И т. д

Обшарпанные стены обступали двор-колодец со всех четырёх сторон, словно хотели выжать из него жизнь, висевшую на деревьях последними жёлтыми листьями. Осень, казалось, затянется навечно. Это небо, как обычно серое, как обычно сулившее затяжные дожди, как обычно испустило глубокий тяжелый вздох над медным куполом Исаакия. На мгновение купол чуть блеснул, улыбнулся небу в ответ. И снова замер. А вокруг время вновь потекло, покатилось, закружило город в рутине пасмурных дней.
Новая рабочая неделя дала ход новым, совсем не отнесённым к рабочим моментам, мыслям.
Почему-то именно осенью люди решаются что-то менять. Это «что-то» у них, конечно же, не выходит, или выходит, но через.. в общем, не совсем так, как положено. И далее идут баллады об осеннем сплине, всепоглощающем и раздирающем сознание, подобно разъяренному хищнику, или проникающем в сознание тупой глухой болью и т.д. В общем, не без доли пафоса и уничижительной жалости к самому себе.
Ну, как представляет себе общая масса людей её возраста, а тем более – немного помладше. Буйство гормонов влечёт за собой буйство красок или полное их отсутствие.
Ей уже не было дела до того, как это состояние воспринимают другие, и как бы это расценили специалисты в определённых областях. Сейчас она верила – его просто нет. Есть то, что, в конечном счете, окружает. Она медленно, по кусочку, истинно садистски убивала небольшое красное яблоко, которым с утра угостил коллега, и не спускала глаз с огромного спокойного купола Исаакия,  что виднелся из окна рабочей кухни.
Она почти никогда не была одна. Её всегда где-то ждали. А она почти всегда шла. Лишь бы что-то изменить, что-то исправить, окружить себя людьми  и почувствовать себя защищённой. Её голова всегда была забита воспоминаниями о ком-то, а телефон забит кучей нужных и ненужных контактов и забавных смсок про енотиков, на которых она так помешана.
Она была из тех, кто никогда не повзрослеет в своём стремлении жить.
Она не была дурой, не была лицемеркой, не была ханжой, хотя и отличалась порой излишней застенчивостью с занудством вкупе. С большинством людей вела себя так, как будто они её старинные добрые друзья, с которыми можно поделиться самым сокровенным, мило шутить, говорить правду в глаза или откровенно дико  смеяться,  не боясь показаться грубой и циничной. С определённым кругом людей она могла себе позволить буквально всё. Временами она была совершенно безумна и сумасбродна, временами ей всего этого очень не доставало, впору было поставить клеймо «синего чулка» и отправить домой, спать в обнимку с плюшевой игрушкой.
И всё же она была собой. И не боялась ею быть. За исключением случаев, когда нужно проявить компетентность по тем или иным правовым вопросам или пококетничать, как подобает юной особе, которая отнюдь не дурна собой. В таких ситуациях она терялась, отключала голову и пользовалась словарным запасом Эллочки Людоедки, добавив к нему пару-тройку своих слов и словосочетаний.
Иногда она была до безобразия нелепой, тормозила везде и во всём. Перебивала, не дослушав. По десять раз переспрашивала, ссылаясь на глухоту левого уха, хотя именно левое слышало гораздо лучше, чем правое. Могла длительное время молчать, в ожидании услышать собеседника, который в свою очередь желал услышать её. И можно ещё целый список привести подобных глупостей, которые она допускала в случае, если человек ей крайне симпатичен. В таких случаях она чувствовала себя полной идиоткой. И вела себя соответственно, но справиться со своей зажатой в тиски натурой не могла. Новые знакомые узнавали об этом в дальнейшем только в том случае, если у них хватало сил и терпения пережить весь этот бред и узнать её настоящую. Что тоже кого-то не вполне устраивало. Но это уже исключительно их трудности.
