Принцесса-греза по-российски

Об этой женщине написано совсем немного, а из того что написано – почти две трети фантазии писателей, вдохновлявшихся бессмертной ненавистью императрицы Елизаветы к своей кузине. Принцесса, приходившаяся родной внучкой царю Иоанну Алексеевичу, прожила короткую и бесцветную жизнь, а после смерти была оболгана и унижена. Что и говорить – незавидная судьба.
Ее лишили даже внешности: статная, стройная брюнетка с большими выразительными темными глазами – романовская кровь! – превратилась в бесцветное, тощее, белобрысое создание, лишенной какой бы то ни было физической привлекательности и женственности.
Она была романтичной мечтательницей, любила читать, а недоброжелатели создали ей репутацию капризной, вспыльчивой, неряшливой и ленивой особы. Свергнувшая ее «сестрица» Елизавета Петровна постаралась оправдать переворот борьбой с «незаконным правлением» и вычеркнуть из истории имена соперницы и ее сына.
А если не вычеркнуть – хотя бы очернить. И это ей вполне удалось.

Царь-реформатор, устраивавший личную жизнь своих близких, подходил к этому вопросу столь же решительно, как и ко всем остальным делам. Сосватав сыну австрийскую принцессу, не потрудившись даже подумать, подходят ли друг другу жених и невеста, он с таким же настроением выдал замуж двух своих племянниц, дочерей старшего сводного брата-царя Иоанна, уже покинувшего этот мир.
Среднюю племянницу – Анну – будущую российскую императрицу, он выдал за герцога Курляндского, не дав молодым людям времени даже толком познакомиться. Как выяснилось, времени узнать друг друга у них не было вообще: после почти двух месяцев непрерывного свадебного застолья молодые выехали на Митаву – столицу Курляндского герцогства, и по дороге молодожен скончался (скорее всего, от пиршественных излишеств), оставив молодую вдову едва ли не девственницею.
Все мольбы Анны о дозволении вернуться в Москву к маменьке остались без внимания: Петру нужна была послушная кукла на курляндском престоле – и он ее туда посадил. Двадцать лет Анна погибала от скуки и безделья в холодном дворце Митавы, утешаясь случайными любовниками и охотой.
Старшую – Екатерину – Петр сосватал за герцога Мекленбург-Шверинского Карла-Леопольда,  чей тяжелый характер был прекрасно известен всей Европе. Кроме того, сам Петр был более чем неравнодушен к своей смазливой и веселой племяннице и не делал из этого большого секрета: частенько навещал Мекленбург и заваливал «Катюшку-озорницу» на ближайшее канапе. Понятно, что приязни к супруге у герцога от этого не прибавлялось и он вообще крайне неохотно признавал своей родившуюся спустя три года после свадьбы, 7 декабря 1718 года, дочь, нареченную  Елизаветой-Христиной и крещеной по обряду протестантской церкви.
На родине маленькая принцесса прожила лишь до трех лет. Супружеская жизнь ее матери, Екатерины Иоанновны, была очень несчастлива: грубость, сварливость и деспотизм ее мужа были совершенно невыносимы. Она прожила с ним шесть лет исключительно из страха перед дядюшкой.
Слала матери Прасковье Федоровне и дяде Петру Великому жалостные письма, умоляя избавить ее от тиранства супруга. Прасковья Федоровна, переживая за дочь, в свою очередь писала Петру и даже его супруге, «невестушке Екатерине», и многие из этих писем сохранились:
«Прошу у вас, государыня, милости, — писала она 23 апреля 1721 года, — побей челом царскому величеству о дочери моей, Катюшке, чтоб в печалях ее не оставил в своей милости; также и ты, свет мой, матушка моя невестушка, пожалуйста, не оставь в таких ее несносных печалях».
Писала старая царица и любимой дочери:
«Катюшка, дядюшка говорил, что, как приедут, всеконечно дело их управлю; я не пишу никогда ложно. Да с ним же Окуневым послан к тебе священник, да с ним дьякон Филипп и певчий Филка: кажется, люди нарочиты; а буде плох, я по зиме другого пришлю, и чаю — сама поеду к Москве зимою, и там выберу добрых. А которая у меня девушка грамоте умеет, посылает к вам тетрадку; а я ее держу у себя, чтоб внучку учить русской грамоте. При сем будь на(д) тобою мое и отцово благословение. Мать ваша ц. П.».
