Пролог2013 к роману Миледи и все, все, все. Часть1

Шарм магии на все есть времена,
но вот патенты… выданы поштучно…
Черна, как туча, ведьма не мила…
«Добавь чертополоха семена.
Дерьмо, как за оградой поле, тучно…
Вот срезанная нынче среди дня
истлевшая, где труп висел, петля»…
Всё выдаст из себя до капли тучка.
Энергию излить – и все дела…
Легли на лик морщины, как липучка,
прибавилась в волосьях седина.

У ведьмы от волнений – потрясучка,
а внучка всё ещё не рождена:
«Самой себе давать ли нахлобучку?
Растила дочь невежду-белоручку –
в помощницы мне  внучка  суждена.

Меж дочерью и мною – уж стена
неведомой ей тайны. Яйца в кучку
и впрямь класть ни к чему – ничья вина…
От схваток превращается дочь в злючку.

Должна рожать до петухов она,
иль получу от Князя Тьмы я вздрючку.
Лишь до рассвета я помочь вольна»…
Истёрла ведьма змей сушёных в мучку
и в зелье подсыпала, в ночь варя…
Дочь ведьме родила здоровой внучку –
малютку словно  дьявол  изваял!

Младенцу бабка глянула на ручку:
«Гадать – не срок, предугадать – успей!
Прекрасна внучка! Лик не в тягость ей.
Пожалуй, назову её Эстер»…

…За окнами река и берег с ивой,
старинной – ствол навеки в землю врос.
В дупле сам чёрт брал мзду за перевоз –
чёрт, узнанный лишь  ведьмой  небрехливой…

Красавица Эстер (в  кого  – вопрос)
спокойной родилась и некрикливой.
Её уж представляла бабка с гривой
распущенных сверкающих волос.

Любуясь внучкой, ведьма тайной главной
сочла шифр родословный: «По глазам,
по всем чертам лица и там, и сям,
отец ни ангел, ни земляк плюгавый.

Людишки намекнут, грозя огнём,
папаша, мол, никто, как сам Лукавый.
С рогами и башка, мол, кочаном…
Мне б, ради внучки, парочку регалий…
Займусь подбором слуг, но  кучер в нём
стать должен верным псом без нареканий»…
Хозяйка изогнулась вдруг червём.
Вонзившийся в мозг голос был на грани
свербящей боли, вызвавшей чиханье.
«Эстер грозит опасность.  Спрячь её!
Я чую  инквизиции  дыханье»…
             .          .          .
Судьба гоняла беженцев, как скот.
Былая гордость таяла, как гордость
Супруг побил  отчаянья  рекорд.
Измученной жене обрыдла строгость
походной их судьбы, ведь в чреве – плод.
Конфликты с гугенотами за год
в  войну  переросли, плодя жестокость.
Католиков семью  в один заход
враг выгнал из поместья. Срок  истёк: гость
из чрева стал на свет проситься так,
как будто он безродный был простак…
               .          .          .
…Когда жена от боли вдруг завоет,
муж стиснет зубы: не ему трудней.
Им выпал час пути  предгрозовой от
исхода из чащобы  до людей…
Дождь с ветром был порывист, словно зверь.
Заполучив струю дождя за ворот,
муж тоже барабанить взялся в дверь.

Дом первый был попавшийся. В ночь, в холод
начавшиеся роды у жены
давали исключительнейший повод
вдвойне нарушить кодекс тишины:
– Я – шевалье, но сил мы лишены.

Мы – беженцы. Бежать есть повод с юга.
– Входите поскорей. Ну и ветрюга!
Как знала, вскипятила чан воды.
Вам очень повезло: я – повитуха
и всякие видала животы.
– На случай я с собою прихватил
серебряных монет.      
                – Звон не без стука?
Вы вовремя. А роды в ночь – мой стиль…
                .          .          .
– …Несу вам запеленатое чадо
на прокормленье к мамочке в постель.
Опять насторожились, как ежата?
Вас со здоровой дочкой! Новостей
пока иных вам незачем и  ждать-то.
Вы имя подобрали ей?               
                – Эстер.
Невольно ведьма вздрогнула и даже
вгляделась недоверчиво в гостей.
Два  дня  в ней подозрительность на страже,
как внучка родилась – всех девок краше.

В глазах у ведьмы – блеск, в душе – сплошь мрак.
Из замыслов извлечь бы плод последствий!
«Простое совпаденье или знак?
С кем внучке безопасней будет в детстве? –
задача и для  ведьмы  впрямь трудна. –
Своя Эстер прекрасна, как луна. 

