Лизонька

Ещё совсем рано. Слышно, как в кухне  в кромешной темноте Лизонька ставит самовар. Толстое лезвие ножа с треском щиплет сухую лучину, гремит крышкой ржавая, почти прогоревшая  корчага с угольями. Свет Лизоньке не нужен,все движения выучены за десятки лет. Рука точно ныряет в тёплую печурку за спичками и вот  в трубе начинает гулко гудеть. Самоварная нога от тяги  дребезжит по коронке и постукивает в такт стареньким ходикам.
Скоро по стенам начинают плясать отсветы пламени от затопленной печи.
Лизонька ставит на шесток чугунок с картошкой и садится за стол.
За окном ветер растаскивает занавеси ночных туч и небосвод над домом понемногу начинает светлеть.
- Паша, ПАушка, - зовёт Лизонька, ототвигая пёструю занавеску. - Выходи дружок, самоварчик скипел, чаёвничать будем.
На её голос  из угла почерневшей оконной рамы по паутине семенит пузатый паук. Выползя на середину, он останавливается, раскачиваясь на тоненьких серых нитях. Лизонька достаёт из спичечного коробка муху и кидает её в паутину. Паушка голодно накидывается на угощение, высоко поднимая передние лапки.
- Ешь, паренёк. День длинной.
Чтоб оттолнула кожура, она  перекидывает с ладони на ладонь горячую картошину. Горячего руки давно не боятся. Кожа на них ссохлась грубыми морщинами, а для костья горячее только в радость. Беззубыми дёснами отламывает обжигающую искристую мякоть и жуёт, прикрывая глаза...
Лизонька давно живёт одна. Муж у неё лет тридцать, как утоп в болоте вместе с трактором, когда прокладывал дорогу к новым лесопунктовским делянкам.  А через недолго и сгинул сын. Сделалось чего-то с головой, убежал в лес. Сколько не искали - не могли и следа сбить.
Она ждала его каждый день.
Назойливые ветки черёмух под окном спиливала старенькой ножовкой, чтоб далеко была видна главная дорога - когда-то,по ней с большака заходили в деревню  люди и машины.
Лесопункт давно закрыт, дома расселены в село за пятнадцать  вёрст. Только с Лизонькой ничего сделать не смогли.
-Не поеду и всё. Вася придёт, а родная избушка на замке. Куды ему бедолаге с эдакой дороги деваться. Не гоже так...Сын ведь он мне...
С той поры отступились от Лизоньки.  Привезут раз в две недели муки да сахару - живи бабка.
Лизонька с утра наливушечку состряпает или на ржаном сочне картовницу, и садится за стол ждать. Подождёт, подождёт, и идёт в клеть  Васины вещи с места на место перекладывать. Брючки в ёлочку, шерстяные, густо пересыпанные от моли табаком, жилеточка вязанная, сама вечерами вывязывала. А тут свитерок, отцов ещё, в соседнем сельпо брали. Да ведь Вася-то молодой, бывать и не оденё такого. Им молодым всё пофрантоватей подавай.
Пойдёт обратно в дом. У двери в сенях на гвозде сыновняя рубаха висит, Вася сам и повесил. Скинет с себя телогрейку и тёплою прикроет рубашку, словно не рубашка это, а родные сыновние плечи. И снова к окошечку.
Так  день и проходит...
Всё утро у Лизоньки горит нутро. Еле самовар разживила. Даже ножик на пол из рук выпал...
- Слину-то  порато гонит, - жалуется она пауку. - Да меж грудей словно топор втюкнули. Я уж полежу, паренёк, а ты за дорожкой смотри. Как Васенька покажется из-за ростани, ты меня в бок и толкай.
 Толкнул Паушка в бок. Лизонька подхватилась с кровати, ног не чуя- к окну. Васенька сыночек уже к крыльцу подходит. С тем же рюкзачком, с которым ушёл. Рюкзачёк, как новенький, даже не протёрся нигде.
-Ой, ой! - причитает Лизонька.- Лежебока эдакая. Чуть парня не проворонила. Закинула под плат  косу, и откуль только взялась,  и к печи. Самовар  на стол поставила, калитки да пироги. И чекушечку со шкапа достала. За встречу выпить по рюмочке обязательно надо.От радости будто пол-века годков скинулось.
Занёс Васенька ногу за порог, Лизонька к нему.
- Что же долго-то так, сынушко? Все глаза мать проглядела, а ты всё не идёшь...
Ну, садись за стол да рассказывай.
И сама рядом с сыном на лавочку присела. Дождалась-таки...
Васенька за столом ест, а она им любуется. Глаза отцовские, а взгляд дедов. От Лизоньки только волоски- молодые да шёлковые.
- Где ж ты был, дитятко моё?
 Молчит Васенька.
Лизонька прижимает его голову к груди:
- Ты ешь, ешь, ягодка моя. Где бы  да сколько не был, всё равно бы ждала. Мать ведь я, а матери по два века ждут...