Возможно, Екатерина Ивановна так и не решилась бы выехать в Россию и Анна Леопольдовна действительно была бы воспитана, как европейская принцесса. Но в конце 1722 года Петр Великий, возмущенный постоянными жалобами племянницы, прекратил выплату ей содержания, а оно по брачному договору было немалым. На это Карл-Леопольд ответил тем, что стал принуждать жену к перемене вероисповедания. Просто для того, чтобы досадить нелюбимой супруге, на чью веру ему до сего времени было решительно наплевать.
Тут уж Екатерина Ивановна потеряла последнее терпение. Тем более что и мать писала ей уже не нежные, а суровые и предостерегающие письма:
«Царевна Екатерина Ивановна! Будь над тобою милость Божия и пресвятой Богородицы милосердие и отцово и мое материно благословение. Пиши ко мне про свое здоровье и про мужнее и про дочкино почаще. Да пишу к тебе, свет мой Катюшка, и подкрепляю тебя Богом в твоих печалях и болезнях: положи все свое упование на Господа Бога и на пресвятую Богородицу; может Он всемилосердый Владыка и пресвятая Богородица несоделанное сделать здесь и в будущем. А печалью себя не убей, не погуби души, также и храни свой закон, аки зеницу ока, чтоб тебе стати в будущем со Христом во единой вере, хотя неведомо что постражди. Не наведи на себя клятвы церковной и нашей. А о вас государь соболезнует очень и всяко хочет помочь. Только не видавшись с вами, нельзя сего дела делать, всеконечно надобно вам быть в Ригу. А Окунев послан к вам. Держи, сколько надобно. Поклонись от меня мужу своему и внучке моей».
В августе 1722 года разрешение герцогине вернуться с дочерью в Россию было получено, и герцог особо по этому поводу не печалился, тем более, что врачи никак не обнадеживали его насчет рождения у его супруги других детей, помимо дочери, которая не могла наследовать герцогство и, следовательно, была совершенно не нужна отцу. Да и отцу ли?
На родине ее тоже никто особенно не ждал: Петр заметно охладел к племяннице, попав под сильное влияние своей второй супруги, коронованной им императрицей. Екатерина Иоанновна и Елизавета-Христина поселились у «старой царицы» Прасковьи Феодоровны, вдовы царя Иоанна. Жили там, где была воля императора: то в Москве, то в Петербурге, то в окрестностях столиц.
Елизавета-Христина росла в темной среде, под надзором малообразованной матери, не получая правильного воспитания и образования. Единственная внучка царицы Прасковьи была окружена мамками, няньками, приживалками, шутами и калеками, которых по старомосковскому обычаю привечала Прасковья Федоровна. Образованием девочки, однако, никто долго толком не занимался, несмотря на стремление бабушки обучить внучку русской грамоте.
Точно также откладывалось «на потом» крещение принцессы по православному обряду. Старая царица все время болела, а маменька, Екатерина Иоанновна предпочитала балы и пиры, на которых вела себя так, что закономерно получила прозвище «Дикой герцогини». Меньше всего ее интересовала собственная дочь.
Но маленькой принцессе Анне Леопольдовне в России понравилось. Здесь ее баловали — и бабушка, и тетушка Прасковья, младшая сестра матери, оставшаяся в девицах. А в угоду двоюродному деду, государю Петру Великому, Анну воспитывали на европейский манер, и продолжались уроки иностранных языков, музицирования, танцев и верховой езды. Читать по-французски она выучилась гораздо раньше, чем по-русски, и очень пристрастилась к чтению романов, что, естественно, старорусская бабушка одобрить никак не могла.
Увы, любящая бабушка скончалась через год после приезда любимой и единственной внучки в Россию, а тётушка Прасковья неожиданно для всех вышла замуж за вдовца, генерал-аншефа Ивана Ильича Старшего Дмитриева-Мамонова, происходящим из древнего русского рода Рюриковичей, но утратившего княжеский титул. У них родился сын, проживший, правда, всего несколько месяцев. Словом, и тётушке стало не до племянницы. Оставались книги.
С самого раннего детства Анну отличала романтичность и сентиментальность, это замечали все. Читать она научилась по тем временам очень рано — в шесть лет — и уже лет с восьми зачитывалась толстенными многотомными романами и слезливыми поэмами о разлученных возлюбленных. Анна очень любила поплакать над книжкой – и вообще поплакать, что страшно раздражало наконец-то появившихся у нее воспитательниц.
