Мандельштам. Вторая речка...

 «Я всё таки решился, – сказал Нааман (наш штатный арабский психиатр, учившийся в Ленинграде), – и поговорил с одним из твоих прелестных чертей». Он выглядел растерянным, в левой руке у него была тетрадь со стихами, в правой – ветка сосны явно не из ближневосточных мест. Нааман заметил мой взгляд и сказал: «Это из Второй речки, дальневосточная хвоя. Я подумал: попрошу чертиху свести меня с ним, прочту ему свой стишок, а он мне и скажет – стоит ли писать их вообще. Она мне в ответ: «Чертовски занятная сделка, только к нему не могу.» «Почему?». «Ты его стихи читал? –  усмехнулась она, – я, конечно, против Б-га и Ангелов ничего не имею, они тоже часть мира, но пусть ангелы тебя и посылают к нему: он же их свеча, рупор и проповедник... ты его стихи читал вообще? жуть какая-то, так бесцеремонно темноту раздвигать словами...  ну ладно, черт, все-таки, с тобой, – и рассмеялась, – лети... за признанием к нему...»

     Небо гляделось высоким защитным куполом, а под ним – смрад помойки, запах туберкулёза и воспаления лёгких, остатки баланды и болота... Он стоял, обезумевши глядя в темноту барака, дочитывал в уме последнюю строчку: "жирные вши, барак…" Взгляд стал совершенно обезумевшим, не принадлежащим ни ему, ни миру, ни стихам.

Нааман почти начал читать свои стихи. Но в какой-то миг заколебался и понял, что он, психиатр, должен на самом деле сделать.

Он приблизился к Осипу и, как ни в чем не бывало сказав «Здравствуйте», начал со всей любовью читать.

"Заблудился я в небе, - что делать?
Тот, кому оно близко, ответь!
Легче было вам, дантовых девять
Атлетических дисков звенеть,
Задыхаться, чернеть, голубеть.

Если я не вчерашний, не зряшний, -
Ты, который стоишь предо мной,
Если ты виночерпий и чашник -
Дай мне силу без пены пустой
Выпить здравье кружащейся башни, -
Рукопашной лазури шальной.

Голубятни, черноты, скворешни,
Самых синих теней образцы,
Лед весенний, лед высший, лед вешний, -
Облака - обаянья борцы -
 Тише: тучу ведут под уздцы!
 

Осип на секунду пришел в себя, оглянулся, увидел кого-то, взгляд его стал точен, прозорлив и светел.

«Точно гроза во тьме» – подумал Нааман.

Температура поднялась выше,  наступило забытьё.