12. De profundis

           * * *
«Земную  жизнь  пройдя  до  половины,
                Я  очутился  в  сумрачном  лесу».
                Данте
…когда  земля  уходит  из  под  ног.
Но  я  был  жив,  и  это  было  странно.
И  зазвучало  слово  Иоанна
Крестителя,  и  слово  это – Бог.

Мы  шли  к  реке,  еще  сокрытой  льдом.
Он  руки  грел  в  карманах  зябкой  куртки,
А  я  курил  и  в  снег  бросал  окурки.
«Ты  на  песке  построил  дом,  и  дом

Не  устоял».  Греховная  душа
Металась  слепо  в  поисках  опоры,
И  это  было  темой  разговора:
«Да,  мы  живем,  страдая  и  греша

И  вновь  страдая,  искупая  грех,
Поскольку  слабы  и  незрячи  люди».
И  давний  пир,  и  голова  на  блюде...
«Но на  кресте  Господь  терпел  за  всех

И  он  простит!».  Душа  сама  себе
Не  находила – не  было! – прощенья
И  в  слове  «БОГ»  не  видела  спасенья,
Но  шла  к  решенью. На  своем  горбе

Мы  вечно  познаем  науку – жить,
Чтоб  жизнь  за  это  знанье  положить.

И  перед  нами  расступились  ели.
Апрельский  ветер  влажен  был  и  рван,
Пологий  берег,  я  и  Иоанн,
И  в  проруби,  как  в  ледяной  купели,
Вода  чернела,  и  звучало: «БОГ!».
Душа  больная  вновь  рвалась  в  дорогу.
Нет,  я  еще  не  смел  молиться  Богу,
Еще  не  смел,  или  уже  не  мог*.            
                1987г.               

*сиречь  -  не  имел  права.






                ИЗ  ГЛУБИНЫ

И  стыло  праздное  седло,
И  конь  косился  воровато,
И  в  лоно  русское  текло
Густое  семя  азиата
Прерывисто  и  тяжело,
И  конь  завистливо  и  зло
Копытом  бил,  а  баба  выла…
В  тьму  азиата  уносило
Эпохи  черное  крыло.

Так  начинался  этот  род.

И  год  пройдет,  и  век  пройдет,
Ещё,  ещё… За  дальней  далью:
Сквозь  вой,  сквозь  гром - сквозь  строй! - сквозь  дым
В  тот  двор,  в  тот  дом,  в  тот  срок.  Томим
Невнятной  детскою  печалью
Проходит  мальчик  лет  пяти,
Граната  зернышко  в  горсти.
Гранат.  Что?  Предзнаменованье?
Телесных,  иль  душевных  мук?
Иль  кровью  обожженных  рук?
Иль  просто – бабушка  Варвара
Вернулась,  охая,  с  базара
И  наделен  гранатом  внук?

Вперед,  до  нового  свиданья!

И  вот  «Дальнейшее – молчанье» -
Шекспир  над  гробом  произнес
И  свез  на  городской  погост
Душой  оставленное  тело,
И  было  скромным  поминанье,
И  бабушка  в  земле  истлела.

Вина.  «Двусмыслица  какая!» -
Ты  шепчешь,  в  бок  меня  толкая.
«Вина!» - я  снова  повторю
И  губы  в  красное  макаю,
Ещё,  ещё… «Благодарю».
Прожить  бы  без  вины  и  муки!
Но  речь  не  обо  мне,  о  внуке.

А  он… Недолго  он  поплачет,
И   память  выплачет  свою.
Дверь  распахнет – там  Бал  Удачи!
Я  за  колонною  стою.
Я  отплясал  свое,  теперь
Я  зритель.  Вот  он  входит  в  дверь…
И  смех,  и  крик: «Зажгите  елку!»,
И  Фрейд  подглядывает  в  щелку
И  ржет,  и  бьет  копытом  зло.
Уходит  третья  четверть  века,
И  в  жизнь  выносит  человека
Эпохи  твердое  крыло.
Семнадцать  лет.  Какая  малость!
Как  говорится,  налегке – вперед!
От  бабушки  осталось
Граната  зернышко  в  руке.

