Страсти по Моисею Часть 4

                ПО КНИГЕ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА
                "ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ МОИСЕЙ
                И МОНОТЕИСТИЧЕСКАЯ РЕЛИГИЯ"


                ПРАКТИКА ПСИХОАНАЛИЗА ПО ПАРАМОНОВУ
В статье «Мальчишка – океан: Пушкин» Борис Парамонов, следуя логике Фрейда в его анализе первородного греха, исследует творчество Пушкина применительно к его отношению с самодержцем России царём Николаем I. «Для Пушкина фигура царя была мифологической – отцовской фигурой, если перевести разговор в план психологической символики; а таковая и есть главный, если не единственный, источник всякого мифотворчества. Царь, как символ отца – это и есть главное мифологическое наполнение соответствующего психологического сюжета. А в психологии бессознательного, (по Фрейду), любой сын – это Эдип, а любой отец – Лай, царь Фив. Столкновения Пушкина с царями... всем известное фрондёрство Пушкина, знаменитое его вольнолюбие, продиктовавшее десятки крамольных стихов, – в психологическом плане раскрываются, как неизжитый Эдипов комплекс, вражда с отцом, субститом которого выступал символ отца, отцовская фигура – царь». Отсюда амбивалентность поэта в творческом плане. Если в «Золотом петушке» («петушок» в русском просторечии того времени - ребёнок) петушок убивает царя Додона (попробуйте догадаться, что это закодированное имя Николая I), то в «Капитанской дочке» происходит, по Цветаевой, очарование Гринёва (читай – Пушкина) Пугачёвым. «Произошла модификация отцовской фигуры, образ отца перестал вызывать вражду у Пушкина». Эта инверсия – следствие вольнолюбия и самозванства Пугачёва, столь любезных поэту так же, как и самозванство Гришки Отрепьева, который Пушкину ещё более дорог. Если, как утверждает Парамонов, в «Медном всаднике» главный герой Евгений капитулирует перед отцом-царём, то в «Борисе Годунове» в час триумфа Отрепьева – его восхождения на Русский трон, Пушкин-Эдип видит победу сына над отцом. И сенсацией звучит заключение Парамонова об истинной причине трагического исхода – клевета с намёком на близость Натальи Николаевны с царём. А клевета, по К.Г. Юнгу, – это бессознательная догадка о бессознательном оклеветанного «В бессознательном Пушкина, – утверждает Парамонов, – в неизжитом его Эдиповом конфликте царь, отцовская фигура, всегда был сексуальным соперником. Вот что убило Пушкина – а не Дантес... Дантес для Пушкина был подставной фигурой. Метил то он в царя. То есть это не царь Пушкина убил, а Пушкин хотел убить царя. И ощущая в своём бессознательном это тёмное движение, Пушкин себя и наказал – подставился под пулю. В этой дуэли не было случайностей и "счастья". Пушкин был обречён, потому что искал гибели». Не знаю, можно ли согласиться со столь фаталистическим заключением об истинной причине трагедии. Из XXI века всё смотрится через холодную и прозрачную призму времени. Но, думаю, Зигмунд Фрейд поставил бы Парамонову не самую низкую оценку по психоанализу. За что мы и признательны Борису Парамонову, так как в контексте книги великого психоаналитика «Человек по имени Моисей...» религиозность есть невроз, как следствие вытеснения в бессознательное первородного греха – отцеубийства. И Парамонов заканчивает статью восклицанием: «Галилеянин снова побеждает Кесаря». В переводе на внятный для непосвящённых язык личная трагедия Пушкина, ставшая трагедией мира, по крайней мере, нашего российского мира, возвышает его, по Парамонову, до креста на Голгофе (при всей его нерелигиозности – в отличие от Иисуса – предтечи распятого).
Но есть и другие мнения экспертов по поводу этого трагического исхода: даже если то, о чём пишет Борис Парамонов, правда, то не единственная и, возможно, не главная. Пушкин был загнан в безысходность огромными долгами и провалом всех его коммерческих планов издателя. К тому же для многих современников он казался человеком исписавшимся (таковы, наверное, все современники; то ли со злорадством, то ли с искренней горечью они торопятся вынести свой приговор, с которым, как оказывается, уже после смерти поэта, не соглашается Клио;; для неё, между прочим, перерыва между жизнью и смертью гения не существует). Так, что тут не одна правда и не одна ложь. А скорбь есть великая без розовых соплей и стояния перед иконой «Пушкин» со свечкой, или без оной.
               
