнца.

«Наверное, перерезать может кто подвесил».
И голос Иешуа был снова весел.
«Ты снова ошибаешься, игемон»-
Ответил арестант Пилату в тон.

«Так, так!?»- ответил прокуратор.
«Я вижу у тебя и впрямь  ума палата!?»
«Зеваки праздные ходили за тобою по пятам
В Ершалаиме! Ты – упрям!?!»

«Не знаю, кто подвесил твой язык».
«Висит он хорошо. Ты, знаменит!»
«Чрез Сузские ворота, на осле верхом.
«В Ершалаиме ты явился – не пешком!?»

«Так говорит молва людская впрок».
«Толпа приветствовала и кричала. Ты – пророк!!?»
Тут прокуратор указал на свиток пергамента.
Чтоб подчеркнуть всю суть момента.

На прокуратора, недоуменно, поглядел бродяга:
«Нет у меня осла. Пришёл пешком, игемон, я».
«Пришёл чрез Сузские ворота – точно».
«В сопровождении Матвея Левия и скромно очень».

«Меня в Ершалаиме тогда никто не знал!»
«Неправду кто тебе сказал?!»
«Не знал – ли ты таких» - продолжил разговор Пилат.
«Людей троих – простых или солдат!?»

«Так говорит молва людская впрок».
«Толпа приветствовала и кричала. Ты – пророк!!?»
Тут прокуратор указал на свиток пергамента.
Чтоб подчеркнуть всю суть момента.

«Был некий Дисмас. Гесмас – был второй.
«А третий – Варраван. Скажи, друг мой!?
«Людей – сих добрых  я не знаю» - Га-Ноцри отвечал.
«И их, скажу, не привечал».

«И это правда?» - Пилат спросил.
Палило солнце из последних сил.
Прикрыв рукой глаза от солнца,
Ответил: «Правда» - арестант, глядя на солнце.
 
«Ты почему зовёшь всех добрыми?! Нет злых?!»
«На свете не бывает злых….» - прерву я стих.
Меня простите за ремарку,
Булгакова, Пилата, Иешуа: «Пройдём под арку!!?»

…Из древности в наш век – через врата
На жизнь пытаемся взглянуть: «Не та!!!?»
А если честно?! Всё едино!!?
Вернёмся к говорящим: предстаёт картина….

Ефганий, солнце, Прокуратор Понтий, храм

14.08.2006 .г. Хабаровск.
.....................................


                …Чем дольше я живу на свете,
                Тем больше убеждаюсь в том,
              Суть жизни заключается в билете
         Надеюсь, понимаете в каком!?…

В блеске молний ночи грозовой
Над полями, болотом, (широкие долы),
Трое всадников в чёрных плащах (над Москвой!)
Мерно в небе плывут, наконец, – Воробьёвы Горы.

Гроза исчезла без следа,
Стена дождя  напор сменила.
Стояла в небе радуга-дуга
И воду из Москвы (из реки) жадно пила.
 
Вот воздух  шумно задышал
И троица на холм ступила.
Их  ожидали Воланд, Бегемот, Фагот, (а холм дрожал?!)
И лава дня (ушедшего!) в ночи глаза слепила.

«Прощайтесь, мастер!» – Воланд приказал,
Подкралась к сердцу грусть, тревога.
«Осмыслить это надо» – мастер Воланду сказал,
Покой пришёл на смену, гордость и …погода.

Шесть чёрных коней вороных
В цирк лунный по небу летят.
Знакомый  сюжет книг оных
Тревожит меня, вдаль манят.

Тревожат меня они зря?!
Манят вороные куда?
Булгаковский экскурс  узря,
Гляжу на луну  сквозь года.

Под свист Коровьева и Бегемота
На  Воробьёвых  мастер был.
С Москвой он прощался неохотно
И  …Маргариту он любил.

Ночь содрала плащи с шестёрки
И сбросила в болота – прочь!
И облик их (когда – то стойкий!)
В мгновенье изменила ночь.

Фагот-Коровьев – переводчик
При «консультанте» – инкогнито.
Он рядом с Воландом летит,
Его лицо задумчиво, сердито.