Ползет  поэма  пестрой  лентой
По  жизни,  будто  по  шнурку,
А  я  стою  и  жду  момента,
Чтоб  тростью  ей  разбить  башку –
Размах  и…кончено.  Иначе…

Мы  снова  на  Балу  Удачи,
Герою  двадцать  с  лишним  лет.
Ночь.  И  в  ночи  неверный  свет.
Из  погреба  Ауэрбаха
Вернулся.  Порвана  рубаха,
Лицо  в  грязи,  пиджак  в  крови.
«Да  парня  кто-то  напоил!
 Кто?  Имя!  Имя  назови!».
Он  мрачно  шутит: «Мефистофель,
А  не  Архангел  Михаил».
Кто  претворяет  в  спирт  картофель?
Лукавый?  Дьявол?  Сатана?
Как  мало  значат  имена.
Но ежели  предположить,
Что  нет  без  имени  предмета,
То  -  Люцифер.  Да,  ангел  света.
Со  светом  как-то  легче  жить.
Недаром  многие  умы
Искали  свет…  у  князя  тьмы.

Кощунственное  празднословье!
Смотри,  не  спит  и  плачет  мать,
И  ставит  таз  у  изголовья,
Поскольку  сына  будет  рвать.
Он  вывернется  наизнанку.
И  мать  поглаживает  ранку –
Морщину – плетью,  по  лицу!
А  он  проснется  спозаранку,
Глядь,  юность  катится  к  концу,
Ко  всем  чертям.  За  меру  мера –
Плати,  поклонник  Люцифера!
Плати,  подлец,   не  смей,  не  спи –
За  мат,  за  мутные  стаканы,
За  все  признания  в  любви
Слюнявые  в  припадке  пьяном,
За  тот  горячий,  красный  сок
Плати!  Но  нет,  еще  не  срок.

Какая  ночь!  Какая  тьма!
Какая  долгая  зима!
Как  тягостно  дерев  качанье.
Метель.  И  в  Жадрино  венчанье.
Туда  герою  нет  пути.
«Пусти!» - он  требует – «Пусти!».
Дороги  напрочь  замело.
Фрейд  ржет  и  бьет  копытом  зло:
«Плати!  Плати!  За  око – око!».
Как  безнадежно  одиноко!
Какой  неистребимый  снег!

Метель.  И  шествие  калек.
Они  бредут  из  тьмы  во  тьму
По  вековому  бездорожью.
Их  греет  вера  в  милость  Божью,
Ту,  сально-свечную,  убожью.
А  чем  герою  моему
Согреться?  Вот  его  рука
Уже  протянута  калеке -
Граната  зернышко  слегка
Дрожит.  Нет!  В  этом  человеке
Нет!  места  вере  в  Божество.
Метель!  Метель  в  душе  его.   

Метель,  и  не  видать  ни  зги,
Идти,  но  не  верны  шаги,
Взлететь!  А  мгла  в  душе  такая,
Что,  вдруг  взлетев…  нетопырем,
Крича  на  языке  своем
И  когти  в  красное  макая,
Но  тут  очнувшись,  «Вот  она –
Вина!» - он  захрипит – «Вина».

Рассвет.  Да?  Кажется.  Рассвет…
А  где  герой?  В  помине  нет,
Он  сам  третей  не  сядет  с  нами.
При  бледном  свете  лампы  ты
Читаешь  странные  листы,
Руническими  письменами
Они  заполнены.  Ну  что  ж,
Почувствуй,  если  не  поймешь.
Нас  только  двое – ты  и  я
Да  боль,  глубокая,  земная.
Спят  крепко  наши  сыновья,
Граната  зернышки  сжимая.
               
                1987 г.