Одною из них была мадам  Адеркас - вдова французского генерала – почему-то описываемую романистами как бывшая содержательница публичного дома в Германии. Ну, разумеется, кто еще мог воспитать такую ленивую, необразованную и развратную(!) девицу, какой изображают Анну Леопольдовну практически все историки. Но о страшных пороках в личной жизни принцессы – чуть позже, пока – о вполне невинных чертах характера.
Окружающие находили, что в юной принцессе очень много чуждого немецкому духу, а именно: рассеянность и вдумчивость, и даже леность. Ее многие называли лентяйкой как в детстве, так и в зрелые годы, потому что Анна могла целый день провести в постели с книгой. Как же так — не встать, не умыться, не причесаться, — а все лежать и читать, читать, читать… Частенько она притворялась больной и требовала, чтобы ей приносили еду в постель.
В Измайловском дворце судачили, что принцессе лень даже выйти к столу, чтобы поесть. А на самом деле ей просто не хотелось отрываться от книжки. Постепенно такое неумеренное чтение начало оказывать влияние на мировосприятие и поведение девочки. Уже в двенадцать лет Анна смотрела на окружающее словно бы через некую волшебную призму, придававшую всем событиям романтический оттенок, а в речи появились столь выспренные, книжные выражения, что окружающие смеялись над ней. За глаза, естественно.
И как раз в это время от оспы скончался юный император Петр Второй, а русские аристократы сочли наиболее выгодным для себя вариантом призвать на освободившийся трон одну из дочерей покойного царя Иоанна, конкретно – вдовствующую герцогиню Курляндскую Анну. Мечталось – декоративная императрица, которой (и за которую) будет править Совет из семи «верховников». Получили самую деспотичную и кровавую самодержицу после Ивана – не к ночи будь помянут – Грозного.*
Первое время после воцарения новой императрицы для герцогини Мекленбургской и ее дочери ничего не изменилось: коронованной родственнице было не до них, она, следуя советам хитрого и умного придворного Андрея Остермана, укрепляла свои позиции. И добилась своего в рекордно короткие сроки, после чего начала методично и жестоко расправляться с теми, кто пригласил ее на царствование.
Заодно следовало решить и вопрос о престолонаследии, благо грозный дядюшка Петр Алексеевич оставил после себя замечательный закон: престол можно передать кому угодно, все зависит от воли царствующей особы. Анна Иоанновна была вдовой, официально детей у нее не было. Зато был вечный страх, что после ее смерти престол займут другие родственники Петра: либо дочь Елизавета, либо внук Пётр, «чёртушка голштинский», сын уже умершей к тому времени старшей дочери Петра Анны.
Но добрые люди не оставили императрицу советами, обратив ее внимание на родную племянницу, дочь старшей сестры. За нее просила и сама герцогиня Екатерина, и духовник императрицы, архимандрит Варлаам, и ставший вице-канцлером Остерман, и обер-гофмаршал граф Левенвольде, и Феофана Прокоповича…
Последний особенно настаивал на то, что племянницу необходимо обратить в православие, а вице-канцлер измыслил замысловатый план: найти племяннице жениха между иностранными принцами и затем выбрать наследника российского престола из детей, которые родятся от этого брака.
Трудно сказать, почему Анна Иоанновна не избрала простой и прямой путь  передачи трона своей племяннице. Вместо этого она заставила гвардию и двор, а затем и весь народ присягнуть «тому, что породит чрево племянницы».
Присягнули – куда денешься, когда ежедневно кого-то то в Сибирь ссылают, то в дальний монастырь отправляют, а то и казнят без затей и с оными. Уже тогда был возрожден «Тайный Приказ» во главе с Андреем Ушаковым, о котором ходили страшные слухи – почти всегда, увы, правдивые.
Анна Иоанновна взяла принцессу Елисавету ко двору, устроила для нее отдельный штат и поместила ее в доме рядом с дворцом. Воспитательницею двенадцатилетней принцессы оставалась мадам Адеракс а наставление в истинах православной веры было поручено Феофану Прокоповичу.
Но всем занятиям крещенная, наконец, в православную веру под именем Анны Леопольдовны, принцесса предпочитала общество своей единственной подруги и фрейлины - бедной немецкой дворяночки-сироты Юлии Менгден.
