Разговор с товарищем Сталиным

      Маяковский выходит из здания телеграфа. Над ним в рамке ярко светящихся лампочек свисает огромный транспарант. Сталин в военной шинели, идущий по Кремлю, изображен на нем.
     – Товарищ Сталин знает, куда идти. Строгий, решительный. Да! Грозен отец наш. У такого не забалуешь. Забавно, но его поднятая нога в хромовом сапоге указывает дорогу  как раз к моему дому. «Идите, мол, товарищ Маяковский, этим… единственно верным, единственно правильным путем. Иначе вас ожидают большие неприятности. Эти «уклонисты» всех мастей у нас плохо кончают, – говорит он и задумывается. – Очень плохо… А? Вы не знаете, товарищ Маяковский, почему? Интересно», – с усмешкой закончил он. Вождь любил такими провокационными вопросами ставить собеседника в тупик. Но Маяковский, поглощенный тем, что считал главным для себя, не слышит последние слова Сталина. – «Такого вопроса для меня не существует, товарищ Сталин! Моя революция.  Враги рабочего класса – мои враги…» – гордо заявляет он. – «Этот Маяковский наивный человек. Меня вздумал учить марксизму! А сам не может понять, что я от него хочу, – думает Сталин, а вслух говорит: «Я не то имею в виду. Вы не торопитесь. Для начала, забудьте, кто я. Расскажите, как живете? Как работаете? Посидим с вами, выпьем. В молодости… я тоже…хе-хе… писал стихи. Может быть, я чем-нибудь вам и смогу помочь… Мы же с вами грузины. Грузинский не забыли еще? Карту;ли ици;? Хе-хе! – Жестом останавливает Маяковского, пытающегося что-то сказать. – Не надо, товарищ Маяковский, мне говорить по-грузински. Знаю, что не забыли. Мы с вами рождены горцами! А разве может горец не помочь горцу? А?» – говорит Сталин. Запросто, запанибрата, как могут только кавказцы. Какие бы они должности ни занимали. – «Меня мучает, что поэзию считают пустяшным делом, товарищ Сталин. После таких разговоров заниматься не хочется этим ремеслом. – «Не преувеличивайте. Вы, поэты, всегда склонны все преувеличивать». – «Я не преувеличиваю. Лично я считаю себя ассенизатором революции. Столько дерьма приходится выгребать!» – Сталина покоробило от такого сравнения. Не то, все не то говорил Маяковский. Вождь задымил трубкой. – «Этот Маяковский кого хочешь выведет из себя», – подумал Сталин, а вслух сказал: «А знаете, я на вас обижаюсь. Почему не звоните? Не добиваетесь встречи? – Сталин помолчал. Затем зло добавил: «Это я вам должен говорить? Сами не догадаетесь! – и выругался по-грузински: – Ше;ни дэ;да…» Маяковский вздрагивает. А Сталин, устремив на него пытливый, рысий взгляд, потягивая трубку, терпеливо ждет, что он скажет. Не дождавшись, выдавливает из себя хрипло: «Идите пока», – и отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Делать нечего, Маяковский уходит, так и не решив задать Сталину мучивший его последнее время вопрос: «Если победа пролетариата, как учит Маркс,  исторически неизбежна, то для чего тогда вообще нужна была революция в России?»
     У Маяковского холодок пробегает по коже от этого воображаемого разговора. В довершение ко всему на улицах погас свет. Вдруг сделалось темно и жутко.    
     Ощупью пробираясь в темноте к проезду Художественного театра, ставя ноги в черную пустоту, отчего всякий раз казалось, что нога не встретится с землей и провалится, Маяковский почувствовал за собою шаги.

            П р о д о л ж е н и е  з а в т р а