Гл. 2 аламея обживает скалу пуантэ - лвз

"Лекари Великой Зари" ( ирреальная проза)

Гл. 2

АЛАМЕЯ ОБЖИВАЕТ СКАЛУ ПУАНТЭ,

    - Как я могла с ними жить?... - шептала Аламея, отодвигаясь от слюдяного уступа скалы Пуантэ. Весь праздник Переливания морей она наблюдала перед собой так близко, будто это была всего лишь навсего картина, на которой силой воображения не сложно заставить говорить и двигаться всех, отмеченных божественной кистью дьявола. - Их жизнь - это, пожалуй, то единственное, что словами не выразишь, ибо Оно вне сознания.
    Аламея сплетала травы: полынь с кукушкиным льном, овес с васильками. Так странно росли они все вместе из глубины черных зеркальных пластов, рассыпаясь между слюдяными пластинами. Никогда прежде пальцы ее не соединяли трав, да и было незачем. Она всегда жила, едва лишь прикасаясь, любуясь, отходя. Но пришла пора уйти совсем. И вот теперь внизу - город. Город с чудовищным миром людей, где никто не хотел Ее существования, не желал и был категорически против. И тогда, она решилась...
    Пусть это безумно, но что остается человеку, когда душа его странствует среди людей, а судьба стоит на отшибе? Что остается?. .
    Репей уколол палец. Какой-то случайный репей. Его не было среди собранных трав. Но почему-то он отыскался и сделал свой неожиданный укол. Самая незначительная из всех последних ран вдруг разорвала ткань ее отчаянного терпенья. И она заплакала прямо на кукушкин лен, застрявший в прозрачности пальцев, на отрешенность васильков, на царственную горечь полыни. Будто сейчас им всем, иссушенным, нужна была беспредельная живопись ее слез.
Из глубины черных зеркальных пластов вдруг забили фонтаны золотистых сосновых стружек, и всей своей желтой и мягкой лучистостью крышка стола уже сама попросилась к рукам. Будто скала Пуантэ преподнесла ей свой первый жизненно важный подарок. В той Великой Заре у Аламеи никогда не было своего стола, за которым так просто можно разложить рукописи, и не искать, и не откапывать в мучительной суете неустроенного быта просящуюся к прочтению страницу. Аламея села в кресло рядом и положила руки на стол. И тут поняла, что и стол, и кресло - это всего лишь мерцанье, но как раз то самое мерцанье, которое появляется в момент необходимости писать. То мерцанье, которое само распоряжается всеми удобствами, скорее, легко подменяет все удобства, когда теченье небесных созвучий ищет дорогу на землю.
   В открытом сумраке неба с уже погасшей зарей так отрешенно и прекрасно стоял на уступе скалы Пуантэ сосновый письменный стол. И так торжественно, откровением перламутровой раковины сиял на нем свечеобразный светильник. Цепочка мерцающих искорок лишь слегка обозначала вдумчивый изгиб спины Аламеи, погруженной в свое, четвертое «Не быть».
    Она знала, что теперь все, что рождается под ее пером, уйдет в никуда. Но во имя того, чтобы оно все-таки могло рождаться, она согласилась на инобытие, она предпочла не быть, но вдохновленное рождать, нежели - Быть, не рождая, и давя себя обретающим темницу вдохновеньям.

  ...Немая в ладушки играет,
На том крыле серебряно разлитого окна,
повисшего на собственных звонцах,
Она, как прутик, перегнулась и
качается, заглядывая в бездну несущихся машин,
Сама себе смеясь,
сама себя танцуя...

    Прилетел ветер из сиреневых цветов и унес со стола страницу. Кто-то же в вечернем небе на сон грядущий ее прочитает… И так родилась еще страница, и еще. И каждую уносил сиреневый ветер, не спросясь... А зачем спрашивать то, что ей уже не принадлежало.
   Потом она легла на каменный уступ и, свесившись с него, долго смотрела вниз, на листки бумаги, как на собственные оторванные крылья. Белая стая стихов уже долетала до высоченных труб Великой Зари. Аламея замирала в ожидании момента, когда кто-то первый поймает ее листочек с неба. Но стихи, не долетая до земли, почему-то сворачивались в трубочки и уходили в какие-то маленькие черные крапины. Будто высота над городом обрастала мелкими крысиными глазками, рьяно стерегущими земную оторванность от небес.
   - Господи... Последняя надежда на иную жизнь...Почему последняя? Нет-нет... Я же снова смогу сесть к столу и к новому порыву ветра успеть...Как они засыпают небо проклятьями, так я буду засыпать их белыми стаями стихов. Чтобы однажды, какой-нибудь старый конюх остолбенел вдруг от красоты мира, и проклятья провалились в его горле, не выходя на свет, не омрачая... Плохо, что скоро дождь, а я не успела соткать травяную крышу на ложбину в скале. Ничего, склонюсь низко, и дождик не намочит слов, а спине моей дожди не опасны.