                КАМО ГРЯДЕШИ
И вот, можно сказать, апофеоз третьей части книги: «Восстановление отца в его исторических правах было огромным шагом вперёд, но не могло быть концом. И другие части доисторической трагедии настоятельно требовали признания.
Нелегко догадаться, что приводило в действие этот процесс. Видимо, растущее сознание вины, овладевшее еврейским народом, а быть может, и всем культурным миром того времени, было предтечей восстановления вытесненного содержания.;; Тогда один человек из этого еврейского народа нашёл повод, с помощью которого новая христианская религия сменила собой иудаизм. Павел, римский еврей из Тарса, уловил это сознание вины и справедливо свёл его к доисторическому источнику;;;. Он назвал его «первородным грехом», это преступление перед богом, которое могло быть искуплено только смертью. Вместе с первородным грехом в мир вошла смерть. На самом деле, подчёркивает Фрейд, это, заслуживающее смерти преступление, было убийством позднее обоготворённого праотца. Но оно не напоминало об убийстве, а вместо этого стремилось к искуплению и, соответственно, эта фантазия могла одобряться, как искупляющее послание (евангелие). Сын божий, будучи невиновным, позволил себя умертвить и этим взял на себя вину за всех. Им должен был стать сын, ведь именно он убийца отца (в соответствии с описанной выше тотемной трапезой, по Р. Смиту)».
«Эта искупительная фантазия следовала из предания, которое находилось под влиянием восточных и греческих мистерий». Существенным, по мнению Фрейда, был вклад самого Павла. «Но безразлично фантазия перед нами или воссоздание забытой реальности, во всяком случае, здесь можно обнаружить представление о герое, о богатыре, всегда восстававшем против отца и так или иначе убивающим его: амбивалентность, определяющая отношение к отцу, открыто проявляется в окончательном результате религиозного нововведения. Предназначаясь, по-видимому, для умиротворения бога-отца, оно выливается в его низвержение и устранение. Иудаизм был религией отца, христианство стало религией сына. Старый бог-отец отступил за спину Христа. Христос-сын занял его место вполне в духе притязаний любого сына. Продолжатель иудаизма Павел стал и его разрушителем... благодаря идее искупления он наделил человечество сознанием вины, отказался от избранничества (религиозно-исторического) своего народа и от зримой приметы – обряда обрезания. Триумф христианства был обновлённой победой жрецов Амона над богом Эхнатона – после полуторатысячного перерыва и на более широкой арене. И всё же, с точки зрения религиозной истории, т.е. в отношении возврата вытесненного, христианство было прогрессом (до XVI–XVII веков, см. стр. 15), а иудаистская религия стала отныне в некоторой степени реликтом»
(От себя очень сдержанно хочу добавить, что история христианства, изложенная в нескольких евангелиях, тщательно маскирует и микширует собственные исторические корни, восходящие к великому компромиссу в Кадеше – Э.В.). Касаясь личности Иисуса, Фрейд подчёркивает, что на импульсы к воспоминаниям о своём деянии, евреи сохраняли признательность к своему великому отцу и, тем самым, закрывали доступ к месту, с которого Павел должен был начать продолжение древнейшей истории еврейского народа.
В этом месте Фрейд говорит уже не о возвращении к вытесненному 800 лет назад из массового сознания в область бессознательного убийству своего вождя и учителя, а о времени, когда иудаизм уже обрёл постоянный фундамент в виде канонизированного шестикнижия. По времени это около 500–600 лет до Рождества Христова.*
Вряд ли маловажно и случайно, подчёркивает Фрейд, то, что «жестокое умерщвление второго великого человека стало отправной точкой и для нового религиозного творения Павла». Впрочем, достоверных данных о судьбе человека по имени Иисус Христос известно не более чем о Моисее и в этом смысле путь к «фантазии-желанию» (так у Фрейда!) о возвещённом мессии, как форме раскаяния в убийстве Моисея, имеет свою логику. Первым убитым мессией был на самом деле Моисей, Иисус, как бы его второе я, он стал преемником Моисея-египтянина, которого народ в силу своих духовных потребностей (об этом Фрейд уверенно говорит неоднократно) превратил в еврея.
(Принципиальным отличием раннего христианства и канонизированного в Ветхом Завете иудаизма был характер «центростремительного сжатия» последнего. Это были силы консервативной самоидентификации народа, вынужденного сохранять свой язык и культуру во избежание растворения в инородной среде многочисленных поработителей. Иудаизм – круг, каждая точка на его поверхности стремится к центру. Это несколько напоминает механизм сильного взаимодействия внутри ядер атом. Энергии варваров, многочисленных завоевателей, а позднее и нацизма не хватило на то, чтобы преодолеть эти центростремительные силы. Вот почему Фрейд прав, когда говорит, что Павел сам закрыл доступ к месту, с которого должен был начать продолжение истории еврейского народа. Он как бы вытолкнул себя из замкнутого круга старого монотеизма. Христианство на раннем этапе имело вектор развития. А позднее, со времени Павла, приобрело характер цепной реакции. Потом, повзрослев, оно стало бичом народов. Раздробившись, христианство окуклилось в отдельные церкви и конфессии, но подчинило своему влиянию не менее половины всех верующих на Земле. – Э.В.)