               * * *

…и  оглянулся – за  спиною
И  время  пролегло  иное,
И  мир  иной.  И  тьма  примет,
Что  мне  и  вправду  тридцать  лет.
Цитата?  Из  Экклезиаста  -
Несть  повторениям  числа,
Пока  река  не  заросла.
«Кому  за  тридцать» - эта  каста
Еще  нова,  уже  своя,
Уже  к  ней  притерпелся  я,
Примерил,  обносил.  Ну  вот –
В  паху  не  трет,  в  плечах  не  жмет.
Но  оглянулся  -  прело,  тало,
Звезда  качнулась  и  упала,
Вверх  брюхом  рыба проплыла,
И  на  колу  висит  мочало,
Друзья  сидят  вокруг  стола.
Весна,  а  пахнет  сентябрем:
«У-у-у,  рваный  рубль  не  берем!».
Бред?  Так,  душевная  растрава,
Тот  знак,  что  молодость – бы-ла:
Смотри – горит,  смотри – зола.
Какая  легкая  расправа,
Какой  сиреневый  дымок!
Как  просто,  кто  б  подумать  мог.
Иль  впрямь  все  ведомо  заране?
Засунул  руку – рубль  кармане,
Да,  да,  тот  самый.  Что  за  черт?
«Нет,  ничего – переучет».
Дух  обомрет.  Язык  слукавит?
Нет,  не  по  силам – давит,  давит!..
Судьба  завязана  узлом –
Всё  было.  И  добром  и  злом
Помянут,  ежли  вспомнят  имя.
А  в  родниках  вода  светла,
И  вечно  мир  питаем  ими,
Дабы  река  не  заросла.
                1987 г.







  АВТОПОРТРЕТ  С  ЧЕРТОПОЛОХОМ
    (адажио Альбинони)

Чертополох…Что?  Сам  не  знаю.
Без  цели,  ощупью  по  краю
Сознанья  своего  бредя,
Вдруг  оступиться – ветвь  живая!
Как  долог  сонный  шум  дождя,
Как   широки  в  разливе  реки,               
И  как  настойчивы  ветра.
И   отречение  Петра,
И  исцеление  калеки –
Одна  судьба. Твой  камень – где?
Обломки  дома  -  по  воде               
И  к  морю. Всё  стремится  к  морю.
Сад  затопило,  сад  заглох.
И  вот  зацвел  чертополох.
«Сорняк!»  Быть  может.  Я  не  спорю –         
Зачем?  Сориночка  моя,
Соломинка.  Я  слов  не  знаю,
Я  просто  плечи  обнимаю.
Уснули  наши  сыновья,
И  в  тишине  запел  скрипучий 
Диван,  совсем  такой,  как  тот:
«Проходит  род,  приходит  род».
Сорняк,  пучок  травы  колючей,
А  реки   входят  в  берега,
И  камень  чувствует  нога.
И  пусть  известно  наперед
О  чем  морской  прибой  бормочет,
Но  тем  упорней  новый  род
Из  ночи  в  ночь  пеленки  мочит.
И  я  не  вслушиваюсь  в  даль,
Я  просто  обнимаю  плечи,
Покуда  не  зацвел  миндаль,               
И  не  отяжелел  кузнечик.
                1987 г.
   
             * * *

Сизарь  купнулся  в  городской  пыли
И  взмыл,  и  закружил  под  небесами.
Два  удивленных  ангела  с  земли
Смотрели  вверх  и  шмыгали  носами.

К  ногам   их  жалась  робкая  трава,
К  игрушкам,  наземь  брошенным  без  дела.
О  чем  пророкотали  дерева?
О  чем  капель  апрельская  пропела?

О  чем  твердили  птичьи  голоса?
Мой  взрослый  разум  понимал  их  смутно.
Два  ангела  смотрели  в  небеса               
И  улыбались  радостно  чему-то.

Не  то  чтоб  жизнь  я  знаю  назубок,               
Но,  как  поживший,  вглядываясь  строго,
Я  горько  вопрошаю: «Где  ты,  Бог?».               
А  ангелы,  всей  плотью,  чуют  Бога.               
                1988г.



                * * *

Я  думал – «Ад  -  так,  тема  для  потех».
Но  вот  прозрел,  и  в  запредельной  мгле
Открылся  мне  край  покаянья  тех,
Кто  подлецами  были  на  земле.

И  понял  я – нет  в  том  краю  оков,
Нет  огненных,  или  кровавых  рек,
Плетей,  прутов,  проржавленных  крюков,
Того,  чего  страшится  человек.

Казнимы  же  и  мучимы  иным
Раскаянные  души  той  страны,
Что  им  к  живым  возврата  нет,  что  им
Уже  не  искупить  своей  вины.
                1990 г.