Творческий путь Василия Ловчикова продолжение 1

Ирина ШЕВЕЛЁВА

«УЖ ТАКАЯ НАТУРА…»

Принимать отчаянное, ответственное решение на себя Ловчикову доводилось не впервые. Как и отвечать за свои действия – говорить нелицеприятную правду прямо в глаза вышестоящему начальству, не боясь последствий. Но без жалоб, громкого обнародования обид и склочных разбирательств «по инстанциям». Высказал старшим по званию в лицо – и не дал ходу случившемуся. Никого не опозорил. Даже если сам потерял в служебном продвижении. Ценил собственный профессионализм, личную ответственность и заботу о подчинённых. Обращаясь к другу-соратнику, он с гордостью вспоминает:

Не сгибаясь, не роняя чести,
Мы несли судьбой врученный крест!

Сложное сплетение высших духовных представлений поэт собирает в целостный гражданственный образ - личности настоящего человека.
Проявить гражданское кредо ему выпало уже в начале своего воинского пути. Во время службы Ловчиков, с блеском закончивший Гатчинское высшее военноморское инженерное радиотехническое училище (ВВМИРТУ), находился в Быхове, в Белоруссии, где дисло-цировался их гвардейский полк морской авиации. Ловчиков, начав службу в полку с должности техника по радиотехническому оборудованию эскадрильи, за два года стал инженером полка по своей специальности в условиях, когда только внедрялась в авиации радиолокация и другое радиотехническое оборудование. Новая техника часто выходила из строя и служба Ловчикова и он сам сутками не покидали аэродром, приводя аппаратуру в боеспособное состояние.  Нередко летный состав старался свои промахи списывать на отказ техники, заставляя техсостав выявлять истинную причину невыполнения задания.  Всё это с некоторым юмором показал поэт в цикле стихов «Наземным труженикам авиации». В частности, в стихотворении «Ночные полёты» он пи-шет:

«А утром штурман бросит злобный взгляд:
Он снова цель на тройку отбомбил
Бомбоприцел в который раз подряд
Ему зачет на классность зарубил.

И, не доспав, мы будем целый день
Отказ в радаре, матерясь, искать;
И на спине, от груза обалдев,
Как негры, блоки на ремонт таскать.

А, устранив отказ, спешить домой
С надеждой хоть часок успеть поспать,
Ведь ночью вновь с бетонной полосой
Нам самолеты до рассвета ждать!»

Полк постоянно участвовал в различных учениях. В ходе которых техническому составу приходилось «не вылезать» с аэродрома. Особенно трудно было в ходе учений, проводимых Министром обороны. Так, во время  одного из таких учений намечен был сброс атомной бомбы - конечно, муляжа. Безусловно ответственность огромная. Выполнение доверили подполковнику комполка, племяннику одного из командующих округом. Он, разумеется, «рвал тельняшку», стремясь сделать генеральскую карьеру. Штурманом у него был заслуженный фронтовик. майор, Герой Советского Союза. С первого захода на цель сброс у них не получился. Только со второй попытки они выполнили задание. Признать свой просчет летчикам духу не хватило – ведь учениями руководил сам министр обороны! В послеполётном журнале самолёта они списали свою ошибку на отказ радиолокационного бомбоприцела. Значит, виновником стала служба инженер - лейтенанта Ловчикова.  Василий Дмитриевич в лицо своим командирам заявил: «Извините, но на себя я это брать не буду!». Пригласил штурмана к стенду и разобрал причину случившегося.  Руководителям  полка это очень не понравилось. Зато подчинённые  инженера были довольны тем, что он не испугался защитить свою службу.
В ходе, так называемых «реформ Советской Армии» Хрущёвым, когда он решил ликвидировать морскую авиацию, приказал резать боевые самолёты и корабли, сделав ставку на ракетную технику. Гвардейский полк морской авиации был передан в Дальную Авиацию (ДА),  а Ловчикова перевели на Чукотку, инженером авиабазы ДА в посёлке Анадырь. Где он изливает душу в романтических пейзажных строках о крае далекой и своей, родной экзотики:

За твоим окошком – солнце и березы,
За моим – мрак ночи, тундра да снега,
И к окну в узорной росписи мороза
Часто из-за сопок мечется пурга.

Уже в юношеских стихах Василий Ловчиков живо схватывает движение природных явлений, в их собственной неповторимой, физически ощутимой раздольности. И драматургически разворачивает уловленные непосредственно образы:

Здесь полярной ночью в зимних буднях люди
Ждут, когда зарею улыбнется день
И, явившись, солнце тундру вмиг разбудит,
На березку-крошку
Гриб набросит тень!

