Климовскому Покровскому собору

Не на горе, открытый всем ветрам,
не над рекой, умножась в отраженье,
в чащобе был поставлен дивный храм
приметой неземного притяженья.
Как к ломтю хлеба тянутся уста,
так верные, за верстами верста,
брели чрез заповедные места
сюда,  в надежде обрести спасенье.
Текли к нему, как рыбы в невода,
и лес шумел над ними, как вода,
и так же по нему катились волны…
И с легкостью собор белоколонный,
подобно кораблю, скользил
по ним, и мачтой судну был
высокий шпиль над стройной колокольней.


Но минул срок, и «море» отступило,
оставив на песке остылом
разбитый, разоренный храм
на растерзание ветрам,
морозу, зною и дождям…
И год за годом без призора
ветшали башенки собора.
Лишь ворон облетал дозором
окрест просторного гнезда,
и тень крестом скользила скоро
по стенам вовсе без креста…
Огромный храм, куда еще недавно
тянулись толпы православных,
стоял заброшен, позабыт…
Лишь тишина средь обветшалых плит
то плакала полуночной совою,
то зверем копошилась за стеною,
и, как скупой хозяин в закрома,
сметала в щели прах да семена.
И поросль цепкими корнями
врастала в щели меж камнями,
цеплялась, оплетя карниз:
на вековечный лес смотрели вниз
березки новые да пышные кусты,
не убоявшиеся этой высоты.
Тугая сеть корней, плетясь нескоро,
удерживала камни без раствора.
Сплелись в венок и ветви, и трава
(и не было той связи крепче!),
и им-то старый купол был увенчан
на много лет…  Так некогда была
венцом увенчана другая голова…


Когда цветы надежд увянут,
и ржа проступит на листах,
когда и камни перестанут
держаться в стенах и пазах,
когда уже никто не скажет,
что боль твоя – твоя вина,
а чаша испытаний та же:
ты пьешь - и все не видно дна,
когда молчанье, как пустыня,
откуда не найти пути
к тому, чей легкий вздох отныне
под своды эти не слетит,
когда вся мерзость запустенья
нам предвещает прах и тлен,
тем удивительней спасенье
(точнее будет – воскресенье!)
печальной участи взамен…


По силам избранным молитвой вдохновенной
изгнать тяжелую болезнь из плоти бренной,
прикосновеньем легких рук
оздоровить недужного калеку,
утишить взглядом возмущенный дух…
Но то, что создано трудами человеков,
мертво без тех же человечьих рук.


Нам не дано предугадать,
что в божьем замысле сокрыто…
Но труд упорный есть молитва,
и время - камни собирать.
За шагом шаг, за плиткой - плитку,
в молитву – слово, в летопись – строку:
щебенкой, накопившейся в избытке,
уложена дорога к роднику.
Так многими руками споро
расчищен вход и внутренность собора.
А сосен безупречные стволы,
чью плоть на брус и тес пустили,
как будто жизнь вторую получили,
но не вокруг собора, а внутри.
Те брусья друг за другом встали
рядами безупречных вертикалей,
до купола доросших через год,
где верхней нотой сложного аккорда
сквозь щели ветер свищет и поет.
И что-то неземное нисходило
по ярусам тесового настила,
и что-то вверх струилось в свой черед -
леса стоят, как золотые ребра,
вокруг которых тело нарастет;
впитавшие весь зной сухого лета,
соборный сумрак озаряли светом,
и с потемневших сводов силуэты
благословляли каждодневный труд.
И верилось, что скоро величавый,
белоколонный, светлый, пятиглавый,
принявший и забвение, и славу
храм непременно возродится тут!


И в год семнадцатый, в субботу, над собором
сгустится воздух, форму обретя,
и две руки лиловым омофором
укроют храм, как малое дитя.
И точно в бездне сумеречных вод,
в октябрьской отразится сини,
быть может, то, что пройдено доныне,
а может быть, еще произойдет.
Сияньем наливаясь, миражи
струят избыток света на колонны…
Те, кто увидят – ахнут изумленно,
тот, кто услышит – выйти поспешит!
Но смоет ночь волною приливной
следы, и краски, и узоры…
Лишь стены возрожденного собора
останутся сиять жемчужной белизной.
Чу!  Колокол!  – Пора, пора, пора!
Струится воздух, купол омывая,
и дышит храм, как будто плоть живая,
как в странствие снаряженный корабль!
К далекой гавани, куда летит душа
и долгожданный обретает отдых,
напрягши купол, словно паруса,
храм двинется навстречу небесам
сквозь осиянный благодатью воздух!..


Ноябрь 2010 – 20 января 2011