Соотношение неопределённостей Чюрлёнис Часть 3

                СООТНОШЕНИЕ НЕОПРЕДЕЛЁННОСТЕЙ
                О ДВИЖЕНИИ ОБРАЗА В ТВОРЧЕСТВЕ
                М. К. Чюрлёниса
В колонтитуле портрет Чюрлёниса кисти Адомаса Вернаса


Часть 3
Наверное, достаточно уже примеров, чтобы понять, насколько уровень познания законов природы и уровень отражения внешнего мира, воплощённого, в частности, в изобразительном искусстве, связаны у нас с конкретными механизмами нашей психики, с её потенциальными возможностями. Активное познание внешнего мира и отражение его на пределе нашего сознания и есть высшая гармония духовности человеческого бытия. Не об этом ли думал Чюрлёнис, создавая мозаику «Фуги»? Не об этих ли безграничных возможностях интеллекта думают физики-теоретики, обсуждая связи строения адронов с понятием актуальной бесконечности? А в последние десятилетия
погпытка связать механизмы человеческого сознания с квантово-механическими механизмами материи на уровне элементарных частиц.
И вот, наконец, «Rex». Странно, что такой эрудированный и тонкий знаток творчества Чюрлёниса, как М. Эткинд, не относит эту работу к числу выдающихся картин последнего периода. Более того, он считает, что «Rex» уступает предыдущей серии картин. В колористическом плане, может быть. Но композиционно «Rex» несёт такую громадную смысловую нагрузку, что сдержанный колорит, не рассеивая внимания, позволяет глубже и полнее проникнуть в главную идею картины и проследить, насколько, конечно, хватит нашей фантазии, за мыслью художника, снимая слой за слоем одну степень ассоциации за другой. Это трудно, очень трудно. Но в этом трудном проникновении в обобщённый образ Вселенной и заключается, по сути, весь смысл последнего десятилетия жизни и исступлённой работы художника.
В самой композиции «Rex'a» он пытается решить в единой гармонической связи и множественность миров, и пространственно-временную цельность мироздания, и идею повторимости (может быть, бесконечной) малого в большом и большого в малом.
«Rex», пожалуй, является прекрасным примером создания обобщённого образа на основе присущих только человеческому мозгу конкретных механизмов отражения и синтеза, примером продуктивной работы сознания в сотворении идеальной картины, существующей только в воображении художника.
Чюрлёнис не был учёным, астрономом или физиком, но, обгоняя свой век, опережая создание квантовой теории и теории относительности, опережая эпоху «бури и натиска» в астрономии и астрофизике, опережая развитие наук о человеческом мозге и механизмах сознания, он сам создавал свой фантастический Космос, населял его ангелами, больше похожими на фотонные ракеты, заглядывал в огненный солнечный шар и в необозримые глубины человеческой психики. И самое драгоценное в его творческом наследии – это тот отклик, тот эмоциональный импульс, который вдохновляет идущих за ним людей самых различных творческих профессий.
Чюрлёнис раздражался, когда его просили объяснить смысл той или иной картины. Он считал, что человек непредвзятый, наделённый природным умом и фантазией, независимо от того, на какой ступеньке социальной лестницы он находится, всегда найдёт в картинах близкие ему по духу образы и настроения, тем более что в работах художника, пусть даже в самой сказочной форме, всегда присутствуют образы глубоко народные, демократические, буквально напоённые запахами родной природы. Образы одуванчика, ужа, птицы-беды или птицы-вестника, ласточки и многие другие пришли на полотна из литовских легенд и сказаний, из реального мира людей. Дерзость ума, глубина чувств, оригинальность решений и удивительная раскрытость, обнажённость сердца, одновременно радостное, торжествующее и в то же время глубоко трагическое восприятие мира, вот что порождает непреходящий отклик, эмоциональный импульс – залог преемственности в творчестве. Ведь поразительным фактом остаётся признание Альберта Эйнштейна в том, что при разработке теории относительности творческий метод Достоевского помог ему больше, чем труды математика Гаусса, и дал именно тот эмоциональный импульс, который помог гениальному физику отрешиться от канонов классической Ньютоновой механики. Эмоциональный импульс – это поистине квант действия. Он побуждает к работе, овладевая нашим духовным миром, рождает желание познать, увидеть, проверить самые фантастические гипотезы, делает учёных поэтами и поэтов учёными и, часто, тех и других – одержимыми.