Чужачка  тоже  с виду миловидна,
а мать её незлобна и умна.
Отец, само собой, не сатана,
однако ж не чурбан и не повидло»…

Кто с этих пор  она – ткач? дровосек? –
коль будущее – мир хитросплетений»?..
…Под утро дом уснул – сморило всех.
Лишь ведьме не до сна. Неслышней тени

она прокралась с внучкой на руках,
чтоб ею подменить дитя Прованса:
«Не дай, Князь, что почуять гостю в снах!
Проснётся невзначай –  убью  засранца»!
Сомненье не давало разобраться
ей с собственной душой. Не к месту шаг
был лишний сделан дальше, мимо люльки.
Упала тень на стену, как рогульки.
Впрямь образ  чёрта  – в кошкиных ушах…

Для ведьмы шаг тяжёлый, но насущный.
На миг лишь стать уместно малодушной.
Чтоб выжил на ином этапе род,
быть нужно, пусть её ломало, ушлой
и будущее строить наперёд…

Ей не до фамильярных отношений.
Оценят суть не только ловкачи.
Кощунственную акцию в ночи
никто пресечь не смог. Всё в этой сцене
так гладко б не прошло, не промолчи
малютки сразу обе при подмене…
За домом в иве ухали сычи…
               .          .          .
…Растроганный заботой провансалец,
в улыбках с благодарностями скалясь,
хозяйке за супругу и за дочь
готов был петь осанну день и ночь.

Неловко  ведьме при таком трезвоне
(сама в долгу пред ними априори).
Мерси двойное выслушать ханже
пришлось от постояльцев  поневоле.
– Припрячьте деньги. Вас теперь не двое, –
ответила она. – Ваш путь блажен.

Заменят деньги слуг вам и пажей.
– Мы многим вам обязаны. Надеюсь
полезным стать хоть в  чём-то  госпоже.
– Вы оба и родившийся младенец
пришлись мне очень даже по душе, –
хозяйка улыбнулась до ушей. –

Я не из жадин и не из лентяек.
Услуги? С вами всю мою возню
сочтите добротою без утаек.
Езжайте, с вас я денег не возьму.
Мой ослик – вам обещанный подарок.
Поберегите  дочку и жену…
            .          .          .
…Сопя, едва не сталкиваясь лбами,
друг к другу прижимаясь белым днём,
ловцы с сетями и кузнец с цепями –
все в страхе ждали ведьму за углом…

Никто бы не рискнул соваться в дом,
пока она была хозяйкой в нём…
…Есть! Мимо не ушла от них транзитом
чертовка на метле под облака
Скрутили и намяли вмиг бока.
Прибывший по доносу инквизитор

храбрее всех орудовал крестом,
читал молитвы вслух, хоть и с трудом,
покуда ведьме связывали руки.
Грозили враз церковным ей судом
за порчу и за все другие трюки.

Дочь с внучкой брать не стали на поруки,
а взяли вслед за ведьмой и – в подвал.
Отмазаться ль от ведьминой им славы?!
Никто не увернулся от облавы.
Никто из них надежд не подавал
уйти от неминуемой расправы.
Моральные, физические травмы –
рутина дознавателей. Приказ.

У ведьмы первой пыткой выжгли глаз.
А дочке, не давая ей лекарств
от нервного расстройства, день, ночь, сутки
показывали труп её малютки,

что голодом была умерщвлена,
пока вменялась женщине вина.
С ума сошла бедняжка пусть не сразу,
но мэтры пыток были под шофэ
и дали финиш внятному рассказу…
…И вот настал день аутодафе.
К помосту ведьма вышла без гофре,
но с шуткой на единственную фразу:

«Семь нянек-стражей, а дитя – без глазу», –
смеялся вместе с ней здоровый глаз…
Мольбами устремилась ведьма к Князю:
«Как ведала, беда со мной стряслась…

Нас с дочкою  костёр  ждёт. Безнадёга.
Клянусь, что до последнего я вздоха
сумею палачам своим дерзить!
Князь, радуйся! Эстер-то будет жить»!..
                .          .          .
…– Упрёк твой из разряда безраздельных.
Бросая мне упрёк, как неврастеник,
ты ждёшь, чтоб мы о жертве порадели,
а мой приём граничит с красотой, –
весёлый дворянин, хорош собой,   
товарищу внушал: – На самом деле
Анри не крыса. Я не крысобой.
 – Я зряч, Пьер, и далёк от заблуждений.
За долгие минуты наблюдений
я понял: с ним сражаясь, как с соплёй,
его б убил ты  щепочкой  зубной…

