10. Второй Рубикон

Вечер  настал,  и  умолкли  шумы  суеты,
В  жалком,  заплеванном  парке  закрыли  ворота.
Тень  осторожная  тихо  выходит  из  грота,
Смотрит – аллеи,  дороги  и  тропы  пусты.

«Ну,  наконец-то!»  -  печален  и  пристален  взгляд.
Что  тут  рассматривать?  Тумбы,  киоски,  эстрада…
Ты  говоришь: «Это вышла  из  грота  дриада».
Нет,  ныне  нет,  да  и  не  было  прежде,  дриад.

Правда,  когда-то  шумел  здесь  бескрайнейший  лес,
Веткой  сухою  трещал  под  копытом  оленьим,
И  человек  перед  богом  вставал  на  колени –
Богом  оленей  и  богом  могучих  древес.

То  ли  гармония,  то  ли  уклад  племенной  -
Люди,  деревья,  орлы  в  поднебесье  да  тучи.
Гибель  гармонии  остро  почувствовал  Тютчев,
Где-то  в  столетье  ином  на  планете  иной.
                1986 г.



      ПОРТРЕТ  НЕИЗВЕСТНОГО
       Эрмитаж,  зал  флорентийского  маньеризма.

А  тот,  кого  давно  на  свете  нет,
Глядит  на  мир  надменно  и  ранимо.
Флоренция,  владычество  Козимо,*
Манеры  новой  мертвенный  расцвет.

Он там.  Он  здесь.  И  по  его  лицу
Прочтется,  что  дела  эпохи  плохи.
А  он…Что  он?  Он  сын  своей  эпохи.
И  неподсуден?  Близится  к  концу - 

Уже  и  там!  -  в  Венеции  пора
Надежд,  и  в  человека  гаснет вера:
- Вселенская  гармония?  Химера!
- А  красота  творенья?  Мишура!

- А  разума  всесилие?  Обман!.
И,  как  деревья  слезы  льют  на  срезе,
«Оплакиваньем»  бредит  Веронезе,
Но  «Себастьяна»  пишет  Тициан.   
                1986 г.


*Козимо  Медичи – первый  Великий  Герцог  Тосканский.




                * * *
                Анатолию Богатых.
И  странен  был  заезжий человек…
Случайная,  тревожная  улыбка 
Его – напоминала мне  оскал,
Хотя  в  ней  что-то  детское  сквозило,
Как  и  во  взгляде.  Этот  человек…
Ровесник  мой,  он  старше  был,  чем  я  -
Его  душа  мою  переросла,
И   души  многих,  и  была  больна,
И  странен  был  заезжий  человек.
Была  больна. «Типичный  сумасшедший!».
Или  поэт,  в  забытом  смысле  слова,
На  выбор,  тут  уж  кто  как  назовет,
А  суть  одна – стремиться  к  высшей  цели,
Недостижимой,  стать  почти  чужим,
Почти  изгоем  и  почти  шутом.
И  мне  тогда  казалось – он  смешон,
Дурацкое  притворство  и  пижонство,
Юродство  это,  вовсе  не болезнь.
И  я  еще  не  знал,  что  ждет  меня.
                1986г.


      
                Друзьям,  выпускникам   литературного                института  1986года.

На  станции  «Останкино»  сойти
Уже  не  стоит.
И  с  платформы  спрыгнуть
Уже  не  стоит.
И  перебежать,  там,  где  «НЕЛЬЗЯ!»,
Через  литые  рельсы
Уже  не  стоит,
И  уже  не  стоит
По  улицам,  еще  покорным  сну,
Идти  какой-то  нервною  походкой,
Какой-то  бестолково  торопливой
И  вместе  с  тем  беспечной.
И  не  стоит
Входить  в  тот  дом,  где  не  найти  теперь
Ни  одного  знакомого  лица,
Где  слышно  только  эхо  голосов,
Да  в  коридорах  сквозняки  поют:
«Уже  не  стоит».
Нет,  уже  не  стоит
Ждать  лифта,  подниматься  на  шестой,
Тот,  горний,  тот  обшарпанный  этаж
И  открывать  движением  привычным
Дверь,  за которой  ныне – пустота.
                1986 г.



               * * *

И опускалась  ночь  на  город.
Почти  неслышно  скрипнул  ворот,
Цепь  натянулась,  и,  бадьей
Плеснувшей  в  черноте  колодца,
Сокрылось  солнце. Над  землей
Взошел  щербатого  уродца
Неправильно  округлый  лик,
И  был  ему  равновелик,
Прибитый  к  берегу  теченьем,
Неправильно  округлый  блик.
И  город  потерял  значенье
И  смысл.  Он  исчезал  во  мгле.
И  стало  тихо  на  земле.

Река  припахивала тиной.

Который  век?  Который  час?
В  Иконникове  богомаз,
Устало  разгибая  спину,
Труд  завершает.  Сколько  дней
Он,  щурясь,  горбился  над  ней,
Над  этой  маленькой  дощечкой?
Простой  нательный  образок,
А  вот,  поди  ж  ты,  сердце  жег,
Тоскою  тайной,  человечьей
Томил  и  не давал  покоя,
И  слепотой  грозил  глазам.
Чужим  не  веря  образам,
Он  создал  свой.  К  чему  такое
Усердие,  и  чей  заказ?
Заказ?  Да  разве  ж  в  этом  дело?
Нет!  Так  ему  душа  велела,
Душа,  иного  НЕТ  заказа.
Труд  завершен.  С  дощечки  той
Рукою  влажною  святой
Благословляет  богомаза.

Луна  застыла  над  рекою.

Труд  завершен.  Но  нет  покоя
Душе.  Который  ныне  век?
Вновь  тайной,  творческой  тоскою
Томим  и  мучим  человек.
                1986 г.



ЭМИТАЖ,  ЗАЛЫ  ГОЛЛАНДСКОЙ 
                ЖИВОПИСИ.
Они  пьют  вино,  читают  письмо,  играют  в  трик-трак.
Они  флиртуют,  едят,  музицируют,  пасут  коров.
Коровы  тучные,  меланхоличные 
И  любят  стоять  по  колено  в воде
Почему-то.
А  эта  селедка,
Лежащая  на тарелке,
Написана  так  живо, 
Что  во  рту
Появляется  солоноватый  привкус,
Неправда  ли?
Сейчас  этой  селедкой
Закусит  веселый  толстяк
С  бокалом  в  руке,
А  потом
Он  расскажет  один  анекдот,
Очень  забавный.
Ах,  как  славно,  как  хорошо!
И  только  в  единственном  зале
Нет  ни  веселья,  ни флирта,
Нет  даже соленой  селедки.
Там,  руки  сложив  на  коленях,
Сидят  старики.
                1986г.



                * * *

И  город  без  лица,  и  тело  без  души.
Душа  упразднена,  и  правильно,  конечно –
Не  стоит  тосковать  и  верить  в  миражи,
И  за  полночь  не  спать,  и  помышлять  о  вечном.
И  город  без  лица,  и  древний  храм  без  свеч…
И  нечего  спасать,  и  нечего  беречь.
                1986г.