Горшок

На перилах балкона стоял он, едва
над галактикой выступив краем на два
сантиметра, а в нём пучковата листва,
и по кромке какие-то мелом слова.

Может ветер, а может проснувшийся кот
или кто-то незримый в одну из суббот
ровно в девять, когда отдыхал от забот
потрудившийся долгих пять суток народ,

подтолкнул его, и, как учил Галилей,
он отправился в путь со своих эмпирей
в направлении пыльных земных плоскостей,
приближаясь к планете быстрей и быстрей.

Превратившись в летящий на землю объект,
он явил себя окнам, в которых не свет
виден с улицы, а отражённый послед
прилетевших упасть на поверхность планет.

Микродолю секунды, последнюю блажь,
он платил мирозданью за каждый этаж,
и на взгляд посторонний, а значит и наш,
он похож был на выстрел, пронзивший пейзаж

в строгой рамке окна. Может быть, потому,
что пришлось слишком быстро снижаться ему,
да и что любоваться в стекле одному
на себя, от окна пролетая к окну.

Знает каждый, как важно культурно упасть
и при этом не вскрикнуть «ах ... твою мать!»,
но неодушевлённым, у коих есть пять
или меньше секунд, не дано это знать.

Так и он, наш объект, направляясь из сфер
на свиданье к асфальту, свой секундомер
не включил, а падение сверху в партер
не всегда отличишь от движения вверх.

Пять секунд до того наш герой мог бы стать
знаком явки, себя обессмертить как часть
натюрморта, но чувствами, коих есть пять,
он не мог обладать и не понял, что вспять

путь закрыт, и не знал, что так близок финал,
лишь отчасти трагичный: никто не стоял
под балконом в тот миг. Только мусор лежал
на асфальте и приумножения ждал.

Приближается падший, уставший гостить
в этом образе, чтобы другой обрести
за чертой, где неисповедимы пути
для вернувшихся в прах. А пока пусть летит.