У меня телефонов твоих номера...

Петербург... Помолчим, чтобы не сказать банальность...
Постоим, надломив силуэт над лиловой вечерней Невой...

В этом городе невозможно жить - и писать: за плечами дерюга, гремя на ветру, вырастает в крылатку, в тёмной ряби колеблется тонкий профиль Анны Царевны
(отражение Модильяни через зеркало подсознания). Впрочем, жить - и не писать
в этом городе ещё более невозможно...
     И чего только ни случалось здесь за - вот уже - триста лет, не было, наверное,
ни одного мгновения, когда бы на гулкий влажный гранит не ступала печаль Поэта...
И не одна: поэты в граде Петра плодились плеядами...
Чтобы быть понятой современным читателем, - поясняю:
Пушкин тусовался здесь с Вяземским, Мандельштам ловил кайф и балдел от Аннушки, Бродский торчал с Кушнером - базарили о барокко...)
Я  не знаю, что это такое: петербургская (или ленинградская) поэтическая школа...
Может быть, это означает исповедовать город как религию? Евангелие от Блока,  все домы - храмы? Или это та никем не навязанная высшая строгость свободы, в которой есть всё, кроме - даже тени -вульгарности?..
(Я  не знаю  другого города которому так "нейдёт" вчерашний ПТУшлый жаргон или сегодняшняя американизация всей страны...)
Вот уже и в жизни моего поколения наступила пора вопросительных знаков и почтительных многоточий... Мы стали горше, мудрее и снисходительней. Мы больше не спорим с пеной у рта, кто же наш лучший поэт, и не только потому, что он обрёл покой и новую родину под чёрным солнцем Италии...
Земля щедра, всем на ней (и в ней ) хватит места...
И мне бы хотелось поблагодарить писателя Даниила Чконию за то. что он принёс на страницы "Ведомостей" - согласно своему личному вкусу - терпкий привкус настоящей литературы. И за его предложение познакомить читателей газеты, съехавшихся в Германию со всех концов бывшего нерушимого, с высокой санкт-петербургской лирикой.
Мы понимаем, что ей тесны не только рамки "Литературного приложения", но и всех антологий. Ведь не пять и не десять имён, а, как минимум, пятьдесят. А  ежели отмечать, так сказать, стихов наводнение не по самой высшей черте, то и все пятьсот...
     Почему же сегодня - именно эти?
     Ответ может кого-то шокировать своей откровенностью: потому что... люблю!
     Потому что  заслуженно известные - или незаслуженно неизвестные...
     Потому что  уже старые - или ещё молодые...
     Потому что стиль лёгок, хоть жизнь тяжела (или - наоборот...)
     Потому что каждый из них мог бы сказать "Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма".. . Вот этот привкус "несчастья и дыма" и есть, на мой взгляд, критерий поэзии...


ВИКТОР КРИВУЛИН

МГНОВЕНИЯ ПЛОДОВ

Мне кажется  (мне хочется ) так: его имя уже стало таким же символом города как, скажем, Клодт. (Скажем "Клодт" - и слышим приглушенный цокот копыт...) Скажем "Кривулин" - и возникают в скобках даже не шелесты строк, а шорохи целой эпохи, ворохи самиздатовских журналов, рокот квартирных чтений, одним словом, - семидесятые...
И когда - продолжая метафору - открылись скобки нашего подпольного существования, о котором он же когда-то сказал: "Дух культуры подпольной - как раннеапостольский свет...", так вот, когда ему уже, кажется, осточертели труды пытаться быть при жизни - живым, -  Виктор Кривулин вышел к заждавшемуся читателю в седой апостольской бороде, опираясь на палку всей тяжестью пройденной жизни.
И,что самое главное, в блистательном всеоружии всех своих дарований:
талантов писателя, деятеля, издателя и даже кошколюба и кошковода...
Теперь, как говорится, всё - в строку...
Время нынче благоволит в том числе и к тем, кому есть что сказать... Виктор , теперь уже Борисович, - член многочисленных  жюри, почётный гость всяческих презентаций.
А между тем новое поколение петербуржцев уже не знает его изумительных стихов , написанных в годы "тайной свободы", осве - (или освЯ)-щённых некой как бы космически тютчевской, интимно отстранённой интонацией, когда, кажется, пылающая щека охлаждается, уткнувшись в невидимый слой стекла...
Таково было моё первое ощущение от "Мгновений плодов",  цикла, услышанного лет этак  25 тому где-то там, где мы бывали...
Потом эти стихи вошли в первую книжечку поэта, выпущенную в 1981-м в Париже, прямо на своей кухне, только что - тогда - покинувшим Родину Василием Бетаки.
Я  бережно храню все книги и рукописи Кривулина, подаренные автором. А вот именно эта, компьютерная, до нас так тогда и не дошла. Мне её подарил недавно в Париже её (хочется почему-то сказать "ея" ) издатель.
И все-то наши успехи и неурядицы - только мыльные пузыри, плоды мгновений, по сравнению с  переливающимися "Мгновениями плодов"...


