Мандельштам...

 Ёске! – взволнованно сказала Надежда, – Ёске! - врываясь прямо в сон о маме и Варшаве, и о каком-то старике, просящем милостыню у костёла, и поэтому на какое-то мгновение ему показалось, что он в детстве, и что его зовет мама, и он ответил на идише:
- Вус?
- Что это? – сказала Надежда ещё взволнованнее, звонко ставя перед ним стакан горячего чая в ржавом подстаканнике. – Что это?
На мгновение Варшава, тихая, спокойная, парадная и вкусно пахнущая субботним хлебом, ещё удерживалась, но сознание уже возвращалось в это время, в эту квартиру.
"Я вернулся в мой город, знакомый до слёз..." – вспомнил он и поёжился от чувства, что врал себе, когда писал это, и горькая мысль посетила его, что о Варшаве-то - ни строчки.
- А, это... – увидел он листок в руке Надежды, – это ночью написал... это новый язык, надо бы Анне Андреевне показать. Это тебе не мои споры с Хлебниковым, это новый язык.
- Это бред, – бесцеремонно сказала она. – Ты сходишь с ума, это сущий бред... Бред человека, которому некуда деться ни от себя, ни от эпохи – кроме как в сумасшествие. Это кошмар, заключённый в слова:

Куда мне деться в этом январе?
Открытый город сумасбродно цепок.
От замкнутых я, что ли, пьян дверей?
И хочется мычать от всех замков и скрепок.
И переулков лающих чулки,
И улиц перекошенных чуланы,
И прячутся поспешно в уголки
И выбегают из углов угланы.
И в яму, в бородавчатую темь
Скольжу к обледенелой водокачке,
И, спотыкаясь, мёртвый воздух ем,
И разлетаются грачи в горячке,
А я за ними ахаю, крича,
В какой-то мёрзлый деревянный короб:
- Читателя! Советчика! Bрача!
На лестнице колючей - разговора б!

- Это кошмар, заключённый в словах. Надо спасать тебя! А как раньше красиво ты писал! Человеческим языком:

Звук осторожный и глухой
Плода, сорвавшегося с древа,
Среди немолчного напева
Глубокой тишины лесной...

Осип почти не слышал её; он снова вспомнил, что всё-таки это произошло, что он решился прочитать стихи о Сталине. Ему стало очень страшно. Новые стихи отпустили его, и он вспомнил раннее:

"Только детские книги читать,
Только детские думы лелеять.
Всё большое далеко развеять,
Из глубокой печали восстать".

И то мгновение, когда первый раз увидел Надю.

-------------------------------------------------------------