Стук в дверь

                Стук в дверь.



                Это – резкий ночной звонок или стук в дверь.

                А. Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ». Т.1.


                Полупустая квартира...
          Бедность в старообойном халате
          В пространстве кухонно-индивидуального мира
                Вперемешку с матом.
          Григорий... ребёнок - глаза-огоньки,
                Четыре шаловливые руки,
                Любопытство в пытливой душе,
                Не мерившей слова-костюма –
                Клише.
          Интерес: почему всё так ярко и живо?
          Почему мы живём?? Почему всё красиво???
          Жажда тронуть руками железную штучку,
          Сдвинуть всё, посмотреть в деревянный шкаф –
          К миру тянутся детские хрупкие ручки,
          Связки тянутся – к выражению лица.
          Крик восторженный – разноцветный лепет.
               Мир... осенние деревья... речка...
              Вдалеке коробки хрущёвских домов,
               Неба старый линялый покров...
             Жизнь сквозь толстую стену общества
           Отречение близких, не признавших родича,
                Скат по наклонной
                - К одиночеству,
               Многочисленные пророчества
                О скорой гибели семьи –
                В тени.

                ВЛАСТНЫЙ СТУК!!!

                Любопытство взяло ребёнка –
             На пол кинулась импортная игрушка,
         Взгляд огнистый – от мультика об оленёнке,
                Оставляя его – равнодушию.
           Отец нахмурился. Спросил: «– Кто там?»
               Ответили непонятные слова – 
                «–Соцслужба».
                «– Мы к вам» – Снаружи.
                (О, Человечество!
          Похвально незнание в нашем Отечестве!)...
 
         Открыл им отец, сам не свой в выражении –
         Нож бандитский, вонзившийся в линию жизни –
         Стук надменный. Вошли две женщины,
         Хулиганским ножом нахально впившись…
         «– Социальная служба» – одна объявила
                Сухощавая и морщинистая.
        Краска светлая жёсткой безвкусной укладки,
           Строгой линии тёмный осенний костюм –
        Ей бы зэчек заталкивать в пасть «авто-зака»,
            Не вдыхая изломанных судеб парфюм...
              А вторая – весёлая, полноватая
                Жизнелюбка, ценящая свободу.
          (Но свободу – себе, разумеется, сладкой,
                А не – вымышленным уродам).
         «– Документы» – голос безвкусного шелеста
                Сухощавой.
                Взгляд на Четырёхрукую,
        На Григория – равнодушно, как будто и следует
              Быть безглазой Госпожою-Разлукою,
                Видеть страдание безответное,
            Слёзы, грусть, разлучение с близкими.
            За погибель души – зарплата денежная,
             И в груди – убеждение необходимости
             В расслоении сердца, души коверкании.
             Возраженье до крика… Строгий выговор,
             И в лицо – декларация с синей печатью –
            Сник Григорий, как будто воздух вынули
             Документной иголкою с синей печалью.
           «– Как вы можете???!»
                «– Можем…»
                «– Какое бесстыдство у нас!
           Ей нельзя в интернат!»
                «– А вот это – не к нам.
                Есть приказ».
           «– Да не бо-ойтесь! – вступила полнолицая –
           Будет там хорошо ей…»
                «– Ну-ну… ведь она
           Там погибнет».
                «– Да что-о вы сгущаете краски?! –
                Колобок-соцработница улыбнулась. –
                В интернате нету такой опасности…»
                Но, взглянув на сироту –
                Заткнулась.
            (Нет, не стать ей нормальною в интернате –
                Разве что в психической палате).
                ...Четырёхрукая напряглась… –
            Что-то хмуро как смотрят тёти,
                Непонятно затряслась
                Неизвестному в угоду.
            ...Дальше – больше… жильё не удовлетворяет
                Нормам ГОСТ-а о воспитании сирот.
                И – соцслужба постанавляет:

                ЗАБРАТЬ.
                СИРОТУ.
                В ДЕТДОМ.
 
