После смерти в спину мне не воткнут кола

ПОСЛЕ СМЕРТИ В СПИНУ МНЕ НЕ ВОТКНУТ КОЛА
Анатолий Дмитриевич Клещенко коренной мологжанин, выдающийся поэт, друг Анны Ахматовой и Льва Гумилева, человек, который за свои стихи провел 16 лет в лагерях и ссылке сегодня несправедливо забыт, хотя его творчество и жизнь заслуживают памяти.

НЕУГОМОННЫЙ
Анатолий Клещенко родился в деревне Поройки Мологского района Ярославской области 14 марта 1921 года. Его отец был интеллигентным, образованным человеком – иконописцем и реставратором старинных икон, а мать до раскулачивания была простой домохозяйкой, лишь в середине 1920-х ей пришлось стать колхозной дояркой.

Уже в одиннадцатилетнем возрасте Анатолий, был несогласен с раскулачиванием крестьян и навязыванием принудительных работ. И чтобы избежать коммунистического рабства он совершил из дома побег в … Америку, но, в Молдавии попал в цыганский табор, где научился делать сальто-мортале, ходить на руках, петь цыганские песни и боцать по-фене – говорить по-блатному. Анатолий 11 месяцев скитался с табором по стране, пока его не разыскал отец и не отправил в Киево-Печерскую Лавру учиться иконописному мастерству – у Анатолия от рождения была способность рисовать.
 
В Киеве в моменты учебы писать и считать у будущего поэта слова начали слагаться в первые стихи. Уже в 16 лет он сумел опубликовать свои первые строчки в газете «Смена», которые по достоинству оценили в Союзе советских писателей и в 1939 году его как молодое дарование – 18 летнего парня приняли в Союз писателей СССР. В эти годы он уже был не насельником Киевской Лавры и послушным учеником, а жителем Ленинграда, тихо несогласным с политикой советской власти.

Уже тогда, в конце 30-х его творчеством всерьез были заинтересованы поэты «серебряной» эпохи Анна Ахматова и Борис Корнилов. Клещенко не раз встречался с ними и как поэт и как внештатный сотрудник литературный группы газеты «Смена».

АРЕСТ
В феврале 1940 года в «спецслужбы» на Клещенко донесли.
Да, Анатолий Дмитриевич был не согласен с репрессиями, часто вставал на защиту арестованных по политической статье, да, он выступал против разграбления, переселения и затопления родного Мологского края, да, он увлекался стихами запрещенных поэтов Есенина, Мандельштама, Клюева, Гумилева.

Тут же у него дома был устроен обыск, где нашли множество стихов посвященных Сталину. В частности:
ВЫЗОВ
Пей кровь, как Цинандали на пирах.
Ставь к стенке нас, овчарок злобных уськай,
Топи в крови свой беспредельный страх
Перед дурной медлительностью русской!
Чтоб были любы мы твоим очам.
Ты честь и гордость в наших душах выжег,
Но все равно не спится по ночам
И под охраной пулеметных вышек.
Что ж, дыма не бывает без огня:
Не всех в тайге засыпали метели!
Жаль только, обойдутся без меня.
Когда придут поднять тебя с постели!
И я иду сознательно на риск.
Что вдруг найдут при шмоне эти строчки:
Пусть не услышу твой последний визг,
Но этот стих свой допишу до точки.
А.К., Ленинград, 1939 г.

Стихи о шмоне и риске оказались пророческими. Клещенко обвинили по надуманным обвинениям – «в подстрекательстве к совершению террористического акта, в антисоветской агитации, в пропаганде и организационной деятельности, направленной к совершению контрреволюционного преступления, и связь с троцкистско-зиновьевским подпольем». В тот год Анатолий Дмитриевич не только поэт, но Гражданин работал в газете «Литературный современник». После обыска его тут же уволили и арестовали. Был суд, на котором чудом, как потом вспоминал сам Клещенко, его не приговорили в «вышке» - не расстреляли, а дали 8 лет исправительно-трудовых работ в сталинских лагерях.
Было ему тогда всего 20 лет.   

ТАКОВ ИТОГ:
НЕ МУДРСТВУЯ ЛУКАВО,
ПОЭТ МЕНЯЕТ ЛИРУ НА КИРКУ.
20 мая 1940 года Анатолия Клещенко из Ленингарада этапировали на Северный Урал, там он вместе с тысячами зэков осужденных по уголовным статьям за убийства, грабежи, разбои валил лес. Среди уголовников неугомонный поэт снискал славу. Наученный в детстве в циганском таборе «боцать по фене», петь правильно шансон и играть на гитаре Клещенко был в центре внимания как душа компании зэков. Власти надеялись сломить поэта в среде уголовников, но он напротив стал их авторитетом и потому, через три года с Урала его перевели в Иркутск, в особый лагерь №7, где пробыл до своего освобождения в 1950-м году. 
Все время пребывания в лагере, Анатолий Клещенко продолжал писать.