  И странные запахи мертвой воды в нее проникали,
в нее проникали...
Под толщей слюды пробегали
лощеные празднеством льды.
На приступ полыни себя васильки обрекали
в безвременье мертвой воды...
А Та так легка ли? Легка ли?...

   Дождь проходил сквозь волненье ее волос и бил по бумаге. Будто тыкались чьи-то пальцы в строчки ее стихов. Чего-то указывали, чего-то не хотели, чтобы и в иную жизнь привнести эту удавку «как всегда».
   - Нет, - говорила она этой нарождающейся удавке, - нет. Там, где поэзия просыпается, там всегда вырастает сосновый стол, и удобное кресло, и мягкий светильник, и никаким Великим Лекарям не лишить возвышенную душу этого дрожащего состояния. Потому что, если убрать и стол, и кресло, и светильник, они все равно возвращаются хотя бы мерцаньем, обязательно возвращаются к своему обладателю... Хотя бы мерцаньем...
   Тишина вздрогнула. Чьи-то ступни ног стряхивали камешки со скалы. И вдруг, запутываясь в синих прозрачных занавесях, зазвенел дождь из хрусталя. Хрусталины отскакивали от черных зеркальных пластов, раскачивая в воздухе ультрамариновый звон. Но все равно, чьи-то ступни ног продолжали стряхивать камешки со скалы и незванно-торжественно приближаться. И был уже не дождь, а сплошной поток, осыпь из хрусталя. Но кто-то продолжал приближаться, и скала Пуантэ не сбрасывала его, а вела, со спокойной радостью, как привычного знакомого, всегда осветляющего состояние тьмы.
    Писать дальше было невозможно. Хрустальная осыпь забила светильник так, что ничего больше не горело в душе Аламеи, только бессмысленное ожидание: кому принадлежат шаги? Очередная смерть, которая переведет ее в еще более тонкое состояние? Посланцы Великого Лекаря для ее непрерывных мучений внизу? Чтобы существовать отбросом на отбросах с понурыми глазами и гнилой опущенностью плеч? И прославлять шоковую терапию, и быть в шоке, если не прославлять. Эти шуршащие в хрустале шаги... Так близко. Что они принесут? Может быть, они возвратят на землю и предоставят возможность ладить с людьми, когда единственное твое желание теперь - не видеть. Но кто посчитается с единственным твоим желанием теперь? Тебя вернут к не принимающей и своим неприятием уничтожающей толпе, и ты будешь говорить им «здравствуйте», как можно естественнее улыбаясь, чтоб не заподозрили в незаслуженном высокомерии: «Как же, спустилась со скалы!» «Здравствуйте», - будет говорить тебе толпа и основательно думать, как бы снова загнать тебя на скалу...
   Шаги совсем близко... Сквозь зависшие в воздухе нити хрусталя показалось лицо.
   - Что же это я? - заметалась Аламея, - так и не успела сплести крышу для своего ущелья...Куда усадить гостя? Даже неизвестно какого... Но ведь гостя! За стол не усадишь: стол - мерцанье. Опять, как в той жизни: гостя принять негде. О, какое чудное дерево с той стороны света! Что же я мокла, а оно было рядом... Какие громадные на нем листья! Связать три-четыре листа - вот и крыша. И какая получится крыша!..
    Пробежав по рассыпающимся от хрусталя камням, она остановилась у дерева и уже собралась сорвать лист, как... нет, такого еще в природе не было. Листья оказались привешенными к веткам мощными цепями.
   - Вот и сорви... Но что же мне делать?
   - Что же мне делать, скажите, что же мне делать? - Это на площади Великой Зари, на последней площади, не занятой морем, кричал сумасшедший.
   - Иди сюда, иди...- поманила его Аламея. Но сумасшедший не умел смотреть в небо, и Аламеи на скале не заметил. Тогда она свернула листок самолетиком, посадила в него белую стаю стихов и отправила вниз, сопроводив самолетик легким вскриком : «Эй!»
   Сумасшедший протянул руку летящему с неба листочку: хоть какое-то да подаянье! - и взглянул на скалу. И приклеился глазами к прокалывающим воздух остаткам хрустального дождя. И легкое ликованье обнесло Аламею: еще один человек научился смотреть в небо... Такая незначительная малость, пустячок с точки зрения Великой Зари. Кто-то посмотрел в небо. Впервые в жизни. Пустячок. Но где-нибудь, на неведомо каких воздушных страницах, это будет записано самыми сияющими буквами: «ЧЕЛОВЕК НАУЧИЛСЯ СМОТРЕТЬ В НЕБО».
