Пролог2013 к роману Миледи и все, все, все. Часть2

   Начало в Части 1.
 http://www.stihi.ru/2013/11/05/7582      
                .           .           .
...Эстер гибка, как кошка: позвонки
позволили б за  круп  себя  кусать ей
(начхать ей на балетные станки!).
А сёстры –  колобки,  что в сфере задней,
что с фронту, где жиры многоукладны.
И в талиях-то  не  были тонки,
а в бюстах – вовсе станут необъятны…

«Кузинам без тебя все дни горьки.
Эстер, скорей»! – двоюродные братья
с сестрой помчались наперегонки.
Девица раскраснелась, а ткань платья
пикантно липла к телу. Уголки
и впадинки отпустят ли  обратно
гладь шёлка, что поправить не с руки?
А в  мыслях  потаённых, дева, с  кем ты?..

…Немногие идут на риск аскеты,
для сластолюбца ж блуд – порочный круг…
Епископ новый, глядя из кареты,
дал кучеру команду «стоп» не вдруг.
Ликёрами своими виноделы
едва ли так сознанье опьянят.
Черты лица и стройность юной девы,
пленив того, кто был самонадеян,
вогнали в кровь самцу сладчайший яд.

Глаза – сапфиры? Губы, как гранат,
а зубы, как белейший рафинад?
Эпитетов подобных будет мало,
чтоб стать причиной сладкого дурмана.

– Уж в лести-то меня не обвинят, –
епископ стал ловить девичий взгляд. –
«Пан иль пропал? Какая ж нынче фаза?
Героем стану драмы или фарса?
Достоин сей бутон моих рулад, –
граф случай просчитал под свой уклад. –
Давно  не получал столь щедро шанса»!

Самец от восхищенья аж вспотел:
– Мой свет, да вы – сокровище Прованса!
Коль в мире мало од о красоте,
пополнить их число готов про  вас сам!
За то, что возвеличил вас авансом,
за то, чтоб вас вовек не расхотел,
мы выпьем! Вас включу в состав гостей.

В честь вас банкеты будут и концерты,
        а я по красоте гожусь в эксперты.
На вид вы слаще, чем мои десерты.
Ваш блеск – не только юные лета!
Вас устно расхвалить – попытки тщетны.
От взора глаз растает мерзлота!

Цвет губ… благоуханье изо рта…
Не слышал я, что семьи многодетны,
в которых есть такая красота.
Скорей всего, что вы для нас – одна,
причём не безнадёжно холодна.

Пусть мною в наготе вы не воспеты,
совсем на вас одежда не плотна.
Вам скажут слуги Божьи и эстеты:
легко вы с головы до ног одеты.

Мне кажется, озябли на ветру.
Быстрей в карету! Я вас разотру.
Нельзя такой беспечной быть, как дети.
– А ну без рук, не то я заору! –
опешила Эстер: не околеть ли
ей лучше на ветру, чем стать в карете,
похожей на крысиную нору,
второй за сутки жертвой, или третьей. –

Вы кто? Не догадаться мне самой.
– Озвучить не спешит толпа сан мой –
я сам его озвучу вам в карете.
Чем бегать, греясь, с местной пацанвой,
не лучше ль вам сейчас укрыться мной?
– Вы, сударь, мне ни муж, ни свёкор! Грейте
кого  другого  глупого в карете!..
Что делать?! Ослепить… в глаза слюной
и скрыться, не дослушав комплименты?
Но, жаль, от слуг не  спрятаться  в кювете…
Прикинувшись расслабленной струной,
Эстер заулыбалась, как кокетка:
– А не тесна ли будет нам каретка? –
и тут быстрей кобылы коренной
на скачку перешла и визг дурной. –
Я вам не кривоногая субретка!
Я резвая! Не суйтесь вслед за мной!..
– Такие попадаются нередко.
А ну, за ней, за  девкой  озорной! –
опомнился епископ. – Взять живой!..
            .         .         .
Что ждёт мышь у кота в раскрытой пасти?!
Себя не помня от такой напасти
(страх послужил ей лучшей тетивой),
Эстер летела, сердце рвя на части,
от спутников епископов долой…
Лес девушку укрыл. Утихли страсти.

Над речкой зацепившись подолом
за жердочку моста – где ж равновесье! –
беглянка, огражденье сбив бедром,
трагически слетела в поднебесье,

красиво отражённое в воде –
захлёбываться горько даже в пресной…
«Не всплыть. Уже  лягушки  в животе…
В карете гибнуть было б интересней», –

пришла мысль на последней уж черте.
Шанс выплыть, плохо плавая – и где!
в бездонном жгучем омуте! –  нелеп был.
Трагедия страшна и случай туп.
И кто бы отслужил когда молебен –
потом, когда бы выловили труп?..

…Дрожа от ключевой воды всем телом,
Эстер пришла в себя на берегу,
и голос, словно он звучал в мозгу,
переходя от шёпота на тенор,
вещал ей, разгоняя страх-тоску.