***
Мы язык научились держать за зубами,
а стихи – не стараться продвинуть в печать.
В Темняках,
в Магадане,
в Тайшете,
на БАМе –
проходили мы Школу Уменья Молчать.

Мы навечно останемся пылью и шлаком
для завязших у нас в неоплатном долгу,
но сказать, что согласье является знаком
даже наше молчание – я не могу!
А.К., 1947 г.

Анатолию Клещенко можно сказать повезло. В годы второй мировой войны он не был на фронте, не нюхал порох, и не ковал победу в тылу. Он валил лес, не менее необходимый фронту, чем танки, самолеты и бомбы. Однако Анатолий Дмитриевич сожалел о своем неучастии в деле победы, о чем он тоже писал в своих нетленках.

         БЕССЛАВНЫЙ СОНЕТ
Что говорить, гордиться нечем мне:
не голодал в блокадном Ленинграде
и пороха не нюхал на войне,
и не считал взрывателей на складе.

Я даже, дружбы и знакомства ради –
причин, к тому достаточно вполне –
представлен не был ни к одной награде,
но, видит Бог, не по своей вине.

Иных покрыла славою война,
иные доставали ордена
за нашу кровь, не оскверняя стали.
Мы умирали тихо, в темноте,
бесславно умирали – но и те,
кто убивал нас – славы не достали!
А.К., 1948 г.

В КРАСНОЯРСКЕ
20 февраля 1950 года Клещенко освободили. По приговору он должен был освободиться раньше – в 1948-м, однако вероятно послевоенное время и период восстановления не позволял давать свободу «политическим» - власть опасалась волны несогласия, и потому из Иркутска его отправили в ссылку на вольное поселение в Удерейский (Мотыгинский район) Красноярского края. В первый год ссылки Анатолий Дмитриевич работал в клубе поселка Раздольное художником. Местная жительница Екатерина Дмитриевна Васечкина, которая когда-то жила в Раздольном вспоминает: «Я впервые увидела Анатолия Клещенко в августе 1950-го, вернувшись в Раздольное из Москвы с библиотечных курсов. Работал он художником в клубе. Это был добрый, умный, удивительно интересный человек. В памяти так и остался: в краске, с трубкой или папиросой, с бородкой, а рядом верный друг, рыжая собака. А как он много читал! С ним было интересно говорить на любые темы. Местному населению не очень-то разрешали тянуться к Клещенко. Но это были прекрасный человек».

Через год жизни в Раздольном Клещенко переехал за 25 километров от поселка на речку Черную, где устроился сторожить сено и охотиться. В свободное время подрабатывал – рисовал на сюжеты из русских сказок.
    
В одном из писем Анатолий Дмитриевич объяснил свой поступок увольнения и ухода в леса от постоянного заработка – он искал одиночества, свободы творчества: «Здесь смотрят на меня, как на сумасшедшего, живу в тайге один, хозяйством не обзавожусь, вдов не обхаживаю, на животрепещущие темы (перетрясание чужого грязного белья) разговоров не разговариваю…». Анатолий Дмитриевич был сам в себе, в своих мыслях.
 
НОВОГОДНИЙ СОНЕТ
Устав от неудач, от непогод.
Надломленный,
задерганный,
измятый
Я сызнова встречаю Новый год,
Как это ни печально – тридцать пятый.

Я жизни не видал.
Один исход.
И бой часов гудит тоской проклятой,
Как в лагере – бой в рельсу на развод,
Или в могильный холм – удар лопатой.

Невесело спиваться одному,
Но я без тоста стопку подниму,
Подбросив в печку лишние поленья.
Я просто выпью
Выпью потому,
Что слишком страшно трезвому уму
Под вышками большого оцепленья.
А.К., 1956 г.

Я СВОБОДЕН, СЛОВНО ПТИЦА В НЕБЕСАХ
5 октября 1956 году Клещенко реабилитировали – позади 16 лет лагерей и ссылок, и поздней осенью из Красноярска он поехал на родину – в Мологский район, но в живых никого из родных – мать или отца он не нашел, не смог определить, куда их переселили. Пробыв несколько дней на берегу Рыбинского водохранилища в Некоузском районе, Клещенко вернулся в Ленинград. По ходатайству Ахматовой, Чивилихина и Шихарева его снова восстановили в Союзе писателей, с тех пор в некоторых биографических сведениях Клещенко значится как «член Союза писателей с 1957 года», хотя реально он им был с 1939-го.
 
Членство в Союзе Анатолию Дмитриевичу ничего не дало. Его не печатал ни один журнал, ни одна газета. Чтобы как-то прокормиться он начал заниматься переводами книг. Клещенко неплохо знал несколько языков, в том числе китайский, потому книга «Тибетские народные песни» переведенная с китайского на русский была высоко оценена в Китае. Между тем за «народными» китайскими текстами, изданными в 1954 году в Шанхае, стояли созданные на тибетском языке подлинники, вышедшие из-под пера единственного «светского» лирика Тибета, VI Далай-ламы на рубеже XVII и XVIII веков. В Москве эта книга, полностью переведенная Клещенко, была издана в 1958 году под редакцией Льва Гумилева.
 