ОЛЕГ ОХАПКИН

ОПАЛЁННАЯ КУПИНА

  Когда -то я чисто филологически, что называется, ради красного словца,  пошутила: "Знаешь, говорю, есть поэты на "ах" - Ахматова, Ахмадулина, а есть на "ох"...
Другой бы на его месте наверняка сострил  в ответ что-нибудь о "поэтах на "б",
тем более, что присутствующий при сём Давид Яковлевич Дар  уже потирал руки от удовольствия, но Олег Охапкин - человек, светящийся благородством, поэт высокого штиля, до мести никогда бы не опустился. Добродушно пробасил сакраментальное из отца Онуфрия - Ольге, и сам же смутился...
А вот другое воспоминание," воспоминатель" -  другой  замечательный поэт, Виктор Кривулин, автор предисловия  к парижскому томику  Олега:
"Весна 1972 года. Квартира смертельно больной ленинградской писательницы Веры Пановой. Мы сидим втроём: муж Веры Пановой Давид Яковлевич Дар, умерший несколько лет назад в Иерусалиме, двадцативосьмилетний поэт Олег Охапкин и автор этих строк. Олег читает стихи. Кажется это был "Въезд Господен в Иерусалим". По мере чтения лицо Дара оживляется всё более. Он слушает с каким-то радостным нетерпением. Сейчас нет людей, способных так слушать стихи современника. Но стихи Олега предназначены именно для такого слушателя.
"Олег, я слушаю Вас и - не поверите - явственно вижу, как у Вас за спиной вырастают крылья!" - эти слова Дара, сказанные в тот вечер, я хорошо запомнил, может быть, потому, что, спустя всего четыре года, после многочасового допроса в "органах" Олег рассказывал: " У них, оказывается, все мы значимся не по именам, а под какими-то кличками. У меня, например, кликуха "Орёл"...
Могу добавить к рассказу Кривулина, что ничего удивительного, не случайно же к нам, уже в Клуб-81, альтернативный Союзу тогдашних советских писателей, однажды заявился полковник КГБ по фамилии Коршунов, а потом, в перестройку, он стал работником одного из райсоветов Кошелевым...Видимо, сами они там у себя кое-что про птиц, то есть, кто есть кто, всё-таки понимали...
Литературный путь Олега Охапкина сравним и с трагическим парением, и с радостным, по-христиански понимаем подвигом  бытия. Не знаю, допросы ли или трудное безотцовое детство, когда и устремил впервые свой взор к Богу, или эта лавина стихов, но - не выдержала Душа, надломилась...
Время течёт медленно, очень медленно, потому что - всё чаще - за решёткой
психиатрической клиники. Воробей на подоконнике свободнее, чем орёл в неволе..
Но когда вдруг снова нахлынут стихи , - в них предельная, и, кажется, запредельная ясность...
В торжественных строфах слышится эхо литавр.
Олег Охапкин - первый лауреат державинской премии, закономерно учреждённой в граде Святого Петра.
    
    
ВИКТОР ШИРАЛИ

"Поясняю:
Эта родина-галера
Нам даётся для труда -
Не для побега..."

Елена Игнатова (имя известное любителям  санкт-петербургской поэзии) пишет печально из Иерусалима в Штутгарт: "Не знаю, чем и помочь... Витя Ширали страдает, болеет. Его как будто бы уже нет..."  Такое вот осталось у неё ощущение после поездки на Родину. А я его не застала, он опять слёг в больницу, говорила с мамой, которая была и остаётся его лучшей подругой...
А ведь как всё начиналось... Любимый птенец, вылетевший из царскосельского гнезда, лицеист Татьяны Григорьевны Гнедич (Той самой Гнедич из того самого Пушкина, который был для нас, жителей всегда всё-таки "бурга", Царским селом...)
Фривольный, но не вульгарный, не то что бы даже посетитель, а завсегдатай
( иногда уходил оттуда домой...) "Сайгона", скандально популярного кафе на углу Невского и Литейного... Кафе поэтов? Не знаю... Хотя сейчас  на доме, где с тех пор уже успел побывать магазин сияющих унитазов ( у каждой эпохи - свои витрины...), открылась литературно-мемориальная доска. Мне всё-таки кажется, что место писателя - за письменным столом, а не за буфетной стойкой... Впрочем, и заядлые парижане, и вольные жители вычурной Вены могут мне возразить стойким букетом
кофейных ароматов своих культурных традиций...
Надо, наверно, сказать, что и стихи, и вся как бы приблатнённо-пушкинианствующая стихия Виктора Ширали (и вокруг него) апеллировала  (как бы...) к подвыпившей публике, к её восторженному одобрению. Но он -то  был не только подвыпившим, но ещё и - самое главное - упоённым, может быть, последним эпикурейцем на прохладных туманных берегах лицемерного, к тому же, города Ленина...
Его первая книжка "Сад" вышла в свет ещё при причмокивающем  дорогом, не столь харизматическом, сколь маразматическом лично товарище, она была первой , попавшей на социалистический рынок от "не нашего" (то есть, нашего...) по своему мироощущению автора, и я помню её официальное обсуждение на секции поэзии ССП.
Стыдно, грустно и нестерпимо жаль  и привычно ломающегося, и уже надломленного автора...
"...Я  повторяю, о моей книге ходят по городу слухи, лишённые..."
В том-то и дело, что по городу ходили машины и пешеходы, и никаких особых слухов о худосочной во всех отношениях книжечке. Ибо лишенные естественного освещения в период роста, да, к тому же, и оболваненные под "нулёвку" цензурой сады оказывались мертвее распетушившихся тем врменем палисадников...
Но силуэты  всё же нет-нет да угадывались...
  А поэт Виктор Ширали - печальный и любящий.
Очень  любящий, кстати, свою старенькую маму, которой и посвятил новую книгу.