Он приводит в движение сложнейшую машину человеческой психики, мобилизует неведомые нам резервы нашего сознания, именно эмоциональный импульс созидал весь огромный пласт человеческой культуры.
Айседора Дункан, случайно увидев авторскую копию «Жертвы» у пианиста Евгения Моравского, друга неизвестного ей Чюрлёниса, долго рассматривала картину, сняв её со стены. Когда же ей объяснили, что так поразившая её работа принадлежит кисти человека, которого ей уже не суждено увидеть, Дункан сказала: «Я его найду» и долго вдохновенно импровизировала танец на музыку трагической сонаты Шопена «си бемоль минор» с траурным маршем. Танец произвёл на всех присутствующих неизгладимое впечатление. Так пишет в «Воспоминаниях» Ядвига Чюрлёните. Там же она упоминает, что при жизни М.К. Чюрлёнис бывал на концертах Айседоры Дункан и был восхищён её симфоническими танцами.
Влияние Чюрлёниса на современных ему больших мастеров мировой литературы широко известно. Горький признавался, что Чюрлёнис вдохновляет его как литератора, Ромэн Роллан писал, что Чюрлёнис «открыл новый континент человеческих чувств». Сам Микалоюс Кастукас Чюрлёнис прекрасно владел пером.
_________________________________________________
                ИНТРОДУКЦИЯ
Его письма и альбомные записи часто сделаны верлибром – свободным стихом – и очаровывают лиризмом и удивительной душевной чистотой:
...Помнишь ли ты, море, чёрный закат?.. Слышишь, как шумят волны? Играют и поют. Помнишь?.. Помнишь, какой шар света ты принесла мне тогда, когда я ещё не знал тебя? Говори со мной, говори много, часто, как говорила ещё до нашей встречи. И всегда держи в ладонях этот великий огонь.
(Из письма к С. Киманайте, жене художника)
Но вот ещё одно творение художника  страстной  исповедальной силы. Его «Псалом» – это продолжение философского осмысления его личного предназначения . Если в пись ме Евгению  Моравскому он говорит: «Покажи мне куда идти и ты увидишь сколько во мне найдётся силы». То в «Псаломе»  он пастырь во главе бесконечной процессии. Он ищет ответа от Творца куда идти, где  и когда конец пути,  и не получает ответа. В «Сонате ужа» бесконечная  толпа людей, извиваясь подобно гигантскому ужу, подни
маясь всё выше, трансформируется в Млечный путь. Казалось бы есть позитивный по зыв – движение, возвышающее человеческое познание  до абсолюта. Но «Псалом» - осознание бессмысленности вопроса куда и зачем? 
                Псалом
 Господи! Молю тебя: озари путь мой, ибо сокрыт он от меня.
 Возглавил я шествие наше, и знаю, что другие тоже пойдут за мной – лишь бы не путями окольными.
 Тёмными лесами блуждали мы, миновали долины и поля возделанные, и было шествие наше длиною в вечность.
 На берег речной вышли мы, а конец шествия только показался из тёмного бора.
 - Река! – воскликнули мы. И те, кто рядом был, вторили нам: Река! Река!
 А кто в поле был, кричали: поле, поле, поле!
 В конце же идущие говорили: в лесу мы, и удивительно нам, что передние кричат: «поле, поле!», «река, река!».
 - Лесом мы идём, – так говорили они, ибо не знали, что находятся конце шествия.
 Ныне же, Господи, все более тяжек путь мой.
 Предо мной – высочайшие вершины, голые скалы и бездны. Это красиво. Это – бесконечно красиво. Но не знаю дороги, и боязно мне. О нет, не за себя – ведь иду я, а вслед за мной уже идут другие. Господи, они за мной идут, все шествие – длинное, длинное! Один за другим – через долину и долгим речным берегом, и через поле большое, возделанное, тихое, а конец этого шествия в лесу скрывается, и шествию конца нет. Где истина, Господи? Иду, иду.
 Ты явил передо мной чудеса свои – на розоватых вершинах гор, на зеленовато-серых скалах, прекрасных, как замки очарованных королевичей.
 Те, кто ближе, видят ясно, те же, кто у реки или в поле – они-то когда узрят эти чудеса Твои? Или те, кто из лесу ещё не вышли? Жаль мне их, Господи! Нескоро узрят они чудеса Твои, что Ты так щедро рассыпаешь вокруг.
 Долог ли будет ещё наш путь, Господи? Или Ты велишь не вопрошать об этом?
 Но куда идём мы, Господи? Где конец этому пути?
________________
 (Перевод с литовского М. Рашковского)