Уж коль к пощаде выведет путь терний,
хорош в дуэли произвол любой…
Как кровь ни шла б, а члены ни хрустели,
считалась белой кость, кровь – голубой…

Как только Пьер добился сходу цели,
друзья под впечатленьем от дуэли
направили коней на водопой.
Хоть и нашлось победных вдоволь перлов,
не гладко шла беседа кавалеров.
   – …Анри претит не  желчной  худобой.
   Претит язык, сравнимый со стопой.
   – Амбиции свои удостоверив,
   рукам не доверяя, но… в сталь веря,
   и дружеский отвергнув мордобой,
Пьер, слишком ты жесток был к пустомеле.

– Подначивали нас и вот… «уели».
– Анри нас  провоцировал  с тобой?
Ты мог не доводить бы до дуэли?
– Нахальней в одиночку, чем толпой,
имел он два клинка на портупее.
– Ты скор, Пьер, как всегда, был на убой.
– Лишь  шерсть  ему я срезал над губой.
Мои манеры разве подурнели?

Иль у кого-то шанс был отступной?
Кто шпагой обзывает нас скупой,
тот шпаге  сам  не даст свободу в теле.
Поэтому пускай ведёт бой с тенью,

шагами шпагу меряет в длину,
иль где-то тренируется в хлеву,
шлифуя свой клинок свинячим салом…
Ты выглядишь подавленным, усталым.
– Дуэль, чай, не турнирное ревю.
Мы едем не с прогулки. Я реву
от жалости к Анри. Он был не старым.
– Он жив. Я от твоей хандры сблевну!
– Ты, Пьер, дуэль навяжешь и бревну.
– Смерть избранным нести, как пенис дамам,
привык я и с пути не отверну.
– Не ты ль был дуэлянтом первозданным,
взвалив тем самым на себя вину
бессчётных подражателей?    
                – Езда нам
затратней, чем дуэль. Как  сталь, звеню!
Тебе привычней звоном быть  хрустальным?

– Тебя, пока ты шпаги раб, ценю
за то, что не даёшь ты слабину
ни с  гением  дуэльным, ни с бездарным…
Со знатью не считаешься – ну-ну! –
тем паче не прощаешь голоштанным.
– Ты что из двух считаешь больше странным?
– Подобен ты медведю-шатуну.

– Скажи ещё, похож на сатану!
– Вновь дух твой выше  разума…  со шрамом.
Отставших по уму… я  век  тяну, –
соратники и в значимом, и в малом,
управившись вдвоём с большим кусманом,
друзья  вином  запили ветчину.
– Дружище, я для многих стал кошмаром.
Я чаще всё дырявлю, чем чиню.
Я б мог покончить с ним одним ударом,
но этого не сделал. Почему?
– Спонтанная дуэль. Пьер, ты и старым,
и  новым  нёс приёмом смерть ему.

Играя с ним, ты наслаждался местью.
Хотя не заколол, но вместе с тем
чуть ранил, чтоб не сдох он там в предместье.
– Я видел трёх непрошеных гостей –
собак бродячих, падких до «костей».

– Но в чём причина поединка чести?
– Он дурно отозвался об Эстер,
назвав её оторвой среди бестий.
Его я проучил, чтоб не свистел…
            .           .           .
Где в чём граничат лик и образина
в единстве составляющих частей?..
Два слоя красоты (и оба – сила!)
мир внешний и мир внутренний Эстер.
Она украсит праздник и постель.

Краса Эстер была необъяснимо
для многих притягательна. Ханжа
назвал бы это  колдовством,  вестимо…
Эстер, годами с младшими дружа,
сама в невесту вымахала зримо…

Пьер – яркий шевалье, кумир, душа
вздыхательниц местных, ехал мимо;
красотку возле братьев углядел
и резко отвернулся от Эстер:
не  дай  Бог, глянуть взором подхалима!

Девицу покоробил этот жест –
не  самый  ей приятный образ быта.
И в  будни  каждый раз, и в дни торжеств
(ну,  что  возьмёшь с красавца-паразита!)
он с нею поступал так нарочито.

Пьер девушке невнятно (бу-бу-бу)
приветствие  вернул необразцово.
Бедняжка закусила аж губу
и вспыхнула лицом ещё пунцовей…