Этот человек появился в её жизни абсолютно случайно и будто из ниоткуда … Она ровным счетом ничего о нём не знала и даже не собиралась узнавать, но была полностью  уверена - это самая загадочная и  самобытная личность, с кем ей доводилось иметь дело в последнее время. Хотя нет, кое-что всё же знала. К слову сказать, по злой иронии судьбы поля их трудовой деятельности пересекались в одной маленькой, но очень устойчивой точке.
В течение месяца они вели неимоверно дикую и странную переписку, которая попади невзначай в руки психиатров -  сказочно порадовала бы всё современное медицинское сообщество. Впрочем, это можно было сказать о любой её  переписке. Но здесь нарисовалось ещё и нечто мистическое: она повсюду видела знаки, напоминающие ей об этом человеке, а в моменты общения она представляла их обоих в вакууме, под неким куполом абсолютной пустоты вне времени и пространства. В какой-то момент она уже была без ума от его песен - прокручивая их в плеере по несколько раз, запоминала текст каждой из них наизусть. Это страшно пугало, мучительно притягивало и навязчиво намекало, что пора бы завязать. Но жгучее любопытство определённо одержало победу над страхами. До первой встречи.
Тогда-то она поняла, насколько порой боится новых людей, и как это трудно -  быть просто собой. В её растерянности и подавленности он в общем-то мог увидеть всё, что угодно, но в первую очередь в глаза бросалась простота и наивность ребёнка, граничащая с вопиющей нелепостью. На первый взгляд, эта девочка напрочь была лишена каких-либо навыков обольщения. Она совершенно не была похожа на тех жеманных кукол, стопроцентно уверенных в своей неповторимости.
Она нервно теребила края надколотого блюдца под кофейной чашкой, блуждая глазами по кирпичным стенам доселе незнакомого бара. Во взгляде, полном смущения и нескрываемого любопытства, не было и тени сомнения, что девочка впервые оказалась в заведении подобного рода.
Всё, что было дальше – окутано туманом всё той же нелепости, наивного абсурда и ароматом разбавленного с колой виски. Перемещения в пространстве, незнакомые лица, чьи-то раскрашенные на Хэллоуин физиономии, рок-н-ролл со всех сторон, головокружение от звуков, запахов и поцелуев. Впрочем, всё, чего ей так не доставало в рутине серых будней. Её глаза цвета виски хаотично блуждали по стенам желанного ада, периодически останавливаясь на лице этого нового человека, который ей уже казался до жути давно и хорошо знакомым, таким внезапно "своим".
На этом сказка заканчивается. В ней не было ни хрустальных туфель, ни платья, ни кареты. Невероятно прозаично и тем смешно. Время отступления внезапно упало на голову совместно с диким недомоганием, затянувшимся на несколько дней (девочка ведь почти совсем не употребляла спиртного). А принц улетел и не обещал вернуться.
«Принц» сей был из разряда людей крайне провокационной профессии, поэтому, когда он бесследно пропал на несколько дней, девочка не находила себе места, представляя, что этот несчастный может сейчас находиться в каком-нибудь «автозаке», «обезьяннике» или вообще лежать где-нибудь в канаве на окраине города с множеством колото-резаных. Но потревожить столь свободолюбивое существо напоминаниями о своём существовании она не посмела.
Морали в этой сказке нет, как и собственно, чего-либо аморального. Девочка вспомнила о своей позабытой детской мечте и снова стала писать. Нет, она вряд ли когда-нибудь напишет лучше, чем может писать он, ведь для неё это лечение, а для него – дело всей жизни. Но она всей душой благодарна этому человеку за дух протеста, абсурдные мысли и маленькую трогательную драму, родившуюся в сознании из ничего.
Возможно, она когда-нибудь станет лучше понимать людей, быстрее соображать, научится быть сильной, решительной и уходить вовремя. А пока она –  маленький наивный ребёнок, хотя уже и состоявший в серьёзном месте на серьёзной должности. Выходя с работы, она взглядом провожала силуэт купола Исаакия, в темноте напоминавший огромную спокойную голову слона, с облаками-ушами.
В плеере тревожно пела гитара, в голове стучало: «умоляю, пойми –  нет!»
И она понимала. Долгожданные встречи не повторяются.