Четко очерченная картина северной жизни впечатывается в читательское сознание, как полноценное художественное впечатление входит в душу:

А когда последний лед сойдет с лимана,
Закипит охота нерпы на кету,
Принесут на гребнях волны океана
На причалы тундры в трюмах суету.
……………………………………………….
…но весна напомнит стаей журавлиной
Стороны далекой близкие черты!

Поэт приближает к нам – в ощутимом разнообразии людских забот, движения морской живности, мощного течения океанских волн - край дальней, но своей родной земли. Как испокон велось в русской народной поэзии всех ее краев. И это не пейзажное любование краем. Это и личное включение самого себя в круг трудных испытаний - помнящего о своем долге воина. Вообще невозможно представить себе солдата иной, кроме России, страны, впитывающего душой землю возможных грядущих сражений.
На роковом пороге испытаний Ловчиков оказался на авиабазе «Анадырь»: в поистине тревожную минуту для всей нашей страны. Вот-вот известный Карибский кризис мог разразиться третьей мировой войной. С авиабазы «Анадырь» Советскому Союзу было наиболее сподручно нанести нацелившейся на нашу страну Америке свой ядерный ответный удар. В сложной обстановке оказался новоиспеченный молодой офицер,  инженер базы. «Поскольку на меня были возложены обязанности старшего инженера по авиационно-инженерной службе, - вспоминает Василий Дмитриевич, - то есть за прием, посадку самолетов и дальнейшую подготовку их к боевому вылету  отвечал я. В подчинении руководители служб: начальник группы обслуживания по самолётам двигателям и два инженера: по электрооборудованию и по вооружению. Все трое со средним техническим образованием». У Василия Ловчикова был уже большой опыт Быхове по подготовке и отправке самолетов в полет, запечатленный и в вышеупомянутом цикле стихов о наземных тружениках авиации и в анадырских воинских буднях:

Зима. Анадырь и полгода ночь!
Мы сутки проверяем по часам.
Полярная —
Над сопками точь-в-точь:
Точь-в-точь —
Под ней бетонки полоса!..

Порой термометр жалко нам до слез:
Ртуть сжалась так, что трудно рассмотреть;
И рядом ТУ до болтиков промерз —
Попробуй на сиденьи усидеть!

Но и Мороз порой желанный гость:
С собой приносит неба чистоту,
Улыбку и привет далеких звезд
И летную погоду нашим ТУ.

И технари, как лучники стрелу,
Готовят к взлету каждый самолет;
А полоса, как богатырский лук,
Их посылает повстречать восход.
 
Но теперь в Мире - обстановка сложилась напряженная. Что грозило нашей стране тогда,  поэт позднее вобрал в строки об охвативших тогда армию чувствах – еще свежей памяти недавней войны, - выраженных в поэме «Два разных «Урана»:

«Ось» повержена. Фашистский
Не грозил кровавый меч,
Но «Джин» штатский и английский
Принял пост: крушить и жечь…
И готовят демократы –
Свехгуманности оплот –
Приговор России Штатов –
Пресловутый план «Дропшот».
«Нагасак» и «Хиросимов»
Столько в ней брались спалить,
Чтоб с земли стереть Россию
И навечно усмирить.
Хорошо, что эти планы
Не сбылись кому-то в грусть,
И назло им, как ни странно,
Вновь за мир схлестнулась Русь.