           «– Почему???» – всполошился бледный Григорий,
                Возмутительно духом-огнём полыхнув.
           Не имеете права!
                «– Минута на сборы» –
                Равнодушный ответ на семью холонул.
           «– Есть приказ. Я уже в сотый раз повторяю» –
                Сухощавая глянула на Григория.
           «–Но она не захочет!»
                «– Ничего не знаю.
            Есть приказ. Я уже в сотый раз повторяю» –
              Как стена сухощавая. Как заговорено
                Повторяла своё заклинание века:
             Всё приказ, приказ, приказ да приказ…
             Приказ: искалечить маленького человека,
                Напичкать в него с десяток зараз.
             Приказ: разлучить. Приказ: расстрелять
                Равнодушно строгает души,
                Ввергая отдельную стать –
                На дно равнодушия.
          Приказ! Ты – чиновник! Ты – Покровитель!
              Печатно-бумажный и строгий доспех.
                Сулишь ты восхождение, гибель
               И – Планово- Статистический Успех.
                Ты бункер, в котором опасности
                Пережидает Добро и Зло.
              Ты – оправдание перед гласностью
                Мудрых судейских львов.
                Ты – оправдание огнемёту
                Шваба, палившему Украину,
                Энола-гэевскому самолёту,
                Опустошившему Хиросиму…
              Григорий вздохнул, проигравший
              С сухощавым законом о сиротах.
         А восстань? Выпей крепкого спирта восставшего,
               Справедливо ногою затопав??
         Крикни: «Вон! Убирайтесь!! Она – моя!!!» –
            Засветив кулаком в лицо сухощавой,
                Скинув бремя Приказа с себя,
           И сказать сиротке  – «ты – дочь моя.
                Четырёхрукая – но родная». ?!
                И чего?
                Ничего!
               Справедливость у нас наказуема,
               Топится в мутно-сортирной воде.
               На справедливость особо буйную –
                Есть - МВД.

                ...Молча Григорий кивнул
             (Четырёхрукая глянула: что-то не так).
             На руки взял девчонку, что-то шепнул,
                И... тётке полненькой передал.
                Плач… «Успокойся».
                – но слёзы сильнее
          Льются, и тельце из равнодушных рук вырывается –
              К свету… к отцу… к детству… к веселью… –
                С солнышком поиграться.
                Полная держит, будто зверя,
                Рвущего путы в свободу –
               Четырёхрукую. К двери, к двери –
                Приказу в угоду –
                Сухощавая помогала.
             Брань… «А ну-ка!»… «А ну успокойся!» –

            .......................................

               «Ну помогите – чего вы встали?!»  –
                Это Григорию. Но  «– Не бойся…» –
                Тихо сказал девчонке Григорий
                Голосом – стоном обрубка сердца,
                Бормочущего слово: «Горе»,
          Прежде чем превратиться в земляное тесто…
          «– Да успокойте же вы её!» – заорала одна из них,
              Смахивая кровь с рассечённой щеки,
             Сжимавшая рвущуюся заразную природой,
                Сжимая четыре руки.
              Григорий шагнул и… обнял девчонку –
              Застыло сердечко в тёплых объятьях,
                Забыв про холодную кожу тёток,
        Пыхтящих в искусстве насильного обладанья.
           Объятья – незамеченные в нашей жизни,
         Объятья семьи, на другие семьи не похожей –
               Застыли в скульптуре «На границе
                Истинного и Ложного»,
                Где не означен курс ветров
                Для устойчивости души.
                Где то звонкое: «Всегда готов!»,
                То прожитое: «Жить не по лжи!»
              ...Две соц-работницы хмуро молчали
               Всклоченными птицами после драки.
                Их одежды торчком торчали,
                Словно лохмы у забияки.
               (Нелегко было драться с жертвой,
            Расставаясь с привычным установлением:
              ПОСЛЕДНИЕ ДОЛЖНЫ ПОКОРЯТСЯ ПЕРВЫМ.
              ТОЧКА.
                И 
                –  НИКАКИХ
                ИСПРАВЛЕНИЙ).
                У сухощавой скривились губы,
              Видя шёпот, объятия, слёзы двоих.
                Полноватая ругнулась грубо...
                И в обоих зазвучало слово:
                «Псих».
            Что понять недотрогам обыденности,
          Необлапанным осколками сброшенной бомбы,
             Не знающей слово: «бдительность» –
           От вечернего платья или тюремной робы?
           Соц-службистка прикинула: выходные ж
    Через день! – отдохну-уть бы! Посмотреть телевизор!
           Сообразить на квартиру! Ждать отпускные!
          Нагадить в карман какой-нибудь Машке-Лизке.
            Но – перед глазами картина раздражает,
              Словно Шнуров – приличия оскорбляя:
                Мужик уродину обнимает,
                Нормальное попирая.

        ..........................................

          «– Ну всё! Нам пора!» – как окрик: «–Хорош!» –
                Разрывом узла объятий был.
          «–Я буду с тобой» – Григорий (Сладкая ложь
             Сильнее, чем горький правдивый пыл).
                И снова – холодные руки...
                Уносится жизнь сироты
                Рабыней из тёплого круга,
                Разрушенного властным стуком –
                Последней Бомбой Войны.

        ..........................................

                Полупустая квартира...
          Бедность в старообойном халате,
          Благоухающая духами сортира,
          Слушающая музыку бед, музыку мата…
          Григорий – один… Молчание голоса.
          Душа – расстрелянный швейцарский сыр –
          Сочится из рваных душевных дыр
                Страдание тихо-тихо
         Без гневных порывов, без злобных сатир
           На тех, кто устроил пришедшее лихо.
               Хлопок закрываемых дверей,
             Скрывших в безвестности тишине –
                Четырёхрукую сироту,
               Словно живое – в гробу...