Теплоход

Был летний вечер, по степной реке
Плыл теплоход упрямый, как таран.
А на корме, от рубки вдалеке,
Жил яркой жизнью томный  ресторан.

Оркестр из скрипок разливал печаль.
Звенел хрусталь, плескался женский смех ,
Свет полыхал в искусственных  свечах,
Таинственность опутывала всех

За столиком,  у самого прохода,
Сидел старик  притихший и хмельной.
Он  слушал  зал и голос теплохода,
Тряся слегка седою головой.

Шум голосов  и запах  возбужденья
По залу с каждым тостом нарастало.
Там, у кого -то, было день рожденье,
И ощущенье праздника  витало.

И эту красоту смелО и слЕпо
Нарушил голос старческий, глухой.
Старик  вдруг встал у столика, нелепо,
И громко декламировал, в запой.

Старик читал стихи под смех и скрипки.
Старик читал, пустынно глядя в зал.
А за столами плавали улыбки,
И кто-то громко: -Вот алкаш,- сказал.

Старик читал, ничуть не  запинаясь.
В глазах его блистал игриво свет.
Он помогал себе, слегка качаясь.
Он говорил, что есть на все ответ.

Народ внимал, слегка звеня посудой.
Оркестр мешал услышать все слова.
А рифма к рифме  насыпались грУдой.
Старик почти кричал: – Любовь права!

Старик разбрасывал стихи горстями,
Как семена, чтоб средь столов взошли.
И стали разом  все его гостями,
Как будто,  лишь, для этого пришли.

Старик менял поэта за поэтом,
Ни позы не меняя, ни тонов,
Но тема неизменная,  при этом,
Все про любовь и, только, про любовь.

То Пушкина кудрявую строку,
Устами воспаленного поэта,
Как будто с маху, будто на скаку,
Он обрушАл  с отточенностью света.

То тихо, вкрадчиво, с раскосой хитрецой
Омар Хайям   дарил совет потомкам.
То Блок, бледнеющим лицом,
Вдруг, выплывал в речном  тумане топком.

А в след Есенинский разгульный стих,
Безудержный и беспредельно нежный.
И зал затих, восторженно затих!
И мир казался светлый и безбрежный.

Старик читал почти без остановки,
Смотрел в пространство, словно сквозь года.
Казалось он стоит на самой  бровке,
С которой мы уходим навсегда.

Старик читал про торжество свободы
В душе, когда мы влюбленЫ,
То говорил как  хрупки небосводы,
Когда любовью  мы  обделены.

Старик в запале  продолжал читать.
Он обращался к женщине – безликой.
И каждая могла себя считать-
Любимой, не забытой  и великой!

Читал старик, хмель разжигала страсть,
Руками совершая пируэты,
Он говорил, что можно все украсть,
Но не украсть  душевный пыл поэта.

Нельзя украсть любовь, судьбу, мечту,
Нельзя  душУ запеленать обманом,
Нельзя забыть единственную ту,
С которой опьяненный был дурманом.

Он говорил и тих был ресторан,
Не брякали посудой, смолкли скрипки.
Старик был худ, нелеп, немного пьян,
Но не было  у зрителей улыбки.

Старик  людей уже не раздражал,
Вот, он  умолк и сел, держась за столик.
Через мгновенье вихрем  ожил зал.
Его поднял поэт. Не  алкоголик.

Стояли все, людских ладоней звон,
Безудержно сливался в гром оваций.
Кричали:- Браво!  Бис! Ещё!- 
                - А он-
Был  далеко от этих демонстраций.

Старик долил остатки из графина
И, залпом выпив,  деньги положил.
Зал с удивлением смотрел на исполина.
А он ушёл, оставив миражи.