    Смотреть с неба на землю - проще, а вот с земли на небо - куда сложнее. Но что это, за ближним камнем показалась вся изломанная, измятая соломенная шляпа. И прежнее чувство неловкости, как и раньше, в Великой Заре, заставило ее сделаться суетливой и растерянной. Неловкость за невозможность красиво принять гостя. Ведь все равно, какими материями ты живешь, но гостя всегда хочется встретить, как лучшего человека, чтобы и себя почувствовать человеком тоже.
  - А здесь, - металась Аламея от дерева к ложбине, - ни лежанки, ни крыши, ни хотя бы маленького домашнего коврика. Вот он идет... Осыпь из-под ног его слышу...
   И что-то подсказывало ей, что-то подсказывало, что не смерть идет, не враг, потому как с его приближением теплый и благостный туман растворял тело, такая энергия блаженства, какой Великому Лекарю не собрать и за сотни прожитых веков.
Но вот он поскользнулся прямо перед ней. Поскользнулся на черной слюдяной пластине, будто на черной, отполированной звучанием ночи звезде. Он поскользнулся, и по хрустальной осыпи покатилась его соломенная шляпа, неуклюже размахивая в воздухе искривленными, торчащими в разные стороны полями. Вулканами заклубились избавленные от шляпы волосы. Такими буйными седеющими вулканами...    
     Потом она увидела живущие под вулканами глаза. Будто сыпучие птицы-дремы, свили они себе гнезда в кустистых бровях и приготовились сидеть там до скончания мирового пространства. Руки, торчащие из чего-то безрукавного, в свете хрусталя заманчиво посверкивали. И сбитый на бок рюкзак с развевающимся по ветру карманом...
    На мгновенье она огорчилась, узнав в пришельце того Коротышку с никчемным арбузным семечком на ладони. И скала Пуантэ представилась ей пустынным лунным пейзажем с давно провалившимися кратерами рассыпавшихся, отгремевших свое вулканов... Но это только на мгновенье, показалось...
    - Вы меня узнали? - спросил пришелец, снимая с себя рюкзак и усаживаясь под странно светящееся дерево с огромными лохматыми листьями на цепях. Теперь только Аламея увидела, что на скале Пуантэ он выглядит вдвое выше, чем на земле во время праздника переливания морей. Он не походил ни на человека в уме, ни на человека без ума. Это было что-то другое, третье, так располагающее и притягивающее к себе.
   - Вы убежали от них?- спросила Аламея, присаживаясь рядом на теплый сухой лишайник. Ей стало уютно от мысли, что каждый полюбившийся человек - это пришелец. Но не из будущего и не из прошлого. Просто пришелец из настоящего, предназначенный одному тебе. И тут она увидела свое отражение в граненом квадратике хрусталины, так покойно светившейся на его ладони. Из пронзительной чистоты хрусталя на нее смотрела юная эллинка в длинном белом хитоне.
   - Ну что, зажжем свечи? - тихо произнес пришелец.
   - Но у меня нет свечей, - вздохнула Аламея.
   - Зажжем мои...- Он раскрыл рюкзак и вынул из оклунка несколько восковых витых палочек. - Сейчас расставим вокруг дерева, прямо в лишайники, в мох, и приблизимся к всепоглощающим звездам...
   Он раздавал свечи разлапьям лишайников, и Аламея следила за движеньями его рук. Какую-то спокойную и в то же время энергетически насыщенную силу притяжения слышала она в этих руках. Будто всего за минуту до их встречи весь мир стекался к его рукам, чтобы отдать им свое тепло. К ладоням подходили дома и терлись о кончики пальцев своими мягкими теплыми стенами, и розовой мякотью абажуров, и занавесками, всегда выносящими из окон природу своих хозяев.
    Он гладил домам крыши, и они утекали за горизонт, довольно покачивая трубами и мурлыча. К его рукам только что наклонялись длинношеие телеграфные столбы. Они тыкались в его пальцы крохотными рожками, словно передавая живучий ток проводов. А еще полминуты назад по его ладоням с бешеной скоростью протекли все реки мира. Протекли, оставляя его коже глубину и чистоту проникновения.