Этот пессимизм сопутствовал последним годам жизни художника и музыканта.  Если смысл жизни в бесконечном движение к цели недостижимой и непостижимой, то зачем она? Так кризис эпохи загонял сознание художника  в нравственный тупик бессмыс ленности его собственного присутствия в этой жизни.

Несколько позже творчество художника и композитора произвело огромное впечатление на Саломею Нерис. Картинам Чюрлёниса она посвятила цикл стихов.
Кстати, читая стихотворения и поэмы самой Нерис, написанные по мотивам народных литовских легенд (мы уже цитировали выше отрывок из «Эгле, королевы ужей»), лучше начинаешь понимать истоки фантастического в картинах Чюрлёниса. Вот, например, отрывки из другой поэмы Нерис «Подарки феи»:

                Заката луч багряный
                В полях уже угас.
                И феи из тумана
                Вьют кольца вокруг нас.
                Лишь сумерки коснутся
                Полей, как легкий дым,
                Пора, пора вернуться
                С покоса крепостным.
                Скорей минуйте, братья,
                Опасные места,
                Где феи на закате
                Стирают у моста,
                Расчёсывают косы
                И в лунной полосе
                Выходят на откосы,
                Где бродят по росе.
                Кто песней их прельстится,
                Тот словно сам не свой,
                Ему не воротиться
                Под мирный кров родной...
                . . . . . . . . . . . .
                Спокойно спит ребёнок.
                От трав медвяный дух,
                Белеет шёлк пелёнок,
                Лебяжий легкий пух.
                Вязь жемчуга сверкнула,
                Синеет бирюза,
                Ведь фея заглянула,
                Дитя, в твои глаза.
                А кто в глаза ей глянет,
                Тот с детства сам не свой,
                Мечтать о счастье станет,
                Утратит он покой.
                Он – друг и брат голодным,
                Их горем уязвлён,
                Захочет быть свободным
                В свободном мире он.
                С орлом степным сдружится,
                Тоскою вдаль гоним,
                Судьбе не покорится,
                Не будет крепостным...;

В этих стихах есть нечто бесконечно близкое живописи Чюрлёниса.
А вот уже отрывок, посвящённый одному из любимых символических образов художника – одуванчику:

                Одуванчик, одуванчик,
                Ты горюешь над овражком.
                Кто понежит, кто понянчит,
                Где уснуть цветам бедняжкам,
                Ветер дует, рвёт былинки,
                Пух с головушки срывает,
                Серебристые пушинки
                В чёрном поле развевает...

И ещё один излюбленный художником символический образ из народного эпоса находим в отрывке из «Эгле, королевы ужей»:

                Он хорош на диво,
                Глаз не оторвать,
                Молодой, красивый,
                Жильвинасом звать.
                Жильвинас – зовётся
                Балтики душа,
                Что ныряет, вьётся
                В облике ужа…*

Образ ужа – символ мудрости и таинственной мифической силы – проходит через всё творчество Чюрлёниса от цикла «Похороны» до «Сонаты ужа» и «Сонаты звёзд». Если в «Похоронах» образ ужа персонифицирован в бесконечно извивающуюся процессию людей (вновь бесконечно малое в бесконечно большом, переход дискретного множества в обобщённый образ), то в «Сонате звёзд» образ ужа трансформируется в образ Млечного пути, который становится символом реки Времени и сливается с древними античными мифами. Аллегория Псалома тождественна символу времени, но отягощённая размышлениями о конечной цели этого бесконечного движения к ИСТИНЕ полна опасно
го пессимизма. Таков Чюрлёнис. Все концы и начала сходятся в той Вселенной, которую он сотворил.
«ИСТИНА» – картина, которая открывает и закрывает экспозицию работ Чюрлёниса в Каунасской картинной галерее. «ИСТИНА» – это вершина философских воззрений художника на человеческую индивидуальность. Это – высшая сосредоточенность. Это взгляд, и загадочный, погружённый в свой духовный мир, и любознательный, прис тальный, обращённый не к свету оплывающей свечи, а проникающий, пронизывающий нечто, находящееся вокруг нас и заполняющее всю сумрачную Вселенную.
Взгляд этот вбирает абсолютно всё, что происходит в окружающем мире, будучи крайне сосредоточенным и, в то же время, не зафиксирован на конкретном предмете или объекте. Он видит происходящую рядом с ним вселенскую трагедию и выглядит абстрагированным от неё. Но внутренне он сосредоточен на анализе именно этой трагедии, растянутой в бесконечность. Странное, фантастическое состояние неопределённости. Он видит миллиарды эфемерных созданий, летящих сквозь бездну космоса к свету истины. Он видит, что миллиарды их гибнут, становясь звёздным ветром, полями Вселенной, обращаясь в первоматерию. И только единицы из этих миллиардов, те, что в своей прошлой земной жизни были титанами мысли и духа, долетают к пламени тающей свечи Истины. Но и они слишком слабы и эфемерны перед этим огнем. Прозрачные крылышки мотыльков, анемичные, полупрозрачные головки, у некоторых с крохотными нимбиками-аурами, становятся жертвой беспощадного огня. Они, былые титаны, гибнут, как самые заурядные мотыльки.

Так в чём смысл всего сущего? В самом полёте, несущем гибель, в мученической гибели самых сильных?
А может, в постижении природы этого загадочного огня? В трудном, бесконечном постижении тайны нашей жизни, её грядущего расцвета во Вселенной или нескорой, но неизбежной гибели всего живого? Или в постижении природы самой мысли, в раскрытии самой большой тайны Вселенной – возникновения разума и его развития? Ответа нет. Но есть дерзость художника и мыслителя. Дерзость его беспокойного духа. Только это, единственное и нетленное, он оставил нам.
И вот теперь пришло время сказать, что побудило автора взяться за нелёгкий труд интерпретации некоторых особенностей творчества такого сложного художника, как Микалоюс КастУкас Чюрлёнис. Один из комментаторов творческой судьбы художника, кажется, Антонас Венцлова, очень точно сказал о главной причине его ранней гибели: «Чюрлёнис пал жертвой гениальности собственного мозга». Вспомним Врубеля, вспомним не менее трагический образ Винсента Ван-Гога. Сколько их было, жертв самой прекрасной и самой беспощадной болезни; изнуряющего, исступлённого труда в состоянии творческой одержимости; мучительного и яростного постижения абсолюта в искусстве, который так и остаётся за горизонтом наших возможностей. Как точно в
портрете художника на фоне его "Сонаты звёзд"передано напряжение мысли и ощущение тревоги и главный вопрос,обращённый к небу "Туда ли я шёл и туда ли идти дальше?

                Смотри, вот Ангел Милосердья
                В палату Зеркало Судьбы,
                Изнемогая от усердья,
                Принёс за все твои труды.
                Смотри, не дрогнув, сам увидишь
                Истекшей жизни твой  итог.
                Ищи, кого ты ненавидишь
                И кто любим и так далёк…

При всех издержках символизма, который так ярко и своеобразно представлял Чюрлёнис, отличительной чертой его личности остаётся раскрытость и щедрость таланта, тяга к человеку и человеческому в самых вершинных проявлениях его духовной жизни, способность пробуждать в нас призвание художника.
Пытаясь благодарной памятью ответить ему стихами, я и обнаружил этот феномен, неоднозначность его творений, невозможность адекватно отобразить и исчерпать замысел практически любой его картины. Впрочем, о качестве стихов судить не мне.
Есть завидная доля в ранней трагической гибели гениев. Они остаются молодыми навсегда и для своих современников, и для нас, и для тех, что придут после нас. Нам стариться, уходить. Миколоюсу КастУкасу Чюрлёнису оставаться молодым, полным творческой энергии и гуманистических порывов, таким же загадочным и притягатель ным, каким он был на заре сурового XX века.

___________________________
* Переводы С. Нерис выполнены М. Петровых


                До встречи