Вникая в то, что вторглось не как звуки,
Эстер поковыряла пальцем в ухе,
но голос был высок, не шёл «ко дну»:
– Вовеки не утонешь ты от скуки,
иль водной обречённости копухи,
равно как не утонешь за вину…
А муж твой не умрёт от раны в брюхе –
она лишь  померещится  ему,
когда бойцу в  глаза  я загляну…

Впредь ни по льду зимой, ни жидким летом,
какие ни зазвали бы мужи,
одна не  подходи  к чужим каретам.
Не лишь с ногами – с  головой  дружи!
Проезжих не дразни своим балетом…
Проститься поспешила ты со светом?
С водой глотались жабы и ужи
впервой-то без  последствий  – не тужи…
Отчасти убаюканная этим,
бедняжка огляделась – ни души…
             .            .            .
Вкус ревности и горек, и полезен,
ведь с ревностью из кожи  вон  мы лезем.
Близ ревности – чувств ярых ассорти?
Где ревность, там и привкус остроты.
И ревность – панацея, как ни странно:
в душевном всплеске с каждой новой раной
она вновь выступает супротив
привычной отстранённой суеты,
пассивной  созерцательности  равной…
           .            .            . 
Держащий ухо каждое востро
мужчина не всегда – за домострой…
Дарящий вкус любви –  сам  молодчага,
и  дама  не ворчит: «Козёл – крест мой»…
Вкус флирта деве сладок лишь до шага,
пока не в курсе дел «народ честной»…
Девчонке сласть, как дворянину шпага…
Да разве, ради родственного блага,
чтоб летом стало слаще, чем весной,
уйти в луга, нарвать (пусть ест бедняга)
горсть ягод для сестры не повод в зной?
Неслись сестрицы, как глаголет сага,
по лугу вместе, или по одной
в режиме полубега-полушага…
– Эстер, располагать так  быстро  мной
согласье вам не дам. Я не служанка.
Вам поле – для бегов, а мне – лежанка.
– Мадлен, я всюду с вами, как с родной,
а вы отстали. Вы же – парижанка!

– В вас резвости побольше площадной!
Не только юность  пыл  дала шальной.
За сельской  мне  ль угнаться?! Ух, и жарко!..
…Какая тут клубничная лужайка!

И, кстати, о клубничке. Уж за мной
не заржавеет. Вы не горожанка,
не знаете, как трудно с пользой мой
вопрос  там  разрешить… не озорной.
Я в собственном соку. И не рожалка.
Но брак – моя мечта! Где ж  цезарь  мой?!
Троюродной сестре ведь вам не жалко
раскрыть  то, что непросто мне самой…

Мне б  замуж,  под фатой ли, под чалмой,
а всё – никак! Проплакала все бельма,
не став ни фавориткой, ни женой.
Не то чтоб выйти замуж я робела,
иль предо мной  соперницы – стеной…

Нет, просто наобум не сыщешь перла.
Судья ли я парижским кобелям?..
Да я бы под хвосты им  шпаги  вперла!
В Париже, где достал меня бедлам,

не сыщешь для замужества ни пэра,
ни тех, кто ко двору, или к дверям…
Эстер, а что вы скажете про Пьера?
Имею на него я виды впрямь.

Когда бы Пьер в моём был доме вечно!
С таким бы сразу на венчанье в храм,
чтоб самая большая в храме свечка
была в моих руках. Мне б  всё  к рукам!

Познать бы всё и вдоль, и поперечно, –
зажмурилась Мадлен. – Плоть безупречна.
Пьер не  чета  парижским ходокам!
Девчушке с гостьей дружбу б поберечь, но
Эстер вмиг напряглась: – Храм не местечко,
где с вами встать достоин рядом хам,
с которым будет вам к лицу уздечка.

Пьер, с нашей точки зрения, не хлам.
Не двор монетный, но и не аптечка, –
у девушки вдруг ёкнуло сердечко,
где гостья нарвалась не неприязнь, –
Для женщины… в мужской манере казнь –
вот вам весь Пьер, ходячий ваш соблазн!
При виде Пьера тут у  многих  течка.
Он может из себя представить нечто,
хоть с виду – дед, впадающий в маразм.

Но женщине всегда мозги запудрит…
– Себе он позволяет в меру  блуд, нет?
Кто ж чаще поддаётся на соблазн?
– Конечно, Пьер! С него-то не убудет.
     – Выходит, он могуч?!    – Почти в  гробу дед, –
селянка спохватилась. – Слух возник:
достаточно, мол, остр он на язык.
Назойлив. Неразборчив. И картавит…
– Солидный он имеет  неспроста вид…
– Да, что-то в этом роде. Толстопят.
– Он  что ли дед? Лишь чуть за двадцать пять!
Одна лишь борода его и старит.
– К тому ж он ловок ею  вшей  цеплять
со всех окрестных шлюх простолюдинок.

Но чаще всех он метит вас, блондинок…
– Не  коршун  же, таскающий цыплят.
Кому злодей, кому и эскулап.
– Но к каждой свой подход… и поединок.
Подходит, как вахлак – груб, косолап…
А после остаются: пар – от льдинок,
от искорок – огонь, от стерв – зола…
Прислушавшись к себе, Эстер взошла
на уровень той женственности смелой,
с которой начинается путь зрелый:
«Как быть с самой собой мне, угорелой?!
Иль это ревность, что подобна злу,
иль Пьера, как ни странно, я люблю»…
               .            .            .