В начале 60-х литературные газеты стали понемногу публиковать прозу Анатолия Дмитриевича, а стихи по-прежнему уходили «в стол».

В 1960-х стали известны песни барда Александра Галича, и Клещенко один из первых кто позвал его к себе и записал на магнитофон. Два поэта подружились и долго поддерживали теплые дружеские отношения.
 
В те же годы один за другим в самиздате начали выходить из печати сборники стихов Анатолия Дмитриевича: «Гуси летят на север» - стихи, написанные в годы ссылки в Сибири, «Добрая зависть» и другие. Но все они имели мизерный тираж и узкую географию распространения. Все-таки хоть и реабилитированное, но темное прошлое не давали ему свободы распространения плодов своего творчества. Не давали ему и покоя…

С 60-х ДО КОНЦА…
С начала 1960-х годов на лето Клещенко нанимался сезонным рабочим в геологическую экспедицию и уезжал в тайгу и тундру – страсть к бродяжничеству и привязанное как болезнь желание одиночества были в нем неискоренимы. В одном из путешествий Клещенко познакомился с ныне знаменитым бардом Александром Городницким, который очень тепло и уважительно отзывается о «Толе» в своих воспоминаниях.

После экспедиций и охотничьих вылазок по тайге, тундре Клещенко писал множество стихов и рассказов, которые публиковали в частности в популярном в то время журнале «Охота и охотничье хозяйство». А также издавал отдельными сборниками свои рассказы: «Избушка под лиственницами», повесть «Дело прекратить нельзя», «Сила слабости», «Плечо пурги», «Это случилось в тайге» и многие другие. Клещенко любил охоту, походы, к которым привык в годы красноярской ссылки. В его «репертуаре» немало на эту тему и стихотворений.
               
***
Костер погас.
В сухие дни летучий,
Сегодня пепел, черный и сырой,
Лежит в кострище неподвижной кучей.
Курлычут журавли над Ангарой.
На желтых травах стынут капли влаги,
Не согревает крепкий чай души,
Сухие листья, как листы бумаги,
Все шелестят...
Хоть изредка пиши!
О том, что в Летнем, на большой аллее,
Желтеют липы...
Жизнь шумна, пестра...
О чем-нибудь, но так, чтобы теплее
Мне было у остывшего костра!
А.К., 1965 г.

В 1967-м Анатолий Дмитриевич совершил поездку в Сибирь, посетил места, где отбывал ссылку. Ему было нестерпимо, до слез обидно за свою столь нелепо как он считал прожитую жизнь.

Привычка жить бродягой, в единении с природой, свободно реализовывать свои литературные способности не давали ему покоя, и потому в 1969 году он принял решение – уехать работать охотинспектором на Камчатку, где директором одного из заповедников был его давний друг. Да и тычки окружающих, постоянный контроль «спецорганов» и косые взгляды соседей напоминавших ему о былом лагерном прошлом не давали Анатолию Дмитриевичу свободно и спокойно жить.
 
Осенью 1974 года Анатолий Дмитриевич, будучи уже вполне опытным камчатским охотинспектором пошел в очередную зимнюю экспедицию. Ушел один, глубоко в заповедник в ту избушку, в которой предстояло зимовать. Уже поздно ночью, под проливным дождем выяснилось, что крыша домика худая, и ее пришлось срочно чинить, чтобы спасти провизию и оборудование.

Холодный дождь, промозглый ветер.
Началось тяжелое воспаление легких. 1 декабря поздно ночью за Клещенко прилетел вертолет, но было поздно, через неделю – 9 декабря на 53-м году жизни Анатолий Дмитриевич Клещенко умер.
 
Как потом признались врачи, что: «если бы знали, что это писатель, спасли бы. Думали что это бич (человек без определенного рода занятий)». Такова была его жизнь. Несправедливая, но сильная.

Похоронили Клещенко как он, и завещал в Ленинграде, на Комаровском кладбище через холм от могилы его друга Анны Андреевны Ахматовой…
            
ТРЕЗВЫЙ СОНЕТ
Не вытешут мне гробовой плиты,
Венков не сложат возле обелиска.
Ну, что ж, умрешь когда-нибудь и ты.
И, судя здраво, это время близко.
В печаль играя, над красивой урной
Знамена склонят, труб заплачет медь.
А надо мной, в ночи сырой и бурной,
Лишь каркнет ворон на сосне ажурной,
Завалит труп мой хворостом медведь.
Велик и славен ты.
Мою судьбину
Ни песни не прославят, ни дела.
Но мне, пожалуй, после смерти в спину
Осинового не воткнут кола.

Это одно из последних стихотворений Анатолия Дмитриевича в какой-то мере оказалось пророческим. О нем забыли не только друзья и потомки по перу, но и на малой родине – на Ярославской земле.

Дмитрий КОНОВАЛОВ, краевед, автор книги "Мологжане"