ЕЛЕНА ДУНАЕВСКАЯ

ПИСЬМО В ПУСТОТУ

Книг сегодня выходит так много, и с таким шумом и пеной не только от упоительного шампанского на презентациях , и в таких блестящих,  как лоскутки , предназначенне для туземцев, обложках, что простую, скромную, кстати,  оберегающую серьёзный и тихий голос  поэта от недостойного читателя, можно попросту не заметить...
Впрочем, Елена Дунаевская всегда и всё , в том числе и в первую очередь для себя самой, называет настоящими  (а, значит, и безжалостными )  именами...
Многие годы публиковала она переводы из классической английской поэзии, с её, нельзя сказать, лёгкой, но точной руки пришли в Ленинград Эдмунд Спенсер, П.Б.Шелли, Джон Китс . К своему же оригинальному творчеству оставалась строга,
не спешила не только потому, все усилия были заранее обречены, но ещё и потому, что всегда в себе сомневалась.  Что случается именно с людьми образованными и очень способными... (Дурак, как правило, уверен в себе, ибо никакой другой литературы,  кроме как собственного производства,  просто не представляет...)
Когда-то Дунаевская окончила физико-математический факультет, по реальной  же профессии долгие годы, как и многие представители петербургской культуры, была кочегаром, то есть ушла на самое социальное дно, ниже - только земля... Сейчас, наконец, преподаёт в одном из Санкт-петербургских лицеев, но не математику, а английский. И, как всегда, к себе придирается...
Мне бы всё-таки хотелось показать читателям хотя бы два стихотворения из её единственной книжки, которую она назвала "Письмо в пустоту". - А вдруг автор всё-таки ошибается?..
    

СЕРГЕЙ СТРАТАНОВСКИЙ

„ЧТО-ТО МНЕ НАДО НАЙТИ В НЕБЕ...»

„Серёжа приехал из Италии и опять привёз жене юбку не того размера“ -
сообщила мне по “емеле“ наша общая приятельница.
Ничего удивительного: одно слово - поэт...
А ведь, между прочим, кому-кому, а Сергею Стратановскому витать в облаках было сложнее, чем нам всем: его не коснулась вынужденная романтика котельных, он удержался чудом на своей кропотливой работе -  в ленинградской государственной  Публичной библиотеке имени беспощадного критика российской рутины - Салтыкова-Щедрина, всегда был человеком исключительно обязательным - и в семье, и на службе, и в дружбе. Долгое время , когда литературный процесс шёл, преимущественно, да и , можно сказать, только в самиздате, выпускал популярный в великом городе с областной судьбой ( выражение Даниила Гранина) журнал „Обводный канал“.
Самиздатовских журналов тогда было несколько, из наиболее известных - „Часы“ под редакцией Бориса Иванова (Борис Иванович и сейчас сидит в котельной - дорабатывает до пенсии) и „Митин журнал“ (издатель - Митя Волчек, уже давно специальный корреспондент радио „Свобода“) Я думаю, что все мы, и издатели, и авторы тех подслеповатых („Эрика“ берёт четыре копии...“) изданий достойны каких-либо премий, и почти все какую-нибудь - да получили. Потому что в годы перестройки вся наша поэзия андеграунда, вторая культура, как нас называли, оказалась первой - и на какое-то время даже единственной. Андеграунд вышел в авангард...
Серёжа Стратановский долго ждал своей очереди и - и дождался :   в 2000 году он стал лауреатом одной из самых престижных премий: премии имени Иосифа Бродского. Согласно которой и провёл несколько месяцев в Италии, о которой столько читал и где купил не ту юбку...
(Профессиональная честность требует от меня добавить: творчество этого поэта к линии Бродского  - а она ощутима, особенно в поэзии Санкт-Петербурга, - как раз-таки никакого отношения не имеет. Это всё равно, что, скажем, было бы удостоить уважаемого Дмитрия А. Пригова премией Лермонтова , если бы таковая имелась... Но главное всё-таки, что награда нашла  героя: человека заслуженного и достойного во всех отношениях.)
Так что удача на земле, наконец, улыбнулась. А что касается поисков в небе - они продолжаются...