Он повод держит (крепко!) золотой
(О шутке вспомнил неудачной той.)
О тьме и свете каламбур – экспромт
Был неудачен, как дешёвый понт.

Об этом Воланд Маргарите по пути поведал,
А рыцарь, это на себе изведав,
Счёт этот ночью оплатил,
И  долг пред  Воландом закрыл.

У Бегемота ночь хвост пушистый оторвала,
Содрала шерсть и по болотам расшвыряла.
Кто был котом – юнцом явился при луне,
Притих, летит за Воландом беззвучно в тишине.

А сбоку всех, блистая сталью всех доспехов,
В безмолвии Азазелло ехал.
Исчез бесследно безобразный клык,
Пустые, чёрные глаза, холодный и безмолвный лик.

Наш  Мастер тоже изменился в лунном свете,
Собравшись в косу, волосы белели эти.
Плащ чёрный ветер отдувал с ботфорт,
И звёзды шпор мерцали, тухли в блеске ночных звёзд.

И Воланд наш предстал в другом обличье:
Конь  чёрный – глыба мрака, всё двулично,
А грива – туча, шпоры – пятна звёзд
Весь он загадочен, не прост.

Вся кавалькада приближается к конечной цели:
С ужасным грохотом на каменном плато все сели.
В сиянии лунном предстаёт картина:
Цирк, кратер, скалы, и… мужчина!

Пред ними кресло в местности пустынной,
В нём – человек под светом лунным.
Сидящий слишком погружён в раздумья и себя:
Не слышит он, как содрогается земля.

С луны огромной  взгляд он не сводил,
И улыбался ей, задумчив был.
Как демон  мрака он легко в тиши летал,
И по привычке (старой!?), что-то под нос бормотал.

Вот всадники приблизились к нему,
Луна – фонарь светит в глаза ему.
Он потирает руки коротко свои,
Глаза, незрячие, он вперил в лик луны.

У ног... громадная собака нервно смотрит на луну
И лужа чёрно - красная – укор  ему.
Две тыщи лет он в кресле том,
Бессонница  его терзает, отгоняя вечный сон.

«Роман прочитан!»  – Воланд говорит,
«А прокуратор всё не спит!»
С  Га – Ноцри продолжить хочет разговор
Числа четырнадцатого месяца нисана спор.

Бессмертие  ненавидит он, неслыханную славу
И с Левием – бродягой участь поменять по нраву.
Простить его Марго у  Воланда лишь просит,
Под  сатанинский смех и камнепад её слова обвал уносит.

И Воланд, повернувшись к мастеру, сказал:
«Роман одной лишь фразой кончить!»  – приказал.
И Мастер крикнул, эхо по горам неся:
«Свободен ты!!! Свободен!!! Он – ждёт тебя!!!»

И голос Мастера громовый,
Разрушил горы, появился город новый.
И тыщи лун над городом и садом разрослись:
Дорога  лунная, пёс, прокуратор к цели унеслись.

«А нам куда? За ним, мессир?!» –
Мастер у Воланда спросил.
«Оставьте их, пусть прокуратор пообщается с Иешуа.
А вам с Марго по той дороге. Вооон туда!»

На этом не закончился рассказ:
Рукой Воланд махнул и Иершалаим – погас.
 « Вас ждёт ваш дом и старый ваш слуга.
Потухнут свечи – рассвет вас встретит. Прощайте навсегда!»

За мшистым мостиком - через ручей,
Марго и Мастер видят домик: «Он – то чей!?»
Их  вечный дом, где гости и друзья.
«Веками охранять твой сон» – промолвила Марго – «Отныне буду я!»

Ушёл в безмолвие пятый прокуратор Иудеи –
Сын звездочёта-короля – «Об этом не жалеем?!
«А кто же всё же будет рад?!»
Известно кто: «Понтий Пилат!?»

Героя книги Мастер отпустил,
Как  Воланд обошёлся с ним: «Уж так устроен мир!?»
Слова Марго струятся, как ручей, как память, как песок.
Века текут сквозь пальцы, как виноградный сок.

13.13.13 г. Хабаровск