Лихо вставлено: «кому-то в грусть», - здесь и ирония победителей в великой войне, и в то же время способность понять стремления противной стороны. И тут потрясшая душу молодого офицера новость - в этой сверх опасной обстановке руководство базы срочно улетело на подготовку запасного грунтового аэродрома. Не предупредив о сложившейся обстановке  и  даже возможности найти кого-либо из руководителей по телефону. Так было. Начальник штаба на звонки не отвечает. А тут звонит дежурный по КП и предупреждает о подлете дивизии тяжёлых бомбардировщиков «Мясищевых» (М-3). Василий Ловчиков неожиданно остается за главного. Фактически отвечать за страну.
И конечно, как на зло, возникают нештатные ситуации. Первый самолет идет на посадку. У М-3 конструктора Мясищева – шасси велосипедное, размещено под фюзеляжем, а дополнительные колёса выдвигаются из-под крыльев. И случилось так, что – не вышло колесо из-под правого крыла. Самолет весом в 300 тонн срезал справа посадочные фонари и, перекрыв конец взлётно-посадочной полосы (ВПП), врезался в тундру.  Другие самолеты дивизии кружат над аэродромом, вырабатывая топливо. На вопрос растерявшегося начальника группы обслуживания: «Что делать? Вытянуть самолёт из тундры быстро не возможно, а другие самолёты ждать не могут?». Ловчиков выясняет на КП: «Хватит ли остальным самолетам ВПП для приземления с тормознымими парашюта до предпоследней рулёжки?»  И уточнив, что да, даёт команду начальнику группы команду принимать их и сбирать парашюты. Но тут еще одно препятствие: нужная рулёжка перекрыта караулом службы доставки ядерного оружия. Ловчиков и эту ответственность взял на себя – вызвал начальника караула и попросил снять оцепление перед доставкой ядерного оружия  до приземления всех самолётов, ведь иначе загружать будет некого. Следом возникла ещё одна сложная  проблема. Имеющимися на базе топливозаправщиками пришлось бы заправлять огромные самолёты не одни сутки, а обстановка требовала это сделать в кратчайшее время. Ситуация была, как говорится, расстрельная – топливопроводы под самолеты, хотя и были подведены, но разрешение на их эксплуатацию еще не подписано госкомиссией. Молодой старший лейтенант, посоветовавшись с капитаном горюче-топливной службы, принял на себя ответственное решение: прокачать топливопровод на герметичность и отсутствие в нём воды и через двойные фильтры заправлять бомбардировщики. На вопрос капитана, как быть с госкомиссией, сказал: «Выходит, что Я теперь госкомиссия». Топливопровод был проверен, самолеты были заправлены и подготовлены к боевому вылету.
Но к счастью кризис разрешился. «Мясищевы» вернулись на свой аэродром, но до тех пор, пока последний самолёт благополучно не приземлился  Ловчиков спокойно уснуть не мог, зная, что если хоть с одним из них из-за горючки случится что-то, его ждёт суровый трибунал!
Когда все проблемы с подготовкой самолётов к вылету были решены, резво появился майор начальник штаба авиобазы: «Как у нас тут дела, инженер?» Василия обожгло негодование, в такие моменты он не смотрел ни на звания, ни на должности: «Дела в том, что я принял все решения, которые должен был принимать ты!». Так что катись туда, откуда появился. Мне с таким руководителем говорить не о чем.
Дома Василий, после приземления всех улетевших самолётов на своём аэродроме,  с трудом стянул с ног сапоги, снял шинель и попросил  жену:
- Галя, где-то у нас был спирт. Залпом выпил стакан. И за трое суток впервые уснул как убитый. За эти сутки он потерял восемь килограмм веса.
Командир базы «Анадырь» и начальник штаба за успешно проведенную операцию получили благодарности. Имя Ловчикова не было упомянуто. Но гражданскую честь старшего лейтенанта оценили другие. Его вызвали в Благовещенск, в штаб корпуса. И рекомендовали абитуриентом в Москву – в Военно-Дипломатическую Академию, о чем военный инженер не думал и не мечтал. Но про себя решил: справлюсь! И сдал экзамены. Уж такая у него натура – самому не оплошать и чужую вину, из трусливых опасений, на себя не взваливать:

Наш штурман цель опять не поразил!
А чтобы промах как-то оправдать,
Свою ошибку на радар свалил,
Пытаясь двойку на отказ списать.
Но зря! – Стартех в радарах не дурак –
Сам сатана его не проведет!..

В этих строках читается авторское самоощущение – надежного специалиста, смышленого умельца. И веселого, свойски настроенного к сослуживцам, к самым сложным ситуациям человека. Ловчикову дано расшевелить, «развеселить» самые трудные будни. Творчески передать атмосферу земной радости. И всегда быть открытым, влекущим к себе людей, где бы он ни оказывался. Поступив в ВДА, он вернулся на авиабазу – проститься с бывшими сослуживцами, забрать с собой жену. Встречающие гадали: что он привезет – водку с большой земли или букет цветов жене. Поспорили. И дружно рассмеялись, увидев спускающегося по трапу товарища – с роскошным букетом для жены и с набитой бутылками водки авоськой. В его заботливости и супергалантности не сомневались…
Василий Дмитриевич читал свои стихи друзьям, тем более, что он охотно, с огоньком откликался на местные события служебной жизни. Ещё будучи курсантом он написал «Курсантский марш» в котором отметил:

В ратном деле пока мы романтики,
Наша служба по-прежнему – класс,
И пока командиры-наставники
Все заботы решают за нас.
Но не зря мы подошвами топаем
И казенную кашу едим;
Мы спешим проторенными тропами
К непроторенным тропам своим!