    - А как мы зажжем свечу?- тихо проговорила Аламея. - Ведь солнце уже ушло в свой колодец и унесло огонь...
   - Зажжем? Глазами... Это в человеческих глазах сохраняется огонь уже после того, как солнце уходит.
   И он прищурился, а потом вдруг внезапно раскрыл глаза, и, словно камни драгоценных пород, заиграли, залучились гранями его медленно плывущие, словно колесо обозрения в ночном парке, зрачки...
    Свечи вспыхнули разом, золотым колье оторочили блеск хрусталя и черную зеркальную глубину слюдяных пластов. На телеге проехала вечность, груженная феминистками-лунопоклонницами и вакханками небесных садов. Часть луннопоклонниц, привлеченных густым свечением, перелетела на дерево, листья которого отражали своей плотной поверхностью блики свечей и, как маятники, раскачивались на цепях, гулко ударяясь о древесную кору. И долго еще после каждого такого удара в воздухе перекатывался мелко рассыпанный звон. Ночные птицы слетелись на таинственное дерево. Они пикировали на свой ночной аэродром - серебряную полянку в огоньках свечей - единственный светлый островок в черном космосе скалы и неба. Все ухало, шелестело и хлопало крыльями. Это феминистки-луннопоклонницы искали приют в опушке огромных птиц.
    И вдруг во все сущее вцепилась тишина. Мертвой хваткой вцепилась она в горло скалы. И над Пуантэ зависла гигантская хрустальная люстра. Бесшумно пронеслась по небу хрустальная буря. На этот раз она не миновала и Великую Зарю. Зарю завалило хрусталем по колено. А в каждой хрусталинке на скале Пуантэ отражался язычок свечи. И возможно, не спящие в Великой Заре так и поняли, что на скале Пуантэ вспыхнул пожар, или, не дай бог, внутри ее завелся вулкан.
   - Там паника.., - произнесла Аламея, заглядывая вниз. - Сейчас они начнут тушить скалу... Нам пора уходить...
   - Еще рано, - многозначительно улыбнулся пришелец. – Я не всё вам рассказал...
   - А разве мы говорили? - изумилась Аламея. – Кажется, сквозь молчанье мы рассматривали тишину...
   - Это и были мои главные слова. А насчет тушения скалы... По-моему, они не соберутся раньше, чем дня через три. Хрустальная буря помешала им напасть на вас сегодня ночью.
   - На меня готовилось нападение? - переспросила Аламея почему-то без малейшего испуга в голосе. - Я думала, что на скале скрылась от них навсегда...
   - Ну, если можно скрыться на всеобщем обозрении, - улыбнулся пришелец, - то считайте, дорогая муза, что вы скрылись. Великозорцы уже разработали целую операцию по поимке Нелюдя, который поселился на их скале. Ну а теперь, пока они разгребут хрусталь над своими помойками, операцию по поимке Нелюдя так же, как и великое действо по переливанию морей, придется отложить. Великий Лекарь уже приказал арестовать Мусорщицу и отлить клетку для Нелюдя, который разгуливает по скале Пуантэ и насылает на Великую Зарю всяческие напасти, типа сегодняшнего совпадения часа Великого празднества и часа Великого мусора. Впрочем, эти часы равноценны, потому и совпали. Ведь невозможно празднество, когда слишком много мусора...
   - Да, но что же им сделала я?- не удержалась от вопроса Аламея. - Я покинула их, чтобы спасать свою душу и писать стихи...
   - Это Вы так считаете, а на самом деле, живя среди ничтожества, всегда помни одно: не делай никому хорошего, и тогда никто не сделает тебе плохого.
   - Но я не заводила среди них друзей...
   - Но Вы же здоровались с ними, Вы им улыбались. И лицо ваше не сотрешь, а оно выражает нечто большее, что великозорцам не по уму, а потому раздражает и бесит, и покоя не дает. Вы для них отщепенка. Вы посмели удалиться из Великой Зари на какую-то там скалу поднебесную. Да еще глядите теперь на них свысока. Одна на весь город - свысока. Да разве вам такое простится? Разве Великий Лекарь перенесет такое? Вот он и сочинил поначалу сказку про Нелюдя, а потом и сам в нее поверил. Над Великой Зарей уже весь космос смеется и пять ближайших солнечных систем.
    - А что, - показала Аламея на тихо позванивающую в небе хрустальную люстру, - они там всё видят?
    - Абсолютно всё. И не только видят, но еще и учитывают, и понимают. Комики мирового кино уже пишут смешнейший фантастический сериал «Великая Заря». А поскольку они любят фантазировать с натуры, то специально подбрасывают в скопище глупцов какое-нибудь арбузное семечко, вокруг которого глупость, обнажаясь, сама по себе начнет хороводить и сама себя разоблачать, создавая вокруг комическую ситуацию. И только поэты способны смотреть на все это трагично. Как ни печально...
   - А что же вы делали в Великой Заре?- спросила Аламея.
   - Я?! - засмеялся пришелец, - я разыгрывал эпизод с арбузным семечком. А вообще, конечно, ни за что не пожелал бы оказаться на месте того Коротышки, да еще в их великозорском пристанище, ну, вы сами понимаете, что речь идет о сумасшедшем доме. Если судить по нашим меркам, то это богадельня для тех, кто лечит, а не для тех, кто лечится. Людей со столь суженным мышлением мы не встречали ни в одной галактике.
    Аламея вдруг почувствовала, что выходит из-под обворожительного оцепененья его слов, его образа. Теперь ей захотелось понять, почему он говорит ее мыслями? Почему это совпадение вызывает в ней тревогу? Быть может, он все-таки сумасшедший? Откуда он?
   - С той стороны света, - опять подкупающе улыбнулся пришелец. Я каждый раз являюсь на эту сторону, примеряя на себя разные человеческие состояния. Сочиняю философский труд о множественности человеческого характера...
    - Значит, эта хрустальная ночь на скале Пуантэ – всего лишь одно из ваших состояний? И душа ваша вовсе не принадлежит мне с того часа, как мы встретились?
    - На уровне бредней милых гимназисточек? Нет, не принадлежит. Да и с чего вы взяли? Кстати, вы оказались правы. Нам пора уходить. Слышите крик верблюдов? Это великозорцы решили проявлять энтузиазм и штурмовать горящую скалу ночью, пока сама не погасла. Сейчас спрыгнем на Лысую горку, а там до Пустеющей полшага...
   И хотя Аламее жалко было оставлять диковинное дерево с прикованными цепями листьями, но она пошла, по пояс утопая в хрустале. Пошла за неизвестным человеком, сумасшедшим ли, провидцем, циником. Не зовущим, не влекущим, не притягивающим. Просто им обоим пора было уходить.
   Они уходили, оставляя догорающие в россыпях хрусталя свечи. Сначала спуск и подъем на Лысую горку. Скатываться в длинном хитоне по хрусталинам было звонко и здорово. Аламее казалось, что это со всего неба в одну гору сгребли устаревшие звезды, чтобы по ним можно было пролететь сверху вниз. А для полноты ощущения на небе развесили новые ожерелья из звезд. Дорога уже поднималась вверх, на Пустеющую скалу, самую высокую.
     Человек шел впереди, почти бесшумно снимая со скалы и отправляя вниз лавины хрусталинок. А может, и не человек вовсе... Иначе почему он одним мигом раздавил всё тонкое и воздушное, что разрасталось в ее душе?..
   - Эй, погодите!- позвала его Аламея. - Я так и не успею узнать, кто вы сегодня на этой земле? Чье примерили состоянье?
     Что говорить, ущемленное самолюбие болело. Так отчужденно, не вытянув из него теплых слов, она не могла расстаться. Так примитивно расстаться, отстав по дороге, застревая в завалах хрусталя.
    - Кто вы?
    - Я - сказочник. - Его губы сделали резкое движенье и сжались, будто сжалились. Он подал Аламее руку и перетянул ее через хрустальный гребень.
    - А сказки ваши можно слушать?
    - Попробуйте, - посмотрел он на нее чуть насмешливо. - Сказка от имени девушки, забывшей свое имя. Идите и слушайте.
    - Но я боюсь потеряться, - прошептала Аламея. - Там впереди темно, и я могу отпустить вас нечаянно.
    - Ну, хорошо, в моем оклунке есть еще одна свеча... Хотя, мы не можем зажигать ее сейчас. Придется идти в полной темноте. Держите руку! - И он пошел быстро, почти не задыхаясь на ходу и не интересуясь, тяжело ли ей. Они шли по уснувшим ветрам, и в полной темноте он рассказывал ей совсем неожиданную сказку:

     ******

« Ала-мея! - кричали мне болотные лилии.
   - Ала-мея!
- Господи, почему они меня так зовут? Я - Соломина! - объясняю желтым шарам. А они и слышать ничего не хотят.
   - Ала-мея!..
   - Ну, хорошо, ну, пусть так. Ну, пусть я - она. Но скажите, чем она лучше меня настоящей?
   - А разве не понимаешь? - сказал Богомол, молитвенно сложив руки, - твое имя в воздухе. Аламея - воздух. Соломина - земля...

И он спрыгнул с желтого шара. И стал человеком. Что-то вроде королевского пажа или юного студента, поющего на клиросе. А сказка странным образом, словно сама собой продолжалась...

    - Они сейчас проскребутся...
    - Кто они?
    - Созвучия! Слышишь - восторг!
    - Но зачем мне чужое имя?
    - Ты... Чужое... Не все ли равно? - сказали желтые шары болотной лилии. - Мы тебя так видим.
Богомол пнул меня молитвенно-сложенными руками прямо в колокольное небо:
    - Радуйся, что тебя хоть как-нибудь видят. И какая разница - как...
    - А-ла-мея, - позвали желтые шары, наклонив головы. - Пройдись по нашим головам! Мы позволяем!
    - Я не умею по головам!
    - Тогда стань пыльцой! Мы тебя так видим.
И я полетела маленьким желтым облаком, сладкой пыльцой, непознанным раем.
    - А где я?
    - Где ты? - кричал мой старый друг Шмель.
    - Кто я - Соломина или Аламея? - и стало смешно от своего вопроса на лету. - Какая разница, кто я. Я - то, чем видят меня окружающие. Я - Аламея, желтый пыльцовый запах, меня так видят. Вот и все. И все мы зависим от того, как нас видят.
    - Знай это, - сказал Шмель, - и не смотри на других плоско.
    - И все?
    - И все. Оглянись напоследок».

        ******

    И Аламея оглянулась, и увидела крохотную полянку вдалеке. Она еще мерцала и светилась в последних всполохах угасающих свечей. Будто кто-то далекий и могущественный уносил эту полянку на другую сторону света. Уносил от ее последнего взгляда, от ее сердца. Ну вот. Теперь уже совсем всё. На том месте, где еще только что теплым желтым светом горела полянка, остались холодно поблескивающие на лунке хрусталины и сливающаяся со всем миром темнота.
    - Ну все, - сказал пришелец, снимая с себя состояние сказочника. - Мне пора уходить.
     Аламея знала, что он все равно произнесет эти слова, но еще надеялась до последнего, пока не раздалось их звучания:
    - Вы оставите меня здесь одну, в столь поздний час, когда я уже стала привыкать к вашему присутствию и рассчитывать на вашу защиту?..
    - А вот этого никогда не надо делать, - сказал он, подняв подлетевшую к ногам старую соломенную шляпу.
    - Перед временем мы все беззащитны,..
     И он шагнул на четвертую скалу, которой здесь никогда не было.
Аламея сделала себе лунку из хрусталя и свернулась в этой лунке калачиком.

    На скалу Пуантэ уже врывались через каменные ворота великозорцы с собаками и дрессированными верблюдами.
    -Гей! Гей! - кричали они. - Ищите Нелюдя!

(продолжение следует)