Нововедическая сага о Зарте и её преломлениях

У дневников седые пряди и нрав чумных боевиков -
они не попросту тетради, а сплавы таинств и альков.
В них крестных ход ведут пирушки – кто обоср@лся, тот отсос,
кто возлюбил как есть друг дружку, тот получил за это в нос…

Лишь потому, что нюх отбило, такие в общем-то дела,
всё потому, что жизнь мочила солидаристов, как всегда.
Семейный сбор на Пасху легок – тринадцать крашенок,
вино, кулич пасхальный… тот не ворог, тот с Иисусом за одно.

А тот, кто враг – молчи в манишку, и спрячь ухмылку в макинтош,
а то получишь ты отдышку, как в слякоть, если без калош.
Они ж миряне, суть славяне – их укротили на меже
чудить в полуночной нирване и трахать тёток в неглиже.

Теперь они остепенились – псалмы поют и яйца жрут,
но если только перепились – всей этой  благости капут!
Везут в тележке бабу Стеху - в резине красной сапоги,
а из-под платья на потеху зияет пролежень звезды.

Той,  что давно уже опала, и отпылала, и сошла
в подсыпку щебнем там, где шпалы уводят с праздного холста.
А всё ж повсюду аллилуйе в безгрешной благости гремит,
и в страстных стонах сотня муев дурех троещинских дробит….

То будут праздничные дети - из уронидов бурный вал,
поскольку здесь нужны не йети, а дети без житейских драм.
Они пройдут сквозь пыл мамашек и сквозь отцовское: даешь,
и старики прикинут – наши: приплод таков, как молодежь…

На патернальном дряблом вече, что у парадика сведут,
мадонн ругнут по-человечьи, а шош, а как так – в пять минут,
а о папашках-долбогрёбах и слов не выберут в сердцах,
глядели бы за ними оба, когда ходили те в мальцах…

И всё ж улыбчасты мадонны, и их судеб иконостас,
за тыльной дощечкой иконы, где только подпись: Бог подаст!

• Обояшка Глен.…Возможно, её звали Глен, и она приехала во Францию двенадцатилетней девчонкой. Но время обтекло её последующими шестью десятками лет и превратило в старенькую грызли.

У неё сжался рост, выцвели глаза, появились вставные челюсти и приставшее к ней провинциальное французское имя Густина, хоть  свою жизнь прожила она хоть и не густо, но и не грустно, а где-то так, посередке…

Оттуда она временами выпадала в свой особый феерический мир, так что не сразу заметила, что кто-то однажды сдал её в марсельский дом престарелых, в котором доживали свой век тамошние бендерши и проститутки…

Впрочем, теперь она мало чем отличалась от них и даже на их выжатом вечными плюмажами и дешевой косметикой фоне всё ещё оставалась свежа и даже получила прозвище Обояшка.

Цеппелин над толпой, каббалист в общей бане.
У него нет беды, а проблема слегка -
он бы рад пребывать в повседневной нирване,
но яичко болит у него, старика…

На обмылке надежд, на резервном балконе
он давно отсидел в бельэтаже  судьбы,
где ему кто-то важно о чем-то долдонил,
обучал, наставлял, и засрал тем мозги…

Получалось, что в общем-то, время – дробилка
на зажиме эпохе, в которой ему
не досталась баблово чужая копилка,
а своей не нагрёб, оттого и ку-ку!

Ты хоть цадиком стань, хоть, на корточках воя,
отгони всех собак от троещинских луж,
но возникнет опять призрак злого конвоя:
прочь их жизни старик, ну кому ты нах нуж….

Подгребла к старику тихо Глен Обояшка:
- Переходим с тобой мы у этой черты
в новый мир, в новый круг, там где люди – милашки,
а не тварные эти земные скоты…

Там иной тифилин, и иные молитвы,
не рождается праздничных деток облом,
там иные живут, те, кто встали на битву
не за пачку яичных сырых макарон.

• Старика звали Андроном. Он состарился молодым…. А ещё его когда-то звали Аароном, но он представлялся Андреем – трижды проданным и никому по жизни не преданным.

Левое яичко простудил в дешевом борделе, когда кто-то вылил на него виски и отключил калорифер, а прежде согревавшая его по ночам Джен так и никогда больше к нему не пришла…

Прими старик православие, он бы стал проще, но он привык встречать царицу Субботу и преклонять перед её дивной красотой…

Отрывки лет, обмылки дней, облыжки наваждений,
оракул прошлого – шарпей жизнь треплет в злобной пене.

С оскалом язвенный речей рычит на мир бывало
в обличье новых палачей – мол, жертв покуда мало….

Здесь вы равные средь равных пребываете в злосчастьях,
потому что запредельно человеческое счастье…

За прогулкой по Подолу – посиделка у сестры -
наша жизнь не пришла с работы,
нашей жизни навесили боты,
развели её сказок мосты…

• Альфер Дарк пишет по ночам повесть об инопланетном дельфине и тамошних мульсурах, живущих на Z-ритме, отстроенном земными дельфинами под тамошнюю гармонию.

Планета вроде бы Зарта, мульсуры вроде бы земноводные и даже антропоморфны местами… Но только временами и исключительно для приезжих…

Для себя и в себе они тонкострунные сущности с клиновидно-туманными оболочками… Это про них можно доподлинно сказать – клин с клином, тогда как о нас клин кликом… не обухом так оглоблей.  И Z-ритма дельфиньего мы не слышим…

Сам Альфер некогда был Андреем, а придуманная им планета Зарта, с веселящимися мульсарами некогда была Обояшкой Глен, а ещё… царицей Субботой.