Юлия была ровесницей Анны. И она полностью разделяла ее увлечение романами и сентиментальными поэмами. Следуя традиции этих поэм и романов, Анна и Юлия поклялись друг другу в вечной дружбе, поклялись умереть, если судьба разлучит их… И еще они писали друг другу письма. Длинные, красивые, полные пылких признаний письма.
Хотя юная принцесса и юная фрейлина жили рядом и могли видеться ежедневно, писать письма казалось гораздо интереснее. Они передавали их друг другу вечером, когда вынуждены были «расстаться на ночь». И перед сном, каждая, в своей спальне, они прочитывали эти послания, а затем клали их под подушки.
Чего только не насочиняли впоследствии об этой дружбе! Даже объявили девиц любовницами: поэтому-де Анна с такой неохотой шла замуж, поэтому постоянно держала Юлию при себе. Версия, конечно, интересная, только замуж Анна не хотела выходить потому, что довольно рано обзавелась возлюбленным, а с Юлией не расставалась потому, что только ей и доверяла. Как показало время – совершенно правильно делала.
Принцессе было пятнадцать, когда умерла ее мать — русская царевна Екатерина Ивановна. Для Анны это событие прошло практически незамеченным. Разве что появилась лишняя причина поплакать. Мать не играла в ее жизни никакой роли и если служила примером – то лишь вседозволенности и распущенности.
К тому же принцесса Анна влюбилась. В одного из самых красивых мужчин Европы – саксонского посланника в России Мориса Линара. Этой любви, какое-то время безответной, покровительствовала мадам Адеракс, которая, как впоследствии выяснилось была тесно связана с Пруссией. Прусский король, осведомленный о планах русской императрицы относительно престолонаследия, желал видеть супругом принцессы одного из своих родственников. Линару же надлежало подчинить принцессу своему влиянию и обеспечить правильный выбор жениха.
Линар, столь же легкомысленный, сколь и красивый, не увидел в этом «дипломатическом поручении» ничего зазорного. Напротив, видя, что русская императрица шагу не может ступить без своего многолетнего любовника Эрнста Бирона, начал мечтать о том, чтобы занять такое же место при особе принцессы, когда та станет матерью наследника (или наследницы) русского престола.
Обольстить романтическую, экзальтированную девицу большого труда не составило: пока тётушка искала для племянницы «подходящую партию», та проводила ночи в объятиях молодого, пылкого красавца. Юлия Менгден и мадам Адеракс охраняли влюбленных.
Принцесса расцвела, что было замечено всеми придворными. Один из  них писал:
«…Что касается ее внешнего вида, то роста она была среднего, собою статна и полна, волосы имела темного цвета, а лиценачертание хотя и не регулярно пригожее, однако приятное и благородное. В одежде она была великолепна и с хорошим вкусом. В уборке волос никогда моде не следовала, но собственному изобретению, от чего большей частью убиралась не к лицу…»
Между тем, брат обер-гофмаршала, генерал-адъютант фон Левенвольде, по поручению Императрицы, отправился за границу для выбора принцессе жениха, достойного сделаться отцом будущего русского императора. Сначала внимание посланного остановилось на маркграфе бранденбургском Карле, родственнике прусского короля, и начались уже переговоры по этому поводу, но…
Но случайно вскрылась скандальная связь принцессы Анны с саксонским посланником. Разгневавшись на всех пруссаков сразу, Анна Иоанновна обратила внимание на настойчивое предложение Остермана дать принцессе в мужья племянника австрийского императора Карла VI, принца Брауншвейг-беверн-люнебургского Антона-Ульриха. Благодаря представлениям венского Двора и стараниям фон Левенвольде и Остермана, надеявшимся заключением родственного союза с Австриею упрочить положение в России немецкой партии, императрица согласилась на приезд принца в Петербург.
Одновременно из Петербурга со скандалом были выдворены Морис Линар и мадам Адеракс. Красавец, правда, не особенно печалился: он был уверен, что, избавившись от тётушкиной опеки, Анна Леопольдовна призовет его обратно в свои объятия.
- Не родилось еще женщины, которая могла бы забыть меня, проведя со мною хотя бы одну ночь, - во всеуслышание заявил он на прощание.
Будущее показало, что он не ошибался в своих прогнозах.
Избранный жених, девятнадцатилетний Антон-Ульрих своей внешностью, худобой и малым ростом, а также неловкостью и застенчивостью, произвел неблагоприятное впечатление не только  на будущую свою супругу, но и на саму императрицу. Остерману пришлось приложить немало усилий для того, чтобы Анна Иоанновна оставила принца жить при русском Дворе и приняла в русскую службу: портить отношения с австрийским императором, регулярно платившим ему жалование, Остерман вовсе не хотел.
После изгнания мадам Адеркас воспитательницею принцессы Анны была назначена г-жа Рек, состоявшая при Анне Иоанновне, когда та была еще герцогиней курляндской. За принцессою был установлен строгий надзор: кроме торжественных дней, никто из посторонних входить к ней не смел, а сама она могла только прогуливаться по саду.
Это так приучило принцессу к уединению, что даже во время регентства она всегда с неудовольствием появлялась на всех официальных выходах и приемах, предпочитая сообщество своей фаворитки, фрейлины Юлианы Менгден, и тесный кружок еще нескольких лиц. Свободно владея французским и немецким языками, Анна Леопольдовна по-прежнему много читала на двух этих языках. Больше ее ничего не интересовало, разве только долгие беседы с милой Юлианой о дорогом Морисе.
Но с браком не торопились, холодность, проявляемая Анной Леопольдовной к жениху, была слишком очевидна, и свадьбу отложили до совершеннолетия невесты. Так прожила она четыре года, до вступления в брак. Он был ускорен тем, что Бирон замыслил женить на Анне Леопольдовне своего сына Петра. Это возмутило даже Анну Иоанновну: Пётр был и ее сыном, поскольку законная супруга Бирона была не в состоянии иметь детей. Очень набожная, императрица наотрез отказала своему любимцу в желании сочетать браком столь близких по крови родственников.
Да и сама Анна Леопольдовна с негодованием отвергла это предложение, едва услышав о нем, и категорически объявила:
- Я много думала и испытывала себя. Во всем готова слушаться императрицу и соглашаюсь выходить за брауншвейгского принца, если ей так угодно.
Этот ответ чрезвычайно обрадовал государыню: наступала, наконец, развязка так долго тянувшегося дела. По словам Бирона, императрица при этом говорила:
- Конечно, принц не нравится ни мне, ни принцессе; но особы нашего состояния не всегда вступают в брак по склонности. К тому же, принц ни в каком случае не примет участия в правлении, и принцессе все равно, за кого бы ни выйти. Лишь бы мне иметь от нее наследников и не огорчать императора отсылкою к нему принца. Да и сам принц кажется мне человек скромный и сговорчивый.
Интереснее всего то, что мнения принца вообще никто не спрашивал. А он, кстати, испытывал к своей будущей супруге то же самое холодное отвращение, разве что чуть менее пылкое: он же не любил никого другого. Тем не менее, ослушаться дядюшки-императора принц не смел.
1-го июля 1739 года состоялось обручение, а через день, 3-го июля, совершено с необыкновенной пышностью бракосочетание Анны Леопольдовны с Антоном-Ульрихом. Невеста была в серебряном платье, жених – в белом, оба, как отмечали приглашенные на свадьбу иностранные дипломаты, производили довольно печальное впечатление своим унылым видом. Мрачнее новобрачных выглядел только Бирон, возненавидевший молодую чету, разрушившую все его честолюбивые планы.
Через год с небольшим, 12-го августа 1740 года Анна Леопольдовна разрешилась от бремени сыном, который при крещении был наречен Иоанном. Императрица была его восприемницею и поместила новорожденного во дворце, возле своей опочивальни.
Манифестом 5-го октября 1740 года принцу Иоанну пожалован был титул великого князя и он объявлен наследником всероссийского престола.
«А ежели Божеским соизволением, — говорилось в манифесте, — оный любезный наш внук, благоверный великий князь Иоанн, прежде возраста своего и не оставя по себе законнорожденных наследников, преставится, то в таком случае определяем и назначаем в наследники первого по нем принца, брата его от вышеозначенной нашей любезнейшей племянницы, ее высочества благоверной государыни принцессы Анны, и от светлейшего принца Антона-Ульриха, герцога Брауншвейг-люнебургского, рождаемого; а в случае и его преставления, других законных, из того же супружества рождаемых принцев, всегда первого, таким порядком, как выше сего установлено».
Но Бог соизволил иначе.
Через одиннадцать дней после этого манифеста, 16-го октября, императрица, за день до смерти, подписала составленный Остерманом акт о… назначении Бирона полновластным регентом Российской Империи, до совершеннолетия великого князя Иоанна, т. е. пока ему не исполнится 17 лет. О родителях младенца-императора в манифесте не было ни слова.
Вечером 17-го октября 1740 года Императрица Анна Иоанновна скончалась. На другой день, утром, все присягали Императору Иоанну Шестому и регенту герцогу курляндскому, лифляндскому и семигальскому, Эрнесту-Иоанну Бирону. Все обошлось благополучно. Принц и принцесса переехали в Зимний Дворец, куда перевезли и малолетнего императора.
На первых порах Бирон не скупился на милости, амнистии и награды, что, однако, нисколько не ослабило к нему ненависти и неприязни, таившихся под наружным уважением. Одни говорили, что если регентом непременно должен быть иноземец, то более прав на это имел отец императора, принц брауншвейгский; другие указывали на несправедливость по отношению к цесаревне Елисавете; третьи называли молодого герцога голштинского, сына герцогини Анны Петровны, который по летам своим мог бы гораздо скорее освободить Россию от регентства, чем Иоанн Антонович.
Гвардия была против Бирона и гвардейцы громко говорили:
- Теперь нечего делать, пока матушка Государыня не предана земле; а там, как вся гвардия соберется, то уж...
Сам принц Антон-Ульрих, сочувствовавший движению среди гвардейцев против Бирона и желавший изменить постановление о регентстве, был исключен за это регентом из русской службы. Раздраженный Бирон грозил Анне Леопольдовне, что вышлет ее с мужем в Германию, вызовет в Петербург герцога Гольштейн-Готторпского, преобразует гвардию, рядовых из дворян отошлет в армейские полки офицерами и вместо них наберет людей простого происхождения.
Грубое и оскорбительное обращение регента вывело, наконец, из терпения кроткую принцессу. Она жаловалась на Бирона фельдмаршалу Миниху, который понимал, что регент давно хочет отделаться от него, как от соперника, опасного по смелости, энергии, талантам и честолюбию. Миних решился стать во главе недовольных и, действуя именем принцессы Анны, матери императора, и в ночь на 8 ноября арестовал Бирона с женой, его ближайших родственников и приверженцев.
На следующий день появился манифест «об отрешении от регентства Империи герцога курляндского Бирона», объявлявший, вместе с тем, до совершеннолетия Императора Иоанна Шестого, правительницею Анну Леопольдовну, с титулами великой княгини и императорского высочества.
В тот же день Бирон с семейством был отправлен в Шлиссельбургскую крепость. Для исследования его преступлений правительница учредила особую комиссию, которая, окончив через пять месяцев свои занятия, единогласно приговорила Бирона к смертной казни; но правительница, манифестом от 17-го апреля 1741 года, заменила этот приговор вечным заточением, с конфискацией всего движимого и недвижимого имущества. Местом ссылки был назначен городок Пелым.
Анна Леопольдовна оказалась вдруг регентшей при двухмесячном сыне-императоре. Возможно, она и пыталась как-то вникнуть в государственные дела, но двадцатидвухлетняя молодая женщина, проведшая едва ли не всю жизнь в своих покоях, была абсолютно не готова управлять огромной страной. Может быть, поэтому ее недолгое правление считается самым тихим и милостивым в российской истории.
К тому же вернулся Морис Линар – до государственных ли забот тут было! На радостях принцу-супругу было пожаловано звание генералиссимуса и титул императорского высочества; фельдмаршал Миних был назначен «первым министром в его императорского величества канцеляриях»; вице-канцлер граф Остерман был назначен генерал-адмиралом, с оставлением кабинет-министром; кабинет-министр князь Черкасский стал великим канцлером. Много было роздано и других наград. Народу также объявлены были милости, подтверждены все прежние указы о прощении «вин, штрафов и недоимок», возвращены тысячи ссыльных из Сибири и других мест, объявлено о нелицемерном и истинном отправлении правосудия по всей империи.
Но если народ благословлял новую правительницу, избавившись от гнета ненавистного герцога курляндского, то далеко не все высшие сановники были довольны. Миних, мечтавший о звании генералиссимуса, принужден был уступить его Антону-Ульриху. Остерман и Головкин недовольны были своим подчинением Миниху. Поэтому когда вскоре после назначения первым министром, Миних заболел, этим немедленно воспользовались его враги, и в марте 1741 года Миних был отправлен в отставку. Причины отставки первого министра правительница объясняла саксонскому посланнику Линару следующим образом:
«Фельдмаршал неисправим в своем доброжелательстве к Пруссии, хотя я много раз объявляла ему свою решительную волю помочь императрице Терезии; также мало обратил он внимания на внушения, чтоб исполнять приказания моего мужа, как мои собственные; мало того, он поступает вопреки и собственным моим приказаниям, выдает свои приказы, которые противоречат моим. Долее иметь дело с таким человеком значит рисковать всем».
Как говорится: убедительно, но бездоказательно. В результате фактическим правителем России оказался хитроумный Остерман и все, устроенное Минихом, вскоре было разрушено. Вступившая на австрийский престол Мария-Терезия нуждалась в союзе с Россиею для ограждения своих прав от держав, а Остерман нуждался в пенсионе от Австрии. Он его получил в обмен на договор о военном сотрудничестве, который правительница подписала, не глядя.
Ее занимали куда более интересные вещи: назначение обожаемого Мориса обер-камергером, пожалование ему орденов Александра Невского и Андрея Первозванного и подготовка его свадьбы с Юлианой Менгден, готовой служить ширмой для своей подруги-повелительницы.  Государством фактически управлял Остерман.
После падения Миниха, Остерман, казалось, никогда еще не был так могуществен. Французский посланник Шетарди писал:
«Можно без преувеличения сказать, что Остерман теперь настоящий царь всероссийский; он имеет дело с принцем и принцессою, которые по своим летам и по тому положению, в каком их держали, не могут иметь никакой опытности, никаких сведений».
Орудием Остермана являлся Антон-Ульрих, вполне подчинявшийся влиянию умного дипломата, но большинство русской аристократии было крайне недовольно сложившимся положением, ожидая, что Линар вот-вот займет при правительнице то же положение, которое занимал Бирон при покойной Анне Иоанновне.
Все застыло, замерло при Анне Леопольдовне. Правительница абсолютно не занималась никакими делами. Народ с сожалением вспоминал о давно прошедших временах Петра I, а, вспоминая, невозможно было не задуматься о дочери великого реформатора Елизавете.
Анна Леопольдовна понимала реальную опасность, исходящую от Елизаветы, и строила в отношении нее свои планы: выдать цесаревну замуж за принца Людовика, брата своего мужа Антона-Ульриха и навсегда удалить от русского двора. Но гораздо более важным ей казалось устроить свадьбу своей любимицы и своего фаворита, поэтому, к счастью для Елизаветы, вопрос о ее браке отложили «на потом».
Зато очень решительно действовал маркиз де Шетарди – так, что даже привлек к себе внимание принца-консорта и Остермана. Оба указывали правительнице на существование заговора в пользу «дщери Перовой», чуть ли не на коленях умоляли объявить себя императрицей, а Елизавету постричь в монастырь. Анна Леопольдовна не возражала, но отложила все это до дня своего рождения, 7 декабря.
23 ноября, на куртаге в Зимнем Дворце, правительница вдруг объяснилась с цесаревной Елисаветой, зазвав ее для разговора тет-а-тет в гардеробную:
- Что это, матушка, слышала я, будто ваше высочество имеете корреспонденцию с армиею неприятельскою и будто ваш доктор (Лесток) ездит к французскому посланнику и с ним факции в той же силе делает; в письме из Бреславля советуют мне немедленно арестовать лекаря Лестока; я всем этим слухам о вас не верю; но надеюсь, что если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат.
 Елисавета, притворившись обиженною, заплакала от страха и, разумеется, отрицала все. Доверчивая Анна Леопольдовна удовлетворилась ее объяснениями и все закончилось демонстрацией новых нарядов, выписанных из Франции. А ночью следующего дня произошел знаменитый переворот: на российский престол взошла Елизавета Петровна.
Помимо «брауншвейгской фамилии» в ту же ночь были арестованы Миних, Остерман, Левенвольде, Головкин, Менгден. Лучше других устроился Морис Линар: за неделю до переворота он отправился в Дрезден за какими-то безделушками к своей предстоящей свадьбе и в Россию, разумеется, не вернулся.
В своем первом манифесте Елизавета объявила, что собирается брауншвейгскую фамилию, «не хотя никаких им причинить огорчений», отправить за границу, «в их отечество». Действительно, 12-го декабря 1741 года Анна Леопольдовна с семейством, сопровождаемая генерал-лейтенантом В. Ф. Салтыковым, выехала из Петербурга в Ригу. Но оттуда была на следующий день отправлена в крепость Дюнамюнде, где у Анны Леопольдовны якобы родилась дочь.
Другие источники указывают иную дату рождения девочки: вскоре после восшествия на престол Анна Леопольдовна забеременела и летом 1741 года на свет появилась ее дочь Екатерина. Девочка, кстати, пострадала во время ареста, когда ее случайно уронили на пол гвардейцы: она сильно ударилась головой, в результате чего осталась совершенно глухой и выросла умственно отсталой. Кстати, она прожила дольше всех и скончалась только в 1807 году.
В январе 1744 года последовал указ о перемещении брауншвейгской фамилии в гор. Раненбург, Рязанской губернии, а 27 июля того же года — о перевозе в Архангельск, а оттуда для заточения в Соловецкий монастырь. Осенью, несмотря на очередную беременность Анны Леопольдовны, семья двинулась в тяжелый, далекий путь. При отъезде из Раненбурга, бывшая правительница была разлучена со своею любимою фрейлиною, Юлианою Менгден, которая была оставлена в этом городе под строгим караулом.
Четырехлетнего Иоанна Антоновича везли в особом экипаже, под надзором майора, которому инструкциею повелевалось называть его Григорием. Не имея возможности проехать по льду в Соловки, остановились в Холмогорах, в 72 верстах от Архангельска. Здесь семейство было помещено в бывшем архиерейском доме, где должна была находиться и одна команда солдат, назначенных для стражи; другой команде указано было жить в находившихся близ дома казармах.
Всякое общение заключенных с посторонними людьми было строго запрещено. Дом был обнесен высоким тыном. Развлечением заключенных являлись только прогулки по прилегавшему к дому запущенному саду, с прудом посредине. Брауншвейгское семейство нередко нуждалось в самом необходимом, так как деньги на ее содержание отпускались крайне нерегулярно, зато регулярно разворовывались по дороге.
Через несколько месяцев после приезда в Холмогоры у Анны Леопольдовны родился сын Петр (19 марта 1745 года), а затем 27 февраля 1746 года — сын Алексей; после этого бывшая правительница занемогла родильною горячкою и вскоре скончалась на 28-м году своей жизни.
Ее тело было отправлено в Петербург, прямо в Александро-Невский монастырь, где была погребена мать принцессы, герцогиня Екатерина Иоанновна. В распоряжениях похоронами принимала участие сама императрица. Всем позволено было прощаться с принцессою. В объявлениях о смерти Анны Леопольдовны говорилось, что она скончалась от «огневицы», с целью скрыть рождение принцев Петра и Алексея. Погребение бывшей правительницы совершено в Александро-Невской лавре с большою церемониею, в Благовещенской церкви, против царских врат.
После кончины супруги принц Антон-Ульрих с младшими детьми жил в Холмогорах еще почти тридцать лет. Иоанн Антонович в начале 1756 года был переведен из Холмогор в Шлиссельбург; остальные дети прожили в заключении 36 лет. После смерти отца они уже в зрелые годы были высланы в Данию, где впоследствии и умерли.
А Иоанн Антонович, «русская железная маска», никогда уже после переворота не видел ни матери, ни отца, содержался отдельно от них, а потом и вовсе был отправлен в Шлиссельбургскую крепость – в вечное одиночное заключение. Погиб он уже при Екатерине Второй во время неудачной попытки освободить его и возвести на русский престол.
Совсем не о такой жизни грезила юная принцесса, читая романы в тишине своей комнаты. Ей бы жить в каком-нибудь маленьком германском княжестве, тихо и незаметно, а судьба забросила ее в непонятную Россию, зашвырнула на российский престол, чтобы почти немедленно свергнуть с него – в вечное заточение и раннюю смерть. И стать для историков и писателей излюбленным объектом для издевательства: ленивая, тупая, развращенная…
А мне ее жаль. Хорошо, что хоть успела полюбить и быть любимой… хотя это, конечно, слабое утешение.

* Подробно об этой императрице можно прочитать в эссе «Царица престрашного зраку»  http://www.stihi.ru/2010/11/30/86