Элементы психоанализа (по Зигмунду Фрейду)
1. Забытое не стирается, а только «вытесняется». Следы памяти о нём сохраняются полностью, но изолированы с помощью «противоположно направленной фиксации» (см. выше). Они не могли вступить в связь с другими интеллектуальными процессами, были бессознательными, недоступными сознанию.
2. Вытесненное не отказывается от своего импульса, от своего стремление прорваться в сознание.
3. Вытесненное  бессознательно (бсз). Верно, что оно бессознательно, но уже неверно, что всё принадлежащее к «Я» – осознанно.
4. Сознание обладает качеством непостоянства. Свойственно психическому процессу только временно. «Сознательное» (сз) необходимо заменить на «доступное осознанию», Фрейд называет это качество предсознательным (псз). По существу «Я» – предсознательно, допускает осознание, другая часть «Я»  – бессознательна.
5. Две из нескольких областей (провинций сознания) делятся на собственно «Я» и на «Оно». «Я» сформировано из «Оно» под влиянием внешнего мира как корковый слой. В «Оно» все процессы бессознательны.
6. Психическим процессам в бессознательном присущи совершенно иные, чем господствующие в «Я» законы протекания и взаимного влияния.
7. Вытесненное относится к «Оно» и подчиняется механизмам последнего. Различие состоит в отношении генезиса. Разделение (дифференциация) осуществляется в раннем детстве, когда «Я» формируется из «Оно». «Оно», в свою очередь, делится на чисто бессознательное и на часть, которая поглощается «Я»  и поднимается не предсознательнй уровень.
8. В ходе дальнейшего формирования «Я» из него с помощью механизма защиты исключаются некоторые психические впечатления и процессы; они лишаются свойства предсознательного и становятся «вытесненными» в «Оно».
9.В самом «Я» несколько позже выделяется особая сфера «Сверх-Я».
10. Описанная топика ничего общего не имеет с анатомией мозга.
11. По Фрейду неудовлетворительность представлений о топике объясняется нашим незнанием динамической природы психических процессов. (Напомним, Фрейд умер в 1939 году, в то время, когда уже зарождалась нейропсихология – наука, исследующая механизмы сознания, протекающие «во времени», т. е. в динамике).*
12. Архаическое наследие – следы воспоминаний, передающиеся механизмами наследственности от предыдущих поколений по родительской линии. По Фрейду предположение о сохранении следов воспоминаний в архаическом наследии прокладывает мост через пропасть между индивидуальной и массовой психологией, позволяет исследовать народы так, как психоаналитик исследует невротиков. Это сокращает также расстояние между человеком и животным на ранних этапах становления человека.
               
                ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ – ГИПОТЕЗА – ТЕОРИЯ;
Изощрённый ум аналитика ищет выход из тупиковой ситуации там, где казалось, непроницаемая стена тайны окружает со всех сторон. Да, Фрейд в предыдущих главах книги находил поддержку у Дарвина, Ранка, Гальтона, Зеллина, Брестеда, Мейера, Аткинсона, Смита. Но как перекинуть мост между животным и человеком, где найти, пусть и хрупкую, но аргументацию? Мы видели, какую он нашёл опору в исследовании детских комплексов, связанных со страхом перед отцом. Опять его останавливает принципиальное возражение биологической науки: «приобретённые навыки не наследуются».;;
Но вот ход Фрейда: ещё раз обратиться к инстинктам животных. Он говорит: «Если инстинктивная жизнь животных вообще допускает объяснение, то оно может быть только одним – в своё новое существование они привносят опыт вида, т.е. сохраняют в себе память о пережитом их предками». Возможно, с позиций современной генетической науки такое рассуждение выглядит слишком прямолинейным, но намёк на научную гипотезу просматривается. Фрейд рассуждает: «По существу у зверочеловека также вроде было нечто подобное... Я, не колеблясь, утверждаю, что люди – каким-то особым способом – всегда осознавали, что они когда-то убили и съёли праотца». При такой идеализации картины, когда подобная формулировка заставляет нас видеть эпизод, отнесённый к некой конкретной семье, можно смело упрекнуть Фрейда в спекуляции. Но под «случаем» он подразумевает закономерность происхождения этого комплекса, как результата бесконечного повторения тотемического убийства на протяжении десятков, а то и сотен тысяч лет. Вот такое массовое явление могло «зацепить» и массовое сознание, запечатлеться в архаическом наследии, причём в латентной форме. Вытесненное куда-то в дебри «Оно», «проспав» многие и многие тысячи лет, память об этом первородном грехе медленно, но неумолимо поднялась из глубин сознания. И от этого уже никуда не деться. Только вперёд, через осознание преступления и жажду его искупления.

                ТАК РОЖДАЮТСЯ ВЕЛИКИЕ РЕЛИГИИ ИЛИ ВЕЛИКИЕ ОТКРЫТИЯ
И вот, наконец, Фрейд делает точное, как выстрел снайпера, предположение:
«...Решающее значение имеет пробуждение следа воспоминания благодаря свежему реальному повторению события. Таким событием было убийство Моисея; ещё позднее – мнимое убийство Иисуса Христа, так что эти события выдвинулись в первый ряд причин. Дело обстоит так, будто именно без этих инцидентов не могло обойтись рождение монотеизма».
К этому исключительно важному аргументу можно было бы добавить не один и не два «напоминающих» события, причём ближе по хронологии, чем смерть Моисея. Например, один из самых свирепых тиранов, царь Асирии Синах-Хериб (705–681 до н.э.) был убит собственными сыновьями, недовольными выбором отца-царя в отношении наследования престола. По месту и времени это близко к завершению работы над каноническими текстами Ветхого Завета – Э.В.
Да и каннибализм, как явление не только ритуальное, но и бытовое, к стыду человечества, просуществовал до наших дней. Поэтому «средств» для пробуждения вытесненного из сознания «первородного греха» всегда было предостаточно.
В заключение Фрейд говорит: «Предание, основанное только на пересказе, не могло обладать навязчивым характером... оно сначала подверглось вытеснению, пребывало в бессознательном, прежде чем при своём возврате достигло мощного влияния, получило возможность подчинить своей власти массы... это соображение достаточно весомо, чтобы заставить нас поверить, что на самом деле всё так и совершилось...».
Один из критиков Зигмунда Фрейда К.Г. Юнг совершенно необоснованно заявлял, что «проникновение в более глубокие, нежели сфера животных инстинктов, области психики» Фрейда остановил «...вполне объяснимый страх перед метафизикой...». Этот страх по Юнгу не дал Фрейду проникнуть в область «оккультного». Мягко говоря, тут маститый философ-идеалист заблуждался. Зигмунд Фрейд был последователем Дарвина и стоял на позициях реального историзма в развитии психики человека от первобытных эпох до нашего времени. В противном случае он никогда бы не написал свою знаменитую книгу «Тотем и табу».
Повторим ещё раз! Фрейд, основываясь на результатах археологических и антропологических исследований и опираясь на опыт психоаналитика, утверждает, что в каждом человеке в латентной, скрытой форме сохраняются следы памяти о доисторическом прошлом древнего человека со всеми первобытными мистическими и тотемными страхами и ужасами. Именно наличие следов этой архаической памяти и есть психическое основание устойчивых неврозов, принявших различные религиозные формы. Но, возникнув однажды, религиозные парадигмы начинают обрастать мифами и преданиями, появляются апологеты и толкователи различных «чудес» и загадочных явлений, служители культа – жрецы и шаманы, и далее богословы и религиозные философы. Возникает иерархия духовенства в любой из известных религий. Так происходит становление Церквей – восточных и западных, политеистических, ведических, монотеистических. Тотемические верования древнего человека – это первые этапы становления массового религиозного сознания.
Представление Юнга об «архетипах» не вписывается в теорию Фрейда о коллективном бессознательном. К области коллективного бессознательного Юнг относил некие априорно существующие архетипы – «динамические комплексы подсознания, непостижимым образом определяющие психическую жизнь». Для Фрейда «непостижимое» было лишь синонимом ещё не познанного, но познаваемого. Вот тут и проходит водораздел между идеалистическими и материалистическими воззрениями двух выдающихся психоаналитиков XX в.
Прекрасна платоновская формулировка, цитируемая Юнгом: «Ум организует своё содержание». Но способность человеческого сознания познавать самоё себя и окружающий мир и именно таким образом «организовывать своё содержание» – это (в современных терминах) область нейропсихологии – науки о механизмах человеческого сознания. И тут уж нет никакой мистики, господа идеалисты. Вы в своих рассуждениях и трактатах, в основном, религиозного содержания, трактуете человека и его психику, как нечто раз и навсегда заданное, сотворённое таким, каким мы видим его сегодня.
Отрицание принципа развития, как вселенной, так и психики человека, её адаптации к новым условиям, и ведёт любого философа в болото метафизики и оккультных наук.


До встречи