Уже в ту пору поэт Ловчиков прочно отыскал, закрепил особенность своей творческой манеры. Ни крупицы пустого вымысла, внешне эффектной, но чуждой, излишней для поэтической мысли красивости, отвлеченного витания в облаках. Романтика автора неотрывно опирается на истинно живые, ухваченные чувствами предметы и зримые, реально заметные явления. В ловчиковском письме физически ощутима почти научная точность, впаянность жизни в чувства земного человека. Без всяких украшательств чувства поэта безоговорочно доступны читателям его стихов, вызывают ответную реакцию – идут им навстречу. Сами вписываются то в подвиги войны, в трагическую победную битву за Сталинград, то в азартную поездку друзей-воинов в отпуск на Селигер. В песне-памяти «Нас было пять!» читатель поэмы «Два разных «Урана» - молодой, не нюхавший военного пороху, невольно сам попадает в гущу сражения:

И начал счет свой каждый наш расчет –
Патроном каждым истреблять по танку…
Пятнадцать танков свой конец нашли,
Не одолев карающих развалин…
…………………………………………..
Познали здесь, что это не Париж
И что к тому же даже не Варшава,
Не запугаешь! – Сам скорей сгоришь –
Ждет и в броне жестокая расправа!

Достоверность героическому эпизоду дает и точность каждого слова - «карающих развалин», как сказано! - и внесенный в слова жар поэта, всей душой пережившего рассказываемое им. Темперамент автора сочится в стихах его творческой кровью. Таким поэтически самоотверженным путем Василий Ловчиков передает исторический опыт поколений. В этом тайна его поэзии.
Так же выступает в его произведениях и побеждающая сумрак времени жизнерадостность, вольная, ироничная жизнестойкость. В «Вояже на Селигер»:


…Среди них кокетки ели,
По ветвям раскинув плед,
Словно барышни, смотрели
Нам, гостям залетным, вслед…
………………………………
Завалил сугроб ворота –
Хоть бульдозер приглашай,
К счастью, из ворот напротив
Два явились алкаша.
И, как танк, - на Николая
С просьбой: «Похмели, браток».
Но Валерий, в бой вступая,
Охладил их прыть чуток…
………………………………….
Вмиг расчищены ворота
И дорожка до крыльца,
За бутылку, аж до пота,
Два старались молодца.
В дом вошли, а неудача,
Словно тень, за нами вслед,
Оказалось, что на дачах –
Век Чубайса – света нет!..
И смирившись с неудачей,
Под сияние свечей
Мы устроились на даче
Даже лучше москвичей.

Несчастья страны подаются с юмором, но неотстраненно, а объединяя людей, можно сказать, тем самым пугая олигархов, отторгая их от загадки русской души. Чья бы они ни была – генерала, государственно значительного человека, деревенского мужика… Русская душа едина, оттого толкуют и спорят собравшиеся местные жители и визитеры на Селигере:

Разве только мы в забвеньи
И обуза для властей,
Счастье сплошь по всем селеньям
Отвернулось от людей.
Не кипит волной, как прежде,
На полях российских рожь,
Да и что вскипит – надежде
Жалкая оценка – грош!

Как всегда, в глаза властям, поэт режет правду-матку:

Бывший лозунг коммунистов:
«Отобрать и поделить!» -
Заменили шкурным быстро:
«На халяву прихватить!» -

Впрочем, в чем-то рисуя оба этих лозунга - синонимами. Битва идей и реальности отнюдь не минует беспокойную натуру поэта. С юности неоцерковленный, он искренне взывает к Богу – разрешить сомнения и подать помощь. А еще и наказать законами космоса особо ненавистных народом скоробогатеев. В грозной поэме «Расплата» автор сулит отрицательному антигерою с прозрачной фамилией Дериглазка всесветные муки. И на тот свет он попадает по особой трубе:

«А как ты, Иван, в этот мир добирался? –
Я – черной трубою, под грохот и свист!» -
«А я по лучу, как ракета, промчался,
Который, сияя, мне с неба повис».

Так отвечает Дериглазке солдат-миротворец, погибший при защите Южной Осетии. Погрузившись в загадки эзотерических явлений, Василий Ловчиков стал изучать их со всей присущей ему любознательной цепкостью. Применяя познанное открыто, в жизненной правдивости своего поэтического творчества. И тем доверчивей принимает его картины читатель, даже искушенный в трудах той же Блаватской, что они пронизаны верой в справедливость и доброту космоса. Это наша классическая, пушкинская «милость к падшим». Так не пощаженному в строках автора Дериглазке автор оставляет надежду на спасение:

И Ангел-хранитель расстроил Романа:
«Нанес ты Отчизне немало вреда,
И в кому попал ты совсем не случайно –
По воле Всевышнего призван сюда.
Ты третий свой цикл на Земле отбываешь,
Два первых прилежно грехи устранял,
А в третьем, пожадничав, зло умножаешь –
За деньги нечистому душу продал.

Судили Дериглазку в космическом подвале. Грехов не счесть: «Грабеж государства, убийство друзей, кутеж, мотовство и разврат не забыли, а также ограбленных гибель людей…». Но поэт не отказывает и грешнику в милосердии. После адских мук искупления он видит его исправление, в дальнейших жизнях: «где даже страдания станут наградой – возможностью вновь Божьим ратником стать!». Поэт от каждого желает отдачи добром. Каждого желает сделать другом. Тем же он отличался и в своей разведческой деятельности. Кстати, Дериглазка не умер - он впал в кому и его душа оказалась в Астрале на Суде. Но очнувшись, по решению Суда и собственному желанию не попасть в изгои, он  все же попадает в тюрьму. Прощение поэта не беспредельно. Посадил-таки! Можно было бы удивиться, что Василий Дмитриевич, отнюдь не скрывавший свои стихотворческие занятия, впервые опубликовался лишь в 48 лет. Тут прямой гражданский подвиг. Поэт «себя смирял, становясь на горло собственной песне». Он навсегда дал офицерскую присягу, потребовавшую от него отказа от многих иных способов самовыражения. Судьбой стала и учеба в ВДА, работа разведчиком за рубежом:

И наставник, случай редкий,
Подчиненным вдруг изрек:
«Паренек на редкость цепкий,
С ним в Торгпредстве будет прок!»

И прок, ставший судьбой Василия на годы, действительно был. А стихи надолго оставались в его тетрадях. К тому же не получивший литературного образования, суеверно слушавший советы, вроде «тебе надо бы побольше образности», «читай классиков, поэтов серебряного века». Советы, конечно, полезные. Но мало кто угадал творческую природу письма самого Василия Ловчикова. Хотя читатели – и многие – признали его с первых же публикаций, а слушатели его песен и романсов – с первых композиторов, оценивших раздольную, звонкую их музыкальность. Пока однажды знаменитый поэт Владимир Фирсов не прочел том его избранного и не откликнулся в предисловии к нему: «Я люблю Родину, я очень люблю Родину…» - эти кажущиеся простыми до слез слова, принадлежащие великому русскому поэту Сергею Есенину, с чистой совестью может повторить и наш современник, поэт-патриот Василий Ловчиков… ни в одном его стихотворении вы не найдете жалобы на судьбу… Мне легко писать о нем. Мы люди одного поколения, одинаково воспринимаем жизнь, одинаково смотрим на то, что происходит с нашей страной, болеем и переживаем за ее будущее и только находим разные слова, чтобы выразить в стихах то, что нас сильно волнует. Вот строки из его стихотворения «Обманутая Русь»:

«…Меняет лидеров страна,
Но путь к расцвету не заметен,
Власть, словно спутница Луна,
Одним и тем же боком светит!»

Нашел-таки Фирсов у гражданственного поэта традиционно меткий образ, - как всегда у Ловчикова, просторный. Сказал ему о том, что открыл в нем истинного творца.
Но еще предстоит закрепить в литературе редкую художественную особенность лирика драматического и эпического склада, являющего свое земное слово. А оното, наверное, и есть небесное, космическое – веское слово верного сына Земли. Василий Ловчиков отважно кинулся в неосвоенное его стихом пространство с лишь им изведанным опытом, в лирические – гражданские - чувства, что остались недосказанными в современности. В мир русской поэзии. Ревниво перечитавший в поисках учителей сокровища отечественной и мировой литературы, для себя он выбрал именно близких сердцу лириков – воронежских земляков Алексея Кольцова и недавно ушедшего Николая Белянского, знаменитых поэтов из народа, особенно Сурикова… Любимого им Алексея Константиновича Толстого … Бесстрашно взялся за переводы восхищающего его шотландца Роберта Бернса:

ВЛАСТЬ СТУЖИ

С востока холодом несет,
Метель поземки кружит,
И ветер злой понять дает,
Что он посланник стужи.
Зверей и птиц загнал в кусты
Мороз, и с кормом хуже,
Все больше царство темноты
И власть пришедшей стужи…

Сразу видно, что его крепкий, эмоционально жизненный реализм питается именно от лирического, душевного слияния с отечественной и мировой традицией лирики, более глубинного погружения в ее вечные струи, подпитки от воздушных течений близких по творчеству душ. Именно могучего русского лиризма потребовала его душа. Лирические мотивы родником забили в его творчестве. Душа запросила русской воли.
И он ее явил в тематическом разнообразии. В пылающей гражданственностью лирике. В горделивой и нежной любви к природе:

Загляни за сосны и за ели,
Где застыл при встрече с полем лес…
………………………………………….
Где в убранстве кварца и бетона
Труд людей пленяет красотой,
Но мечты подстриженного клена
Все же здесь – в обители лесной.

Поэт создает новый мир современности. Восхищаясь красотой сработанного руками человека, «убранством кварца и бетона», «сказочно красивым городком, закованным в хрусталь», поэт отдает первенство «мечтам подстриженного клена». Лесной Руси. Что сближает его с есенинским образом Руси. С его изначальным идеалом, с волшебно воспетым родовым истоком – в «Ключах Марии». Печально, что сегодня прильнуть к родной природе можно лишь «заглянув за сосны и за ели». Западная цивилизация, горные страны Европы навязчиво приучили нас к современным панельным, квадратным городам, заставили забыть о Руси, утопающей в лесах, в сказочных оврагах, раскинувшейся в степях, вырастающей из своей почвы - с ярко побеленными стенами каменных церквей, сверкающей золотыми куполами, деревянной – с царицей избой.
Просторы Руси в стихах Ловчикова оживают именно такими. И более того – с ними оживает вера в прекрасное возвращение к грядущим истокам, к волнующему весь мир дыханию России. Под чутким приглядом спутниковой связи, конечно. Этим поэт самобытно вливается в национальную художественную традицию. Мое впечатление подкрепляется многими его пейзажными строками:

Горят леса, испепеляя села,
Цунами в прах стирают города,
И засух след терзает невеселый;
Десятки лет труда
Смывает прочь вода.

И сквозь трагедии сверкает былая золотая Русь. Как юность сияет сквозь искусственно сотворенный простор:

НА ВОРОНЕЖСКОМ МОРЕ

Родившись в широком просторе,
О берег дробится прибой.
Впервые стою я у моря,
Которое было рекой…
А с нами плакучие ивы
Делили и пляж, и жару,
И бронза девчонок красивых
Смущала мальчишеский круг…
Все прошлое вдруг утонуло,
Ушло, словно камень, на дно.
Как будто внезапно уснуло
Глухим летаргическим сном.

Лиризм берет за душу – чистый, хотя и окруженный практичным духом цивилизации. Но такая грусть не дает чувству омертветь в цивилизационном окружении. Виртуозная «смычка» всего со всем, что случилось и еще случится на земле. Самобытное перо. И звонко, неоглядно звучит лирическое чувство в гражданственных патриотических мотивах. Песенно:

Люби и славь солдата, мать-Россия,
Храни Россию-матушку, солдат.
В союзе этом та таится сила,
Что не один изведал супостат.

Песня разворачивается не маршем – широким кругом-хороводом, рожденным на древней воронежской земле, родине поэта. Так возрос он в натуре поэта, в натурах его героических земляков. Чему посвящено стихотворение «Высокая награда»:

…И бой на заре завязался:
Расстрелян был танковый взвод,
Но весь под осинкой остался
Раздавленный танком расчет.
…Давно уж война миновала,
И здесь, под осиновый стон,
Сыновья рука откопала
Отцовский солдатский жетон…
От волжских степей до Берлина
Он тысячи кладбищ прошел…
Лишь здесь, под смоленской осиной,
Отца средь забытых нашел.
Страна юбилейную дату
Встречает под орденский звон,
И сын  прикрепляет награду
К портрету – солдатский жетон.

Автор воссоздал эту жизненную историю по-родственному. Ге-рой стихотворения – его родня. Родившийся в Воронеже, поэт свои детские – военные – годы провел в курской землянке.