Во всём виноват Манул Бестужев и новая его книжка

Развивать можно всё. Развивать можно своё жильё до неприличного комфорта. Развивать можно мускулатуру и образование, хотя, если честно, мне лениво, только бы не трогали меня. Не потому, что я боюсь конфликтов и дурного слова, а потому, что не хочу проникновения чуждого элемента на свою территорию, который, только открой ворота, попрёт, как саранча, как татаро-монгольское иго. Пугает своей агрессивностью мегаполис, точнее, не пугает, а насточертеет, и жить по его законам обрыгло, как будто не живу, а притворяюсь, растрачиваюсь по пустякам, теряю что-то судьбоносно-важное своей природы, которая по рождению была невинной и обнадёживающей. Духовность можно приобрести, к ней можно приобщиться, её можно высечь, как искру,  при огромной силе воли, а ещё лучше, удержать её с рождения до погоста.  Это труд непосильный, не каждый с ним справится.

Но существуют вспомогательные моменты этому труду. Их много. Не берусь реколлектовать их сейчас. А лишь напомню, что есть источник во вселенной, быть может, огромное, серебряное ведёрко, откуда можно почерпнуть и стимул к жизни и к добродетели, к русской удали, окрашенной нашими традициями, начертанным, словно с нас и для нас. Тема бесценного серебра, коего в природе ещё можно найти. Найти в Святых источниках, в освящённой, серебряным крестом, воде, в купелях, в слове.
Слово было первым, и остаётся по сей день, несокрушимым.
Москва, 2013 год. Ёрзаем по мегаполису, почёсываясь от дачных укусов комара, то от гюрзы засадной, то от змия Георгия Победоносца. Город стонет от болезней негатива, просит пощады, бесполезно встаёт на колени в умалении.
Но есть связующее звено между побитым, высосанным  с потрахами городом и нашими побитыми душами – это искусство!!! Русское искусство в архитектуре, к примеру. Камень я даже не буду упоминать. Стоический, вечный камень, неподверженный войне и пожарам. А вот трепетному дереву замолвлю слово. Самый благородный и естественный материал на Земле это дерево, из которого вплоть до последнего столетия создавалась наша огромная страна, создавалось пространство обитания, формировавшее наши характеры. Точно так же наша Поэзия, уязвимая, как дерево, ранимая и податливая, несёт в себе духовность семечка к ростку, от ростка к великолепному дереву. И вырастают не только «Чудо-деревы», а и их собратья – веточки, почки, листочки, листья, листы несравненных книг. Далеко не надо ходить за эфимерным сказочным «Чудом-деревом». Взращиваются и другие деревья – сборники новых книг, где дикие коты, расхаживают по планете и называют свои книги своими именами «ХРОНИКИ ГОРОДСКОГО МАНУЛА».
Может я подбиралась слишком долго к текстам сборника, но преамбула моя была к тому, что этот сборник стихов словно окроплён живительной водой, словно посеребренный, помазанник. Возвращаюсь в наши широкие просторы, где берёзы затянуты в узкие пояса, где стихи словно мёд из гортани, где портал от суетного к вечному.
«ХРОНИКИ ГОРОДСКОГО МАНУЛА»  - как же подступиться к тебе, чтоб не запачкать прелесть стихов, а объективно оценить по достоинству. Небесный манул всегда виноват, вот в чём дело!
Оценивать новый сборник стихов можно с любой стороны любовно, но на холодную голову. По прочтении маленьких шедевров,  наступает вначале рассеянность,  эмоции захлёстывают, переполняет ум, если он ещё тебе принадлежит к тому времени, за что, я не ручаюсь. После теряется сконцентрированность, потом приходит ступор. Но начнём с КОТА.


Кто такой КОТ? КОТ  - это высоко одухотворённое начало,  это человек, ходящий по своим траекториям. Траектории жизни сложны, особенно на  виражах рябины на коньяке, и если он всегда виноват, то тем паче. Он первопричина смуты,  зачеловечивания  на этой Земле:


«Кот всегда виноват. Это базис и точка отсчета,
Это  - камень в фундамент и шпиль, проколовший луну.
Если кот невиновен – ручьи превратятся в болота,
Если кот будет прав – снег утратит свою белизну.

Кот всегда виноват. Ибо правых котов не бывает,
Как и всякий кошачий,  он в общем, немножечко лев.
Созерцая в зеленый прищур воробьиные стаи
Кот мечтает. А мир - между тем - превращается в хлев...»

Тема КОТА имеет свою символику, свой вензель. Не надо далеко ходить, вот он, трогает нас и рассоривает и собирает в философскую кучку – Небесный Манул: «Я рождён под созведьем, которого нет…не вошедшие в списки созвездье Манула…Помяукаем хором о том и об этом…И задумчиво бродит о том и об этом….и задумчиво бродит небесный Манул…»

В «Котофее» продолжается символика и отстранённость от жизни суетной: « мне явилась котофея флёром мёда на устах, кто такая Котофея- это фея для Кота, Солце-яростный кристалл, я любимой Котофее воздвигаю пьедестал…И от тундры до пустынь, будут ямбы и хореи, возносить кошачий гимн». Он «растает счастливой чеширской улыбкой».

В «Колыбельной для кошки», тема олицетворения и философского отстранения от грязноватого мира повторяется,  равно как и в  «Кошачьей богине». Не скажу объективно, но тема «небесного манула», волнительная по сути своей, передаётся читателю сторицей. Спокойно уже жить не придётся, сподвигаясь на партизанские тропы огородников - котов, кончая приездом в Стольную, да что угодно под этим специально назначь, всё будет одно и то же, только под знаком Зодиака Небесного Манула, который уже существует на небосклоне и оттеняет усы серебром, что по охотничьим  понятиям, от лета до лета.

Ну кто же такой Манул?  Зверушка вислоухая, лошадка тёмная? А ведь он точно созведие, только не занесенное в специальную книжку. Оскал его близок к богу, он прекрасен. Стихи на вынос. Возможно, до «Скорой».
Поэзию любви невозможно  покалечить килограммам сомнения.
А лирику его, тем паче. Тем паче, становлюсь и я Манулом.

«…Любить, что плыть по воздуху,
Не замечая слякоти.
А целовать – без продыху,
До яблоневой мякоти…»


 И тут же в стихах поэта идёт  привязка, тяготение к пейзажности. Подобной пейзажности я ни у  кого так глубоко не прочувствовала. Она, как отдушина, как оттяжка от чего-то критического, может быть от душевной болезни, может быть от извержения вулкана.

Пейзаж – что может быть натуралистичней в природе, в натуре. А Бестужев делает этот пейзаж выпуклым, на показ толпе, быть может не подготовленной для этого. Как же можно справиться с такими описаниями, красками, сюжетами, которые оживают под ногами, над головой, и потом долго не дают покоя, не дают уснуть…Описания природы, не давшие покоя, выражены в форме позабытых повествований, аппелируют  к сложным сравнениям, таких как: «где ковыльные перья писали стихи о любви».

Отдельной строкой надо прописать невероятную блажь поэта, его любовь к окружающей скромной природе средней полосы, которую он одухотворяет и поднимает до невероятных вершин, как пальмы Ларнаки, что на Кипре:
«Там рассвет расцветает, стучась в леденцовые окна,
Превращая снега в круговерть зацветающих яблонь,
Рассыпаясь по стенкам подсолнечно-заячьим скоком,
Распускаясь жасмином, задраенных на зиму рамах…»

Так же впрыскиваются в кровь, до боли полезные строки, без которых и жизнь немыслима:

Не грусти. Вспоминай: «Я вернусь, когда смениться ветер»
А остатки рассвета скорми соловьям под окошком.
Мне пора. В новый край, где восход, шаловливый, как сеттер,
Поэтичней поэта, гоняет полночную кошку».

И в завтрашнем выпадании снега, что от автора, не ковычу, устала от безумства восприятий.
Просто повторюсь его строками:

Завтра выпадет снег
Бесполезный, постылый, но всё-таки.
Но последний разбег
Понадеявшись – как на Грааль,
Талисман, Оберег…
Плачет небо над фьёрдом и лодьями,
Завтра выпадет снег.
И растает. А всё-таки жаль…

А в угоду простого настроения, я читаю, что мне заблагорассудится, где бы я не была, в метро ли, в маршрутке, с перепугу на девятом этаже, считываю хорошее настроение автора:
« О таком, поверь, -не расскажешь прозой:
Томная, сиреневая, безбрежное –
Вместе с нами небо роняло звёзды,
На перинах туч заходясь от нежности.»

Особым событийным событием отмечаю Бестужевские события- неологизмы: «сердцепадом, в рубинновость, японисто-арабистые строки, вебсерфить, по огугленной земле, поездатей, искупибельны, пегасьей,  побалбесничать, нафигуряю, алконасты в пузырятых трениках, пасьянснно» и др.  Это уникальное явление, дозволенное избранным.  (Слов всего лишь пяток. Но,  какие за то вариации – А. Иванов).

Точные, с меткостью метателя молота, но какого-то раскисшего под ранним осенним дождём, уже не героя, делают поэзию автора незабываемой, уникальной. Когда-то я писала, что он августейший, но даже августейшие приземлены  к ничтоже:

«Моя жизнь, словно карта, дождливою сеткой размечена,
Вместо лоции – томик стихов и бутылка вина.
Бьётся осень, в душе и бортах оставляя отметины,
Лишь за тучей, играясь в маяк, тускло светит луна.»

«Перо несёт словесный выпендрёж,
И будет подрифмомана к поэту»

Думается мне, что несообразность века, несёт причины раздора, а ведь с лёгкостью века можно консолидироваться, этим консолидатором выступает  ироничная обозначенность автора:
«Такие дни - отряда шизофреников
Триумф лазури над горчичным золотом .
А алконосты в пузырявых трениках
Уже с утра в строю -за водкой «Молотофф»

Сборник- настроение, вскрученный листопадом, запутывает миры. И я уже ничего не понимаю, как всегда на надрыве восприятия. Философская непринуждённость, отстранённость, насмехательство, зов помощи природы, естества, гепарда…
Как же статься с таким поэтом? Который, всегда виноват, во истину творит!!Всегда творит, который на гребне волны, хотя уже застолбил пьедестал? Застолбили многие авторы свои пьедесталы, знаю их даже в лицо. Как вас много! И как с вами поступать? И я случилась немногочисленным творца певцом на бумаге. И этот поэт смотрит в лицо и застолбляет свой пьедестал?

Что напомнил Манул? -
Радость, счастье, непринуждённость, надежду, обетованность?
Такую раскошность и шикарность я больше не видывала.
Люблю и обожаю.
Нет ничего в моей жизни другого.


Васаби. Горькая травка, приправа, что выжимает слёзы.
Манул – дикий кот, переместился в горы, один из его немногочисленной братии забежал в город, чтобы рассказать и явь свою и сон. Манул, нюхающий не валерьянку, а  васаби, в двойне опасен.

В моём детстве случилось долгое общение с диким котом. .. Мы назвали его Бимкой.

Его мамка, простая русская кошка в дому, на даче превращалась в огородную партизанку, дело было у неё на Алтае. Влюбилась она до беспамятства в камышового кота. Те ещё дикари. Страшнее нашей лесной рыси во сто раз. Народились три котёнка через месяца три-четыре. Какие-то странненькие. А самым странным был наш Бимка. Огненно рыжий, долговязый, не знающий, что делать со своим несуразным, явно крупноватым тельцем.

Таким мы его и принесли в нашу квартиру, плачущего, несчастного, оторванного от сиськи. Месяца через четыре он превратился в трогательного смешного несмышлёныша  размером с собаку. Милые завихрения шёрстки на ушках становились хохолками-кисточками, которыми он так смешно дёргал, когда лазил на потолок. Ещё через несколько месяцев, Бимка перерос в грацию. Изящный, как пума, худой, как велосипед, рыжий, как сеттер, лапы по метру в длину, солнечные, смеющиеся, косоватые глаза, усики – роскошные антенны. Соседи косо смотрели на то, что у нас выросло.
А выросло, несмотря на вес 8 кг,  интеллигентнейшее существо, сама деликатность. Обладая нежностью верблюдицы, он никогда не выпускал когтей. С нами, с детьми, безмятежно спал и включал свой горловой моторчик, который, как трансформатор был слышен на всю квартиру. С нами он играл, как дельный сотоварищ. Мы надевали на него платочки,  цепляли на уши клипсы, пеленали, как ляльку. И он безропотно всё выносил. Ходил по улице, как собака, у ноги. Ждал у магазина, если мама посылала за хлебом.
Бимка, Бим, могла ли на свет народиться более умная животинка? Да животинка ли это была? Это было послание. Письмо оттуда, которое из-за беспечности молодости родителей и нашей детской несмышлёности мы не смогли прочесть до конца.
Расставание с ним было очень трагично и трудно. До сих пор мы о Бимке говорим, как о члене семьи.