Дэвид Герберт Лоуренс. Мушмула и рябина

Я люблю тебя,
Восхитительное гниение.

Люблю высасывать тебя из кожуры,
Такое коричневое и покорное,
Больное, как говорят в Италии*.

Какой изысканный, сильный, ностальгический вкус
Родится в твоем пути по стадиям разложения,
Одна струя за другой.
 
Что-то похожее на сиракузский мускат
Или просто марсалу.

Хотя и марсала скоро покажется изыском
На осторожном Западе.
 
Что же все-таки?
Что присутствует в винограде, превращающемся в изюм,
В мушмуле и крупной местной рябине?
Мехи, полные болезненного содержимого,
Экскременты осени,
Чем напоминаете вы о светлых богах?
 
Нагих, как белесое ядро ореха,
Странных, тревожно пахнущих плотью,
Сочащихся тайной,
Как пот истекает из пор.

Рябина и мушмула в мертвой короне.

Как, скажу я, прекрасен опыт смерти,
Орфический и нежный,
Опыт Диониса, сходящего в царство мертвых.
 
Поцелуй, спазм прощания, мгновенный оргазм разрывающейся плоти,
Потом влажный путь в одиночестве до следующего поворота,
И новая встреча, и вновь разрыв, разделенье,
Удушье следующей отдельности,
Новая интоксикация одиночества среди гниющих подмороженных  листьев.

Спуск по таинственным дорогам, в одиночестве всё более полном,
Волокна сердца отмирают одно за другим,
А босая душа уходит, как никогда живая,
Словно пламя, становящееся всё прозрачней,
Во всё более глубокую тьму,
Изысканнее и чище в своем расставанье.
   
В таинственных ретортах мушмулы и рябины
Очищенная эссенция смерти,
Изысканный аромат ухода.
     Пора и прощай!
Орфей на засыпанной листьями беззвучной дороге.    
 
Каждую душу сопровождает собственное одиночество,
Спутник самый трудный из всех возможных –
И лучший.

Мушмула и рябина,
Вы больше чем сладость.
Я всасываю осень
Из ваших пустых оболочек,
И запиваю, бывает, глотком марсалы,
Чтобы добавить небесный хмель винограда

К орфическому нескончаемому прощанью,
К ego sum Диониса,
К sono io** совершенного опьянения,
К интоксикации окончательного одиночества.

___________________

Мушмула (Mespilus germanica) – культивируемое ради плодов дерево семейства розоцветных. Едят мушмулу только после подморожения или длительного хранения, при которых ткань претерпевает необратимые изменения. Под рябиной имеется в виду разводимая в южных садах рябина домашняя, или крупноплодная (Sorbus domestica), способ употребления которой тот же, что и мушмулы. Стихотворение написано в Сан Джервазио (Тоскана, Италия).

* В действительности, в Италии так не говорят. В оригинале двуязычная игра слов. Употребленное Лоуренсом английское morbid означает болезненный, нездоровый. Итальянское же morbido – мягкий, податливый.

** Ego sum и sono io означает одно и то же: я есть (аз есмь) по-латыни и по-итальянски.



Medlars and Sorb-Apples


I love you, rotten,
Delicious rottenness.
 
I love to suck you out from your skins
So brown and soft and coming suave,
So morbid, as the Italians say.

What a rare, powerful, reminiscent flavour
Comes out of your falling through the stages of decay:
Stream within stream.
 
Something of the same flavour as Syracusan muscat wine
Or vulgar Marsala.

Though even the word Marsala will smack of preciosity
Soon in the pussy-foot West.
 
What is it?
What is it, in the grape turning raisin,
In the medlar, in the sorb-apple.
Wineskins of brown morbidity,
Autumnal excrementa;
What is it that reminds us of white gods?
 
Gods nude as blanched nut-kernels.
Strangely, half-sinisterly flesh-fragrant
As if with sweat,
And drenched with mystery.

Sorb-apples, medlars with dead crowns.

I say, wonderful are the hellish experiences
Orphic, delicate
Dionysos of the Underworld.
 
A kiss, and a vivid spasm of farewell, a moment’s orgasm
of rupture.
Then along the damp road alone, till the next turning.
And there, a new partner, a new parting, a new unfusing
into twain,
A new gasp of further isolation,
A new intoxication of loneliness, among decaying, frost-cold
leaves.

Going down the strange lanes of hell, more and more
intensely alone,
The fibres of the heart parting one after the other
And yet the soul continuing, naked-footed, ever more vividly
embodied
Like a flame blown whiter and whiter
In a deeper and deeper darkness
Ever more exquisite, distilled in separation.
 
So, in the strange retorts of medlars and sorb-apples
The distilled essence of hell.
The exquisite odour of leave-taking.
        Jamque vale!
Orpheus, and the winding, leaf-clogged, silent lanes of hell.
 
Each soul departing with its own isolation.
Strangest of all strange companions,
And best.
 
Medlars, sorb-apples
More than sweet
Flux of autumn
Sucked out of your empty bladders
And sipped down, perhaps, with a sip of Marsala
So that the rambling, sky-dropped grape can add its
       
Orphic farewell, and farewell, and farewell
And the ego sum of Dionysos
The sono io of perfect drunkenness
